Весной 1922 года в жизни Кондратьевых произошло значительное событие: исполком выделил им комнату в старом доме на Фонтанке, неподалеку от Симеоновского моста. Комната была небольшая, в коммунальной квартире, с тихими, вполне порядочными соседями: Ганушкин вместе с женой Таей работал на Балтийском заводе, Бирюков был холост и служил в Госбанке начальником охраны. С первого же раза все друг другу понравились: Тая подарила Маше выкройку летнего платья, а Бирюков предложил, как он выразился, «поднять бокалы за коммунальную дружбу, совет да любовь». За столом разговорились. Ганушкин сказал:

— Все понимаю, одного понять не могу: совершили революцию, облегчение народу сделали, а что теперь?

— Снова всякая сволочь к сладкой жизни рвется, всё за деньги, всё купи-продай! — горячо поддержал Бирюков. — У нас в банке беседу товарищ из обкома проводил… Оборот, говорит, советской торговли — двадцать шесть миллионов рублей, а нэпманской — пятьдесят пять. Безработных в Питере сто пятьдесят тысяч! Шутка сказать!

— Мимо витрин лучше не ходи, — горько махнула рукой Тая. — Сплошное огорчение.

— На витринах, как при государе-императоре, — неопределенно хмыкнула Маша, и нельзя было понять, то ли она осуждает возврат к прошлому, то ли одобряет настоящее.

Коля посмотрел на нее с укором:

— Видел я это… Тяжело. А истерики закатывать — ни к чему. Вон Трепанов пишет из Москвы: к гастроному на Тверскую бегает разная не очень сознательная молодежь. Смотрят на икру, на копченую колбасу, кто за волосы хватается, кто за маузеры — мол, лучше застрелиться, чем продолжать такую гнилую жизнь. Отступаем, мол, сдаем позиции. Чепуха! Сознательность надо иметь, тогда поймешь: да, пока мы отступили. — Только временно это. А паникеров при отступлении расстреливают, между прочим. Товарищ Ленин так сказал.

— Оно, конечно, верно, — протянул Ганушкин. — Однако многие не понимают и осуждают.

— Все эти «отступления» рискованны, — сказал Бирюков. — Если государство хоть на миг перестанет контролировать торгашей и всяких деляг — плохо будет.

— Не перестанет, — сказал Коля. — А без деляг тоже нельзя. Как оживить торговлю?

Дискуссию прервал телефонный звонок. Коля вышел в коридор, снял трубку. Звонил Витька.

— Дядя Коля! — срывающимся голосом кричал он. — Тетя Маруся из Москвы приезжает! Телеграмму принесли! Поезд через час! Пойдете встречать?

— Пойду, — улыбнулся Коля. — Ты чего на новоселье не приходишь?

— Тетю Марусю жду! — крикнул Витька. — Только вместе с ней! Вагон третий, найдете?

— Найду, — Коля повесил трубку и вернулся в комнату. Соседи уже разошлись, Маша вытирала стаканы.

— Маруська приезжает, — сообщил Коля. — Пойдешь встречать?

Маша покачала головой:

— Сколько раз, Николай, я просила тебя не называть ее Маруськой!

— А как? — искренне удивился Коля. — Машей, что ли? Так для меня одна Маша — ты.

— Марусей называй, — улыбнулась Маша. — А вообще-то я до сих пор не могу понять: что это — просто совпадение имен или что-нибудь посложнее?

— Хватит тебе, — примирительно сказал Коля. — Обыкновенное совпадение, и ничего другого здесь нет, можешь мне поверить.

На вокзал ехали в трамвае. За окнами мелькали серые дома, шли уныло сгорбившиеся прохожие. Милиционеры с револьверами провели группу задержанных. Задержанные были одеты разношерстно, но шли весело, с прибаутками, словно никто из них и не догадывался, что многих ждет тюрьма, а некоторых — и «вышка». «А ведь каждый день попадают оголтелые, до мозга костей враги — настолько злобные и непримиримые, что иному „каэру“, контрреволюционеру, позавидовать…» — подумал Коля. Он вдруг вспомнил, как они с Машей два года назад вернулись в Петроград из Москвы. Он часто вспоминал об этом. И не потому, что чувствовал себя виноватым перед Маруськой. Просто до сих пор стоял перед глазами пустой перрон и две одинокие фигурки у края платформы: Маруська и рядом с ней Витька. Вспоминалось и другое: как вынес чемодан, помог спуститься из вагона Маше, сказал:

— Здравствуй, Маруся. Здравствуй, Витя. А это — моя жена, Маша.

Маруська улыбнулась через силу:

— Имя у вас красивое, как у меня. Это хорошо. Вы только любите его всю жизнь, ладно?

— Да… — растерянно кивнул Коля и подумал про себя: вот ведь какой колоссальной выдержкой обладает Маруська. Ничего не знала, а смотри ты. Виду не подала. А Маша переживает. Коля посмотрел на Машу: у нее лицо пошло красными пятнами.

«Сейчас будет охо-хо…» — только и успел сказать себе Коля, как вдруг Маша вздохнула и… улыбнулась:

— Здравствуйте, Маруся… Рада познакомиться. Надеюсь, мы станем друзьями. Во всяком случае, нам с Колей этого бы очень хотелось.

И снова Коля подумал про себя, что в чем-то дворянское воспитание имеет свои очевидные преимущества.

А Витька заплакал злыми, непримиримыми слезами.

— Лучше бы вы меня не нашли тогда, на Дворцовой! — кричал он сквозь слезы. — Лучше бы вы навсегда остались в своей Москве! Насовсем!

Маша попыталась обнять его, успокоить, но он вырвался и убежал.

Маруська развела руками — расстроился парень, что с ним поделаешь, а Коля сказал:

— Разве виноват я, если жизнь так повернула!

— Конечно, виноват. — Маша решила все обратить в шутку. — Знаешь, что все в тебя влюбляются напропалую — и взрослые, и дети, так проявляй осторожность!

С вокзала поехали к Бушмакину. Он обрадовался, расцеловал Машу, и тут же начал укладывать чемодан. «И думать не думайте! — решительно заявил он Коле. — Вы — семья, новая, советская, а я — перст, мне и кабинета хватит. И кончили об этом!»

Прошла неделя, минула вторая. Коля очень боялся, как сложатся отношения Маши и Маруськи, но шел напролом: приглашал Маруську в гости; по вечерам, когда изредка бывал свободен, тащил к ней Машу и с ужасом ждал, когда же разразится скандал. Но ничего не произошло. Маша и Маруська вместе ходили стирать, иногда, если были продукты, готовили по воскресеньям; когда не было дежурств или вызова на задание, Маша водила всех по городу и рассказывала о прошлом Петербурга. Знала она множество интереснейших подробностей: про 47 букв в надписи на фронтоне Михайловского замка и сбывшееся предсказание юродивой Ксении, которая на всех углах кричала, что император Павел умрет на сорок седьмом году жизни; рассказывала о казни декабристов, о том, как их тела везли ночью на Голодай, чтобы тайно зарыть на берегу залива, — и все слушали восхищенно и только вздыхали, по-хорошему завидуя ее памяти и умению рассказывать… А с Витькой у Маши так ничего и не получилось. Мальчишка дичился, разговаривал неохотно и всячески давал понять, что слишком красивая Маша просто-напросто обобрала простофилю Маруську.