— Да ты чё, Нинк! С ума сошла! Никуда он от Белки не денется. Совесть надо иметь — пригрели птицу, а теперь в котёл?! — Николай сердито отложил ложку. — Ну что ты за жена такая сварливая!

— Уж какая есть, сам выбирал! — Нинка поджала губы. — Ладно, так и быть, пусть живёт пока. Только Белку я жалеть не буду. Остальные гусята к зиме ещё жирнее станут. А эту… Вот у свекровушки моей именины скоро.

— Ты брось шутить, Нинка! Белку не трогай. Я сказал! — возвысил Шитов голос.

— Ох, ох, он сказал! — проворчала Нина и вышла.

На исходе были прозрачные, светлые, томительно-печальные сентябрьские дни. Сопка Стерегущей Рыси стала жёлто-оранжевой. Вдали за сырыми марями кричали на убранных полях журавли.

Однажды под вечер высоко-высоко над посёлком показался узкий гусиный клин. Гуси снизились над Амуром, и уже можно было ясно различить их плотные упругие тела, их черноклювые головы и широкие сильные крылья.

Пашка давно увидел своих сородичей зоркими глазами. Услышал их далёкие, падающие вниз голоса. Он растерялся, смешался, затрепетал. Завертелся на месте, словно подбитый кем-то, захлопал крыльями в безумной надежде и безумном стремлении взлететь. Закричал отчаянно и безнадёжно, но гуси не услышали его, не опустились пониже, и скоро узкий клин растаял между острыми ушами Стерегущей Рыси.

Пашка растерянно топтался на пыльной дороге, не замечая, что Белка ласково и настойчиво трогает клювом его плечо. Сгорбившись, безразлично и вяло он поплёлся за маленькой гусыней.

Во дворе было по-вечернему оживлённо и шумно. Из сарая басом помыкивала корова Малинка, ожидая, когда её подоят. Собаки затеяли у крыльца весёлую грызню. Петух сгонял кур на ночёвку, а гусиная семейка дружно галдела в ожидании ужина, который каждый вечер выносила им хозяйка.

За лето молодые гусаки стали такими толстыми и тяжёлыми, что даже махать крыльями им было лень. Все дни они теперь проводили за воротами, на деревенской улице, купались в глубоких и грязных осенних лужах и были очень довольны жизнью. Лишь серый гуменник и Белка по-прежнему уходили далеко за посёлок и вечером возвращались обратно. Когда Нина бросала в кормушку пшеничное варево и гуси, отталкивая друг друга, кидались к ней, Пашка и Белка всегда оставались в стороне, словно и голодны не были. И подходили обычно, когда кормушка пустела, торопливо клевали остатки, причём серый гусь старался, чтобы больше досталось Белке.

После того как открылся сезон охоты, у Николая Шитова забот и беспокойства заметно прибавилось. Густо пошла на юг разная птица. На промысел выходили все кому не лень. Стреляли обычно без всяких правил. Теперь Николай надолго уезжал в дальний участок заказника, чтобы охранять его от браконьеров. А Нина оставалась в доме полновластной хозяйкой.

В тот вечер, когда Пашка увидел в небе своих диких братьев, тоска охватила его, и всё стало нестерпимо неприятным: и двор, и сарай, и гусиная семья. Даже не взглянув на кормушку, он забился в тёмный угол сарая и спрятал голову под крыло. Белка долго топталась возле него, грустно и непонимающе поскрипывая на своём гусином языке. Но Пашка даже не вынул головы из-под крыла, и Белке пришлось уйти. Пашка было задремал, погружаясь в полузабытые сны. Виделось ему небо и земля далеко внизу, причудливая, подёрнутая дымкой. И чувствовал он настойчивую силу ветра, бьющего по его крыльям. И какой-то назойливый крик доносился до него, тревожный, молящий о чём-то, но Пашка всё не мог понять, откуда он. Мучительно проснулся, поднял голову, но крик не повторился. Лишь на дворе гоготали, как всегда, Желтоклюв, Толстяк да Храбрый. Пашка снова увидел себя в сарае рядом с дремлющими курами на грязной, затоптанной земле, а не в том волшебном небе…

Не знал он, что это кричала, молила его о помощи маленькая белая гусыня, которую он потерял навсегда. Не знал, что у Нинкиной свекрови завтра день рождения и Нинка не хотела разоряться жирным гусем. А вот тощей Белки ей было не жалко. Не знал он и того, что, вернувшись домой, Николай Шитов огорчился, рассердился и чуть не побил Нинку.

Пашка долго искал маленькую Белку. Никак не мог понять, куда она исчезла. Он искал её за посёлком и на реке, подолгу кричал, думая, что она услышит его и найдётся. Сумрачная, осенняя тоска поселилась в нём, тоска по маленькой белой гусыне, и он снова и снова звал её.

Но Белка так и не отозвалась. Без Белки Пашка потерял свою покладистость и во что бы то ни стало пытался уйти со двора. Ничто теперь не держало его здесь. И голос, сидящий в нём, звал его в дорогу. Не по небу, так по земле — на юг, через бурный Амур, к сопке Стерегущей Рыси, в ту безбрежную даль, в которой исчез узкий гусиный клин…

И снова Пашка оказался в своей клетке. Чтобы он не замёрз, Шитов смастерил ему тёплый домик, а к зиме и вовсе перетащил клетку в сарай.

Потянулись тоскливые, однообразные зимние дни. Что-то странное происходило с гусиной семьёй. Сначала исчез Толстяк, за ним — Храбрый, а потом и Куцый с Желтоклювом…

А весной у пары старых гусей вылупилось семь желтовато-серых гусят.

Однажды днём из-за сопки Стерегущей Рыси показался гусиный клин. На этот раз гуси с шумом опустились на воду, они радостно галдели и переговаривались. Они отдыхали недолго. Звонкой фанфарой прозвучал голос вожака. Вся стая, разбежавшись на воде, с шумом поднялась в воздух и совсем низко пролетела над посёлком. В это время Пашка неистово бился о сетку, ломая длинные перья, и кричал. Гуси снова не услышали его.

Увидев в небе гусиную стаю, Николай бросился к клетке. Он долго боролся с Пашкой, и, когда вылез, крепко сжимая его в руках, вспотевший и измученный, гуси давно пропали из виду. Пашка извивался в его руках, как змей, норовя клюнуть в лицо.

Шитов вышел за ворота и отпустил Пашку. Громко крича, гусь побежал и взлетел, стремительно и мощно. Он безошибочно летел вслед за исчезнувшей стаей, скоро превратился в еле различимую точку, и, наконец, небо поглотило его…

И снова шумят на весенних амурских разливах извечные странники — перелётные птицы. Плавают, чистят перья и отдыхают, чтобы снова отправиться в путь к тем озёрам, речкам и таёжным распадкам, к тем камышам и зарослям осоки, где каждая из них когда-то появилась на свет. И вместе с ними, догоняя братьев-гусей, летит к своему берегу серый гуменник. От сопки Стерегущей Рыси, от затерявшейся где-то маленькой белой гусыни. Может быть, она давно уже ждёт его там, на родном берегу?