Понимаю, мои суждения терпимыми не назовешь, и знаю, что многим моим вполне симпатичным и милым ровесникам возраст не мешает употреблять наркотики. Но я считаю, что некоторые вещи, в том числе наркотики, могут быть только прерогативой молодежи. То, что в двадцать лет выглядит как безрассудство и глупость, в сорок уже больше похоже на отчаяние и безысходность. Для меня кокаин – это пустой взгляд и бессмысленный словесный понос – мерзкое сочетание, неизменно вызывающее отвращение и злость. Гадость, просто гадость. А теперь мы еще и самые старые тусовщики города. Этого следовало ожидать. Давай, Стелла, дерзай.

Переходим к ужину, точнее, к одному из тех ресторанов, где все красиво и шикарно, – сюда приходят в дорогих мехах и без нижнего белья. Кстати, еда здесь отвратительная. Как только вся наша компания усаживается за столом, мы с Луизой исчезаем в направлении дамской комнаты.

– Ну? – спрашивает она из соседней кабинки.

– Ну, – отвечаю я.

И две струйки журчат в унисон.

– По-моему, все идет отлично. – Хм-м-м.

– Ты Адриану очень понравилась.

– Я рада.

Пошуршали бумажкой, смыли. Через кабинку от нас женщина выпускает низкую протяжную ноту, как на трубе. Меня всегда удивляет, как и зачем люди копят в себе газы до посещения общественных мест – в ресторанах туалеты буквально набиты женщинами, которые словно специально ждут момента, когда их зад припадет к деревянному сиденью унитаза и разразится газовым взрывом.

Мы с Лу встречаемся у раковины. Мое странное, непристойно губастое лицо всплывает в зеркале и повергает меня в глубокий шок. Мы смотрим друг на друга и ухмыляемся. Из дальней кабинки доносится стон облегчения и радости, словно ее обитательница только что достигла долгожданного оргазма. Мы с Лу моем руки и хихикаем. Потом она простодушно откидывает свои белые локоны и широко открывает рот, проверяя, не застрял ли в зубах шпинат.

– Как думаешь, я Фрэнку понравилась? – спрашивает она.

– Да.

– Нет, в другомсмысле.

– И в этом смысле тоже. – Я обновляю румяна на скулах. – Можешь не сомневаться, у тебя же есть вла... в общем, необходимые интимные места, так?

– Стелла!

– Что? Я тебе правду говорю.

– Ты думаешь, я ему правда понравилась?

– Господи, Лу! Я тебе уже дважды ответила. Ты не слышала?

– Нет, ты уверена, – она цепляется за мою руку, – что тебе не будет обидно? Просто у тебя сегодня такое странное настроение.

– Наверное, потому, что мне сейчас пришлось выслушать часовую лекцию о хип-хопе, – улыбаюсь я. – Извини. Но это меня развеселило, – указываю я на кабинку, где засела музыкальная женщина.

– Я заметила, что ты Адриану очень понравилась.

– Если бы я была глухой, мы составили бы отличную пару.

– Так ты точно уверена, что не против... Ну, насчет Фрэнки?

О, теперь уже “Фрэнки”? Я экспрессивно вздыхаю, что означает: “Как вы мне надоели, отвалите же все от меня”.

– Совершенно уверена. И пожалуйста, перестань спрашивать меня об этом, Лу.

– Просто он потрясающе классный. – На лице Луизы расплывается такая блаженная улыбка, какой не увидишь даже на лицах новообращенных христиан в день крещения.

– Хм. Не боишься ошибиться, Лу? Сказать ей? Или нет? Язык чешется. Но я вовремя напоминаю себе, что Фрэнк никогда плохо со мной не обходился, что его личная жизнь меня не касается и нельзя вот так портить вечер своей подруге. То есть язык-то у меня все равно чешется, но я его держу за зубами.

– А что у вас было вчера? – спрашиваю я, взлохмачивая волосы для большей сексуальности. – Когда вы ходили смотреть картины?

– О, он прекрасно рисует, правда? Просто замечательно. – И тут ее прорвало: – Мне нравится старомодная живопись. Нравится, когда человек просто умеет рисовать. Или писать маслом, как правильно? Ты видела его наброски? Очень красивые. И тот, где ты, – такой милый...

– Я? Он никогда меня не рисовал. Он спец по коровам. Как ты, наверное, заметила.

– Да, но у него есть такой крохотный рисунок – там вы с Хани. Неужели ты не видела?

– Ах, этот... – Я вру. Сознание того, что у Фрэнка есть тайно сделанный рисунок, неважно, с Хани я там или без, будоражит. Но это восторженное чувство обсуждать с Луизой я не собираюсь. – И что потом?

– Когда?

– Вчера. Когда ты налюбовалась на его коров, включая меня.

– А, – смеется она. – Потом мы выпили чаю, я все ему рассказала о себе.

– В том числе о том, как тебя бросил отец Алекса?

– О да. Он мне так сочувствовал. Что мне в нем нравится – не только это, конечно, – так это его доброта. Но такая мужская, грубая доброта, без лишних соплей и сантиментов. Ты не находишь?

– В некоторой степени... – и вовремя прикусываю язык. Но честное слово, лицемерие Фрэнка вполне заслуживает высших похвал. – Внешне – да.

– В смысле?

– Да так, неважно.

Лу пожимает плечами и захлопывает пудреницу.

– А потом он меня поцеловал.

Фу! Хотя мне даже нравится, когда строчка из песни оказывается уместна в разговоре.

– А какон тебя поцеловал? – спрашиваю я.

– Ртом, конечно. Губами.

– Хм, нормальный поцелуй? Знаешь, мне всегда казалось, что Фрэнк из тех, кто способен на винный поцелуй.

– А что такое “винный поцелуй”?

– Ну, мужчины думают, что это очень сексуально. Во время поцелуя они заливают тебе в рот вино из своего рта. Я заметила, что обычно так делают типы, которые мнят себя изощренными асами в сексе.

– Господи, – поражается Луиза. – Неужели кто-то еще на это покупается?

– Видимо, да. Они считают, что это сексуально, что это заводит.

– Однажды я такое проделала, в школе, с грушевой настойкой.

– Понятно. В этом-то и суть – никто не целует тебя с хорошим французским вином. Меня тоже однажды так поцеловали, с каким-то мерзким коктейлем... Естественно, если вино гнусное на вкус, оно вытекает у тебя изо рта, а он начинает слизывать его у тебя с подбородка.

– Как собака.

– Точно. Вообще-то я даже удивилась, что этот трюк не использовал доктор Купер.

– Он скорее из тех, кто любит голый массаж с маслом, судя по твоему описанию.

– Фу, голый с маслом! А на бутылочке с массажным маслом непременно написано “Чувственность”.

– Чувссссственность, – хихикает Луиза. И мы обе хохочем.

– Чувссственный масссаж с массслом, – шипит Луиза. – И массаж он делать совершенно не умеет. Мнет тебя как кусок теста и еще хрипит в ухо: “Расслабься”. А масло стекает между ягодиц и попадает куда не надо – полный кошмар.

– Да уж, – подхватываю я. – Потом еще пару дней ерзаешь с этим маслом в заднице и ходишь – точнее сказать, скользишь, – а пахнешь, как старая хиппи.

Луиза согласно кивает. Мы продолжаем обновлять макияж. Обожаю Луизу за то, что она разделяет мое отвращение к голому массажу с маслом.

– С языком? – небрежно кидаю я, выдержав некоторую паузу. – Поцелуй с Фрэнком – он был без вина, что радует, но с языком?

– Нет, Стелла, – смеется она. – Он поцеловал меня по-дружески, на прощанье. Но в губы. В общем, на самом деле это я поцеловала его, а он поцеловал меня в ответ.

– Ясно.

– Очень быстро, но я заметила, что целуется он хорошо.

– Правда?

– Да, – говорит она. – Чувствуется опыт.

– Да, опыта ему не занимать, – соглашаюсь я. – Нам, пожалуй, пора.

Мы идем к двери, и в это время выходит женщина из позорной кабинки.

– Какая невоспитанность, – фыркает она. – Надо знать место и время для подобных разговоров.

– Горох – очень странный фрукт, – замечает Луиза.

– Чем больше ешь – тем звонче пук, – завершаю фразу я.

Мы выкатываемся из дамской комнаты, давясь от смеха, довольные этой детской шалостью. Я сама не уследила, как развеселилась.

Я заметила, что люди, проводящие большое количество времени в шумной обстановке, например в ночных клубах, совершенно не умеют общаться. Адриан с трудом составляет предложения, зато к десерту он стал очень выразителен в жестах (возможно, это объясняется тем, что он пару раз бегал в туалет и возвращался оттуда очень оживленный). Начал он с того, что убрал прядь волос с моей щеки, потом стал кормить меня своим пудингом, а после перешел к поглаживанию моей лодыжки – этому я сопротивлялась как могла, поскольку серьезно опасалась, что его огромные кроссовки измочалят мои сапоги. Фрэнк уронил салфетку и, поднимая ее с пола, мог лицезреть происходящее под столом. Из-под стола он вынырнул с сердитым лицом, чем очень меня порадовал.