— Я с заместителем министра договорился и получил разрешение на личное участие в операции. Речь идет о «Санько».

— Думаешь, тот самый? — Рудаков не удержался, вскочил со стула. Николай Федорович посмотрел на него строго, нажал на плечо, усадил обратно:

— Слушай, генерал, тебе сколько?

— Пятьдесят три, — смутился Олег. — Я еще молодой.

— Да я разве спорю? Договоримся так: я возглавлю эту разработку. Миронов где сейчас?

— В Москве, только что закончил сложное дело об убийстве.

— Давай мне Миронова и еще… личная просьба: внук мой, Генка, заканчивает нашу академию. Я с начальником согласовал. Не будешь возражать, если практику он пройдет у меня?

— Семейственность разводишь, — улыбнулся Рудаков.

— У нас — династия, — гордо сказал Николай Федорович. — Все служили в милиции: я, жена-покойница… Сыновья, теперь вот внук.

— О чем разговор. — Олег нажал кнопку селектора: — Полковника Миронова ко мне. — Посмотрел на Кондратьева и добавил: — Успеха, генерал. Миронова введи в курс дела сам. Всех необходимых людей, технику разрешаю брать без всяких ограничений. А вообще-то непривычно.

— Что именно? — удивился Николай Федорович.

— Профессор академии в роли инспектора. На тебя могут обидеться коллеги по академии.

— Пусть обижаются. У нас кое-кто давно забыл, как выглядит дежурная часть отделения милиции.

— Да-а… Техника сейчас не та, что в наше время, — вздохнул Олег. — Нам бы тогда такую, мы бы сто из ста раскрывали!

— А ты не жалей. Нынешним совсем не легче, несмотря на всю эту технику. А вообще, ты прав. Я вот помню, как хотел по кутьковскому делу две гильзы сравнить, а Трепанов говорит: «Нет у нас еще такой техники, Кондратьев…» Эх, Олег, Олег, какие люди были…

Через двадцать минут все собрались в кабинете Миронова. Разговор начал Николай Федорович:

— Пока будем работать втроем. Потом, по мере надобности, подключатся товарищи. Что сейчас самое главное? Досконально проверить Пашутина, Бородаева, поискать «Санько». Думаю, что нужно привлечь к работе Лабковского. С ним я встречусь и поговорю сам. Геннадий Викторович, — Кондратьев посмотрел на внука, с трудом сдержал улыбку, — чтобы вам было все ясно до конца, объясняю: «Санько» — опаснейший бандит, убийца. Мы с полковником, а вернее сказать, я лично упустил его в сорок пятом. Я должен, я обязан, поскольку еще на что-то способен, сделать все, чтобы этот негодяй перестал ходить по земле. Вопросы есть?

— А если это не тот «Санько»? — спросил Геннадий.

— Вот что, капитан… — Николай Федорович задумался. — Вас разве не учили, что интуиция — это не выдумка буржуазных психологов, а реальное, контролируемое состояние мозга в момент осознания определенных, трудноуловимых обстоятельств, фактов? Учили. Так вот: масштабы затеваемой преступниками акции не по плечу дилетантам. Здесь чувствуется мышление волка.

— Согласен, — кивнул Миронов. — Если Лабковский не напутал — в этом деле готовит почву человек из прошлого, профессионал.

— Сроки сжатые, — сказал Геннадий. — Золото уже на складе. Если мы начнем разработку исподволь, не спеша, можем опоздать.

— Верно, — согласился Миронов. — Нужно продумать, как расшевелить осиное гнездо бандитов.

— Будем думать, — сказал Николай Федорович. — А теперь — как договорились, за дело.

Лабковский был окрылен разговором с Николаем Федоровичем. Но самого главного он все же не сказал. Он не сказал, что уже в течение нескольких недель наблюдал за Пашутиным и Бородаевым. Он не сказал, что уже дважды заметил, как те встречались с инспектором по кадрам Ивановым, причем делали это не то чтобы таясь, но достаточно осторожно — далеко от завода, в тихих, малолюдных местах. И самым опасным было то, что Лабковский строил собственные планы изобличения и задержания преступников. Поговорив с Николаем Федоровичем, он решил, что санкция милиции на любые действия по разоблачению шайки получена, и отныне начал действовать, как ему казалось, хитро и тонко. Лабковский пошел к Иванову.

Тот занимал отдельный кабинет, так как в отсутствие начальника всегда исполнял его обязанности. Иванов был полный, добродушный человек лет пятидесяти и в отличие от Лабковского одевался модно и современно.

— Что тебе, Лабковский? — не слишком любезно осведомился он, увидев лаборанта на пороге своего кабинета.

— Начальника нет, так я к вам, — виновато сказал Лабковский. — Преступление я обнаружил.

— Какое еще преступление? — изумился Иванов. — Что ты мелешь? Наш коллектив борется за звание ударного, а ты порешь такую чушь!

— Не чушь, — Лабковский в упор посмотрел на Иванова. — Пашутин и Бородаев хотят украсть золото.

— Постой-постой, — опешил Иванов. — А ты-то откуда знаешь о золоте?

— Все знают…

— Безобразие. Ну, а при чем здесь эти два алкаша? Безобидные инфузории!

— Пашутин уже сидел.

— И все-то ты знаешь, — прищурился Иванов. — Ладно, за сигнал спасибо, разберусь.

— Они и платину украдут, имейте в виду! — бухнул Лабковский.

— Хватит тебе, — сердито сказал Иванов. — Наша платина — технический порошок! Чтобы ее превратить в металл, в слиток, в изделие — нужны специальные условия. Дома этого не сделать, пойми! Ох, и балабол ты, Лабковский. Насмотрелся по телевизору всякой белиберды, вот и несет тебя.

— До свидания… — Лабковский ушел. Спускаясь по лестнице, он с восторгом вспоминал о реакции Иванова на сообщение о золоте и думал о том, что опасное гнездо он явно расшевелил. «Теперь только держать ушки на макушке, а глаза — разутыми, и преступники изобличат сами себя», — так рассуждал Лабковский. О том, что он вступил в схватку с людьми сильными, опытными, понаторевшими в тайной борьбе, он, естественно, не думал. Тем более он не думал о том, что сразу, с самого начала ломает все планы Николая Федоровича.

Стемнело. Ярко-белым светом вспыхнули фонари. «Москвича-фургон, за рулем которого сидел грузный Бородаев, притормозил около выхода из метро. И сразу же на заднее сиденье сели два человека: рабочий завода Пашутин и инспектор отдела кадров Иванов. Бородаев резко взял с места. „Москвич“ влился в поток других машин.