Мария удивленно раскрыла глаза — она никак не ожидала от Афиногена такой прыти.

— Прощенья просим, — забормотал официант. — Мы вас, того-с, не знаем, новенькие-с вы… Сей же секунд все будет в лучшем виде! Чего изволите?

— Значит так, — сказал Афиноген. — Претаньер, беф-бе-шамель, равиоли, попьеты, кавказское номер двадцать три… Не возражаешь ты, дорогая?

— Нет… дорогой, — запинаясь, произнесла Мария.

Официант сделался зеленым.

— Ваше высокоблагородие, — сказал он с тоской. — Революция была, вы верно изволили забыть? Нет этого ничего. В помине нет!

— Лангет де беф?

— Упаси бог! — официант взмахнул полотенцем.

— Кольбер? Бретон? Субиэ? Вилеруа? — продолжал допрашивать Афиноген. — Что есть, наконец? Отвечай, болван!

— Самогон-с! — официант деликатно кашлянул в кулак. — И для вас, только для вас лично, поверьте, — студень из лошадиных мослов.

— Неси, — кивнул Афиноген.

Официант умчался.

— А я не знала, что вы закончили пажеский корпус, — улыбнулась Мария.

— Вчера весь день перед зеркалом зубрил, — сказал Афиноген. — Слушай… А чего это я ему наговорил? В книжке перевода нет, может, ты знаешь?

Пока шел этот разговор, Коля и Никифоров стояли на галерее и наблюдали за Афиногеном и Марией. Коля мучился, завидовал Афиногену, но о Маше старался не думать.

— Болтают, а о деле нисколько и не думают! — сказал Коля ревниво.

Никифоров внимательно посмотрел на него:

— Втюрился?

— Кто? — покраснел Коля.

— Да уж не я, — заметил Никифоров. Маша ему самому нравилась, но он считал, что ее дворянское происхождение раз и навсегда кладет между ними непреодолимый барьер.

— Ну, и не я! — Коля покраснел еще больше. В словах и тоне Никифорова он безошибочно уловил осуждение, легкую зависть, а главное, непререкаемое требование: не имеешь права, Кондратьев. Подумай и остановись, пока не поздно!

Поняв все это, Коля спасовал. И поэтому сказал: «Ну, и не я!» Потом, много лет спустя, когда в самые трудные минуты Николай Кондратьев ни разу не позволит себе словчить, уйти от ответа, когда непререкаемая честность станет главным законом его жизни, он однажды признается своей жене: «А знаешь, — скажет он ей, — был случай, когда я едва не предал одного человека…» И жена будет успокаивать его.

Оркестр заиграл танго. К Афиногену и Марии подошел хлыщеватый завсегдатай ресторана в визитке, небрежно поклонился:

— Па-азвольте вашу мамзель на тур танго!

— Отвали… — холодно сказал Афиноген и взглянул на Машу.

Она отрицательно покачала головой: этого человека она видела впервые.

— Ага, — хлыщ в раздумье почесал переносицу. — Тогда я без вашего позволения присяду… У меня, собственно, не к вам дело, а к мамзеле. Значит, так: вы, мамзель, пока молчите — до тех пор и дышите. Понятно объяснил?

— Яснее ясного, — Афиноген схватил собеседника за воротник рубашки, притянул к себе. — А теперь — отвали, потому что я сейчас сосчитаю «раз, два, а на счет „три“ у тебя в голове будет дырка. — Афиноген сунул в лицо наглеца ствол нагана.

— Уже ушел, — хлыщ ретировался.

Афиноген незаметно посмотрел на галерею. Никифорова и Коли там уже не было, и Афиноген понял, что они все видели и примут необходимые меры.

— Идемте, я провожу вас, — сказал Афиноген Маше. Вышли в вестибюль. Около медведя стоял Коля.

— Афиноген, дуй на улицу, — сказал он. — Марию Ивановну провожу я.

— Это еще почему? — обиделся Афиноген. — У меня что, нос кривой?

— Да не в этом дело, — рассердился Коля. — Приказ Никифорова. Может быть нападение, а я как-никак раз в пять посильнее. Или нет?

— Нападение? — переспросила Маша. — Я боюсь!

— Со мной? — обиженно спросил Коля. — Несерьезно, барышня.

…Афиноген подошел к Никифорову в тот момент, когда Никифоров инструктировал сотрудников оперативной группы.

— Сейчас они выйдут, — говорил Никифоров. — Разберем их по одному. Товарищам, на которых форма, — вести свой объект до очередного поста и передавать. В свою очередь принявший ведет до следующего поста, ясно? Вот они.

Из ресторана выкатилась ночная компания, человек шесть разношерстно одетых людей. Среди них был и невесть откуда появившийся Плавский. Но Маша уже ушла, и опознать Плавского было некому.

— Вы трое идите за легавым и девчонкой, — приказал Плавский, — остальные за мной…

Бандиты разошлись в разные стороны.

— Эти трое явно пошли за Колей, — встревоженно сказал Афиноген Никифорову. — Что будем делать?

— Коля справится сам, — уверенно сказал Никифоров. — Мы идем каждый за своим. Давай…

Они тоже разошлись.

…Один из сотрудников опергруппы, неудачливый Воробьев, шел за хлыщеватым бандитом — тем самым, который подходил в ресторане к Афиногену и Маше. Бандит шагал торопливо, не оглядываясь. Воробьев не отставал, стараясь оставаться незамеченным. Предчувствие удачи охватило его. Он подумал, что этот тип наверняка приведет его либо к конспиративной квартире, либо к какому-нибудь притону. И останется только запомнить адрес и не медлить с облавой. И тогда — прощай выговор и даже наоборот — всеобщее уважение и почет придут к Воробьеву, и все поймут, что случай на квартире Жичигиных, когда он оставил пост без приказа, поддавшись на провокацию Кутькова, — не более чем досадное недоразумение. А после удачного окончания операции — Воробьев уже иначе, чем удачной, ее и не мыслил, — придет он к себе на завод «Гужон», откуда комсомольская ячейка направила его на работу в МУР, и скажет: не ошиблись вы, братцы, в Воробьеве. Прирожденный сыщик Воробьев, даром, что даже книжечек о Нате Пинкертоне сроду не читал… Да ведь не боги горшки обжигали.

Внезапно хлыщ повернулся и пошел навстречу Воробьеву. И Воробьев растерялся. Вначале он попытался заскочить в подворотню, а когда понял, что бандит видит его, нелепо притворился пьяным.

— Закурить не найдется? — спросил хлыщ.

— Не подходи! Стрелять буду! — нервно крикнул Воробьев, обнажая наган.

— Тю, псих… — махнул рукой хлыщ. — Дурак шталомный…

Воробьев вытер пот со лба и скомандовал:

— Стоять! А руки — подыми вверх!