Не знавшая что ещё можно предпринять, отчаявшаяся Мария постоянно спрашивала бредившего Валерика, чего он хочет. Тот отвечал одно и то же – просил принести ему погоны со звёздочками и топор.
* * *
Во второй класс Валерка пошёл уже без мамы.
Последнее, что он запомнил о ней, были проводы на морвокзале.
Мама с огромным чемоданом подарков срочно уезжала в Ашхабад. К родственникам. Там кто-то женился или выходил замуж. А может, родился. Впрочем, не важно. Все знали, что её поездка была только предлогом.
Мария устала метаться между мужем и сыном, уговаривать, упрашивать, внушать, объяснять. Устав, она решила дать им возможность пожить какое-то время вместе. Без неё.
Валерка канючил, просил взять его с собой, но мама уже всё решила.
– Я тебе дыню привезу, Валерик.
– Здесь есть дыни. Не уезжай, мама…
– Они не такие, сынок. Здешние дыни – маленькие, круглые и совсем не ароматные. Наверное поэтому ты их и не ешь… А там они – длинные-предлинные и сладкие-пресладкие, словно медовые. Один ломтик съел и наелся. А через какое-то время опять хочется. Руки сами тянутся ещё взять…
Мама так вкусно всё это рассказывала, что Валерка, на дух не переваривавший местные дыни, заинтересовался.
– Тогда привези… Две. Или лучше три.
Он даже знал, кому подарит третью. Но две, две – съест сам!
После того как объявили посадку, Мария, по очереди отведя мужа, а затем сына в сторону, ещё раз проговорила им заготовленные бессонной ночью слова:
– Меня не будет, а вы берегите друг друга. Не ссорьтесь и не ругайтесь… Пожалейте меня ради бога… Вы же родные люди… Сделайте так, чтобы я уехала с легким сердцем. Пожалуйста.
И один, и второй, совершенно смущённые, пообещали ей жить в мире.
Паром медленно отходил от берега.
Валерка, поколебавшись, шагнул к отцу и просунул ладошку в его руку. Тот вздрогнул, словно его ударило током, но тут же легко подхватил сына и посадил его на плечи.
Мария это видела. В числе других отъезжающих она, красивая и улыбающаяся, долго махала им с палубы. Прощалась.
Палуба была высоко и никто не видел, что на самом деле Валеркина мама плачет, в который раз нарушая обещание-клятву, когда-то данную сыну. Плачет, и не может остановиться, ощущая, как вместе со слезами из её души навсегда уходят боль, страхи и то неимоверное напряжение, с которыми она жила несколько последних лет.
Мария чувствовала, что теперь у них, у отца и сына, всё будет хорошо.
Знать бы им тогда, что назад она уже никогда не вернётся…
На календаре значилось третье октября тысяча девятьсот сорок восьмого года.
Через три дня одно из самых страшных в истории человечества землетрясений унесло жизни ста шестидесяти тысяч человек. За несколько секунд старый город был разрушен, и стены его глиняных и саманных домов взметнулось в воздух страшным пылевым облаком. Сотни тысяч жителей Ашхабада в один миг потеряли своих близких.
Папа Саша в одночасье стал вдовцом, а маленький Валерка – сиротой.
От мамы в их памяти осталась её отчаянная просьба: «Меня не будет, а вы берегите друг друга…»
Похоже, что кто-то там, наверху, услышал эту просьбу и исполнил. Исполнил буквально.
Азербайджанская ССР, г. Баку. Начало шестидесятых
Прошли годы.
Мужчины научились жить вместе, исполнив данное любимой женщине обещание.
Её портрет висел на стене на самом видном месте.
С окаймлённой аккуратной стальной рамкой фотографии, спрятанной под бликовавшим на солнце стеклом, куда-то поверх их голов смотрела улыбающаяся Мария. По утрам просыпающееся солнышко играло на её устах легкомысленными зайчиками.
Каждое их утро начиналось с её улыбки.
Папа Саша так никогда больше и не женился. Он работал на износ, поставив целью своей жизни – дать сыну хорошее образование и выпустить в жизнь достойным человеком.
По воскресеньям, с самого утра, отец оставлял Валерку и уходил навестить престарелую мать. Иногда он задерживался там до утра.
Подросший Валерка учился в институте и считал себя совершенно взрослым и уже состоявшимся мужчиной. Через полчаса после ухода отца он закрывал ставни и занавешивал окна. После этого в комнату, «незаметно» для остальных жильцов, юркала замужняя соседка – знойная легкомысленная женщина.
В тот день отец почему-то вернулся с полдороги и застал воркующих голубков. То ли ему кто-то нажаловался, то ли он и в самом деле что-то забыл, – Валерка так никогда и не узнал.
Отец рванул дверь с такой силой, что удерживавший её створки хлипкий крючок разогнулся. Валеркин родитель стоял в дверном проёме злой, оскорблённый, с подрагивающим подбородком. Пауза перед предстоящей расправой явно затягивалась. Наверное затем, чтобы женщина смогла одеться и уйти.
Та, похватав одежду, незаметно удалилась.
Отец хлопнул ей вслед дверью и схватился за пояс, судорожно расстёгивая его некстати заевшую пряжку.
– Что за блядство? – с досадой отметил он то ли в адрес пряжки, то ли по поводу увиденного и, оглянувшись на портрет, осёкся. – Хотя бы в память о матери постеснялся здесь притон устраивать…
– Я её люблю! – не нашёлся с ответом Валерка.
– Чужую жену любишь? Сопляк! Сколько у тебя ещё таких жён будет?.. – отец рванул наконец поддавшийся ремень и, сложив его вдвое, шагнул к сыну.
Старая, уже забытая сценка из детства повторилась.
В Валерке что-то щёлкнуло и его повело…
Сильно оттолкнув отца, он метнулся к простенку и схватил топор. Детская обида всплыла откуда-то из глубин подсознания, словно чёрное облако, и накрыла его волной дремавшей все эти годы ненависти.
– Только попробуй!.. – но отец иронично сощурился и шагнул вперёд. Навстречу.
Штрафбат отступать не умеет.
– Только попробуй! – снова предупредил Валерка. – Зарублю!!!
Они стояли друг против друга, с остановившимися невидящими взглядами и были очень похожи в этот момент – ненависть делает людей похожими. Она даже умеет их сближать. Правда, для этого её, эту ненависть, надо пережить и преодолеть.
Постепенно разум начал возвращаться в их разгоряченные головы. Отец швырнул ремень Валерке под ноги, бесслюнно сплюнул, развернулся и ушёл. Валерка же, отдышавшись и придя в себя, с изумлением обнаружил зажатый в руке топор, не понимая, как тот в ней оказался. Накатили усталость и безразличие. Рука безвольно опустилась, топор из неё выскользнул. Падая, он больно ударил Валеркину стопу тяжёлым железным обухом. Валерка зашипел, но тут же забыл о боли.
Внутри болело сильнее.
…
Людям свойственно придумывать вину там, гдё её нет, и раскаиваться в так и не реализованных мыслях.
Валерке не хотелось верить, что именно эта неприятная история положила начало как-то вдруг сразу развившейся болезни отца, но тот стал сдавать на глазах. Сильный и гордый человек за неполный год превратился в жалкого и склочного старика. Он часами сидел, сгорбившись и уставившись в одну точку, а если и разговаривал с Валеркой, то совершенно равнодушно, односложно отвечая только на заданный ему вопрос. Впрочем, чаще всего он эти вопросы просто игнорировал.
Валерка старался сдерживаться, не заводиться, но молодость – пора горячая и надолго его не хватало. Это уже потом нам становится стыдно за свои продиктованные эмоциями слова и поступки. Стыдно за всё. Даже за мысли и желания. Спустя годы многое захочется вернуть и изменить, сделать иначе. А пока…
Пока Валерка разрывался между учёбой и ночными дежурствами. Между проявлявшими к нему повышенный интерес красивыми однокурсницами и… больницей, куда накануне увезли отца. Он с утра ненадолго забегал в его палату, нетерпеливо высиживал на краешке стула положенные минуты вежливости и рвался из мрачных больничных стен на волю.
В то утро всегда сдержанный отец был не похож на себя самого. Он вдруг схватил Валерку за руку, потом долго шевелил губами, явно репетируя заранее заготовленную фразу, и вдруг выдал совершенно на себя не похожее:
