Когда мы с Юнасом, купив куколку для купания, вышли на улицу, Лотта исчезла. Но внезапно она вышла из дверей кондитерской Карлмана.

— Что ты там делала? — спросил Юнас.

— Покупала тебе рождественский подарок, — ответила Лотта.

— А что ты купила? — поинтересовался Юнас.

— Пирожное со взбитыми сливками, — ответила Лотта.

— Ой, ну и глупышка же ты, оно ведь не продержится до сочельника! — воскликнул Юнас.

— Не-а, то же самое как раз решила и я, — сказала Лотта. — Поэтому я его съела.

Нет, подумать только! Как раз в эту минуту на улице появился наш папа. Он не знал, что мы одни ходим по городу и покупаем рождественские подарки.

— По-моему, этих детей я где-то однажды видел, не помню только где, — сказал папа. — Но они — славные на вид, и, думаю, приглашу-ка я их в кондитерскую.

Ой, до чего мы обрадовались! Мы пили какао и ели пирожные — ну, столько, сколько хотели, и мы сидели на зеленом диване у Карлмана, а вокруг была толпа людей, которые гудели и болтали, и у всех были пакеты с рождественскими подарками, которые они покупали. А на улице шел снег, а в пирожных было полным-полно сливок, и день был такой веселый! К нам подошла тетенька, которую зовут фру Фриберг, и начала болтать с папой. Мы с Юнасом сидели молча, но эта Лотта! Она болтала почище фру Фриберг! Тогда папа сказал:

— Лотта, не смей болтать, когда болтают взрослые, подожди, пока они кончат.

— Хо-хо, — воскликнула Лотта. — Думаешь, я не ждала? Ждала, но ничего не получается. Ведь они никогда не кончат болтать!

Тогда фру Фриберг засмеялась и сказала, что теперь ей пора домой, печь рождественские перцовые пряники.

Мы тоже пекли перцовые пряники, хотя только на следующий день. Ой, мы напекли их столько, что у нас с Юнасом и Лоттой у каждого было по полной жестяной коробке, а пекли мы их абсолютно сами. Все коробки мы держали в детской и обещали приберечь перцовые пряники к сочельнику. Но Лотта съела свои в тот же день и не стала есть на обед капустно-картофельное пюре.

— Они, может, все равно испортятся до сочельника, — сказала Лотта.

Однако потом она каждый день клянчила у меня и Юнаса перцовые пряники и говорила:

— Подай мне милостыню!

Потом настал сочельник, а сочельник — это самый веселый день в году. И вот что мы делали в сочельник: как только проснулись, помчались на кухню, а там мама уже варила кофе, а потом мы все вместе сидели перед камином в общей комнате и пили кофе, хотя обычно нам его не дают. А еще нам дали шафрановые булочки и перцовые пряники, и еще — клецки. А рождественская елка так ужасно чудесно благоухала. Как только мы выпили кофе, мы с папой, Юнасом и Лоттой нарядили елку, а мама готовила в кухне селедочный салат.

— В нашем доме так красиво, — сказал Юнас. — Мне кажется, он — самый праздничный во всем городе!

— И пахнет здесь вкуснее, чем у всех, — добавила Лотта.

Мама вырастила много-премного белых гиацинтов, которые так дивно благоухали, а еще повсюду в доме было полным-полно свечей, и все выглядело иначе, чем всегда, и пахло иначе. Я думаю, на Рождество вообще пахнет иначе.

Мы много ели целый день, и мы ели в кухне и макали хлеб в котелок у плиты.

А после полудня мы с мамой были у тетушки Берг, преподнесли ей рождественские подарки. И она нас угостила конфетами из патоки и жареным миндалем. А Лотта получила в подарок хорошенькую красную шапочку, которую связала для нее тетушка Берг.

— Теперь я почти как юльтомте[2], - сказала Лотта.

Но она им все же не была. Потому что вечером явился взаправдашний юльтомте. Он затопал ногами в прихожей, забарабанил в дверь и вошел к нам с мешком за плечами, доверху набитым рождественскими подарками.

— Мне незачем спрашивать, есть ли здесь послушные дети, — сказал юльтомте. — Потому что я вижу: это у них на лице написано.

А потом обратился к Лотте:

— Берегись, смотри, чтоб у тебя глаза на лоб не вылезли.

Потому что Лотта не спускала с него глаз, ставших совершенно круглыми и огромными.

Затем юльтомте вышел и вернулся обратно с большим свертком, в котором были мои лыжи, и еще с одним большим свертком, в котором были санки для Лотты. Но Лотта все время молчала и не двигалась, пока юльтомте не ушел.

— Почему ты все время молчишь, Лотта? — спросила мама.

— У меня щекочет в животе, когда я вижу юльтомте, — сказала Лотта, — фи, Франссон, как у меня щекочет в животе!

В сочельник нам не надо ложиться спать, пока мы сами не захотим. Мы ели орехи и апельсины, сидя у камина, и мы танцевали вокруг елки; все было так чудесно! А назавтра, на Рождество, мы пошли к рождественской заутрене. Рождественский сноп во дворе был весь засыпан снегом, но мы отряхнули его, чтобы воробьи могли поклевать зернышки, а потом пошли к рождественской заутрене. На небе сияли звезды, поэтому я больше всего люблю звезды, хотя солнце и луна тоже хороши. Когда звезды светят над улицей Бузотеров, она кажется такой удивительной! Почти во всех домах горели свечи, все было красиво и чудесно! Высоко-высоко над самой крышей ратуши светила звезда, это была самая большая звезда, какую я только в жизни видела.

— Это, верно, рождественская звезда, — сказала Лотта.

Однажды, когда Лотте с улицы Бузотеров только-только исполнилось пять лет, она проснулась утром уже сердитая. Ей приснилось такое… что-то очень плохое. А Лотта верила: в снах все взаправду! Эта маленькая дурочка Лотта! Поэтому она и рассердилась.

— Они били моего Бамсе! — закричала Лотта, когда мама вошла посмотреть, почему Лотта ревет в кроватке в восемь часов утра.

— Кто бил твоего Бамсе? — спросила мама.

— Юнас и Миа Мария! — закричала Лотта.

— Милая Лотта, тебе это только приснилось, — сказала мама. — Юнас и Миа Мария ушли в школу. У них и времени не было лупить твоего Бамсе!

— Все равно они лупили его, хоть у них и времени не было! — кричала Лотта, похлопывая бедного Бамсе.

Бамсе был маленький толстый поросенок, которого мама сшила из розовой материи и подарила Лотте, когда ей исполнилось три года. Тогда Бамсе был чистый, розовый и красивый, а теперь — грязный и действительно похож на настоящего маленького поросенка. Однако Лотта думала, что он медведь, и поэтому назвала его Бамсе-Мишка, хотя Юнас сказал:

— Ха-ха, никакой он не медведь, он — поросенок.

— Ты глупый, — рассердилась Лотта. — Ясное дело, он медведь.

— Ты так думаешь, да? — съехидничал Юнас. — Хотел бы я знать, как ты считаешь: он белый медведь или обыкновенный?

— Он не белко-медведь, а, по-моему, поросенко-медведь, — ответила Лотта, — заруби себе это на носу.

Лотта очень любила своего поросенко-медведя. Он спал по ночам в ее кроватке, и она подолгу болтала с ним, когда Юнас и Миа Мария не слышали. Но сейчас он лежал на подушке очень печальный, потому что Юнас и Миа Мария били его — так думала Лотта. Она плакала, глядя на Бамсе, и говорила:

— Бедный Бамсе, я выпорю Юнаса и Миа Марию, я обязательно их выпорю!

Юнас, и Миа Мария, и Лотта, и мама с папой жили в доме желтого цвета на улице Бузотеров. Каждое утро Юнас и Миа Мария уходили в школу, а папа — в свою контору. Дома оставались только мама и Лотта.

— Какое счастье для меня, что есть моя малышка Лотта, — говорила мама, — иначе мне было бы тут так одиноко целыми днями!

— Да, какое счастье для тебя, что есть я, — говорила Лотта. — Иначе тебя было бы так жалко!

Но сейчас, этим утром, когда она так была сердита, Лотта этого не говорила. Она только возмущенно надувала губки. Когда позже ей нужно было одеваться, мама принесла белый джемпер, который бабушка связала для Лотты.

— Только не этот, — заявила Лотта. — Этот щекочет и колется!

— Да нет же, нет! — сказала мама. — Потрогай, какой он мягкий и приятный.