Я не сделалась заикой. И чем старше становилась, тем более сильным становился мой интерес к лошадям. Я рисовала только лошадей. Я вырезала лошадей из всех журналов и даже книг. У меня была большая рыжая лошадь из папье-маше на колёсиках и множество других лошадок — резиновых, пластмассовых и даже тряпичных. Я бегала за каждой городской лошадью, которых было ещё тогда немало. И самой страстной мечтой моего детства была мечта сесть на лошадь верхом.

В девятом классе я сдружилась со своей одноклассницей Танькой Зотовой. Худая, остроносая, с короткими русыми волосами, она была одной из наших классных «знаменитостей». Танька была отчаянным собаководом, её овчарка Линда вот уже который год завоёвывала звание чемпионки на соревнованиях по служебному собаководству, к тому же была какой-то сверхпородной и за все свои достоинства увешана медалями. У меня тоже была овчарка, отнюдь не выдающаяся, но это не помешало нам с Танькой довольно тесно сойтись на почве любви к собакам и животным вообще.

Я считала в душе, что Линда очень похожа на свою хозяйку — такая же тощая, некрупная, вечно куда-то рвущаяся. И, сделав такой вывод, я взглянула со стороны на собственную собаку, пытаясь отыскать в ней черты сходства с собой. Увы, я была невысокого мнения о некоторых качествах моей собаки…

Раньше Танька говорила, что хочет стать дрессировщицей хищников и будет после восьмого поступать в цирковое училище. Но потом раздумала и пошла в девятый.

Через несколько дней после начала занятий Танька сказала мне:

— Всё, теперь решено. Я буду наездницей!

— Что?! — поразилась я. Понятно, что сердце у меня ёкнуло и во рту стало сухо.

— Ну да, а что? Получу аттестат и поеду. В Воронежской области есть училище. Я узнавала. Да, слушай! Пошли со мной на ипподром, а то мне одной скучно. Пойдёшь?

— Спрашиваешь! — воскликнула я.

Мы не любили откладывать дела на завтра и сразу же после уроков поехали на ипподром. В троллейбусе, задумчиво глядя на проплывающие за окном улицы, Танька сказала:

— А Линде теперь, видимо, придётся поскучать!

Я никогда не бывала на ипподроме. Он представлялся мне огромным, шумным и сверкающим. С грохотом качалок, звонким ржанием лошадей, гортанными криками жокеев… И когда мы вошли в молчаливый пустынный двор за низким забором, мне показалось, что мы ошиблись, забрели не в те ворота. Гнедая лошадь бродила по двору, шумно вздыхая и подбирая разбросанные клочки сена. Изредка она била копытом о землю, вспугивая стайку Воробьёв, облепивших большую кучу навоза.

Угрюмо поблёскивали маленькие оконца длинных конюшен. Танька с трудом открыла железную дверь, и мы вошли в узкий длинный коридор. По обеим сторонам его бесконечными рядами тянулись денники, и я не сразу разглядела в них лошадей. Воздух стоял тяжёлый, прелый.

Откуда-то из глубины к нам шёл человек. Он оказался симпатичным, высоким парнем. Поигрывая уздечкой, спросил:

— Вам кого, девушки?

— Нам бы главного в этой конюшне… — торопливо начала Танька. — Мы хотим за лошадьми ухаживать. Мы слышали, конюхов не хватает… Ну и ездить на них тоже… Скажите, как, это можно?

— Ну, главный, положим, это я, — ответил парень и посмотрел на меня.

— Нам бы хотелось научиться верховой езде, — улыбнулась я, почувствовав, что нравлюсь ему.

— Но… верховых лошадей у нас нет. Только рысаки.

Испугавшись, что Танька откажется, я опередила её:

— Хорошо, пусть рысаки, мы согласны!

Танька кивнула.

— Ладно, девушки. Подумаем. Меня зовут Станислав. Можно просто Стас, — сказал он, обращаясь ко мне. — Пойдёмте! — кивнул он и повёл нас вдоль денников.

Лошади — гнедые, рыжие, вороные — шумно вздыхали, настораживали уши и фыркали, поблёскивая глазами.

— Есть тут как раз две лошади, — сказал Стас. — Да вот одна, Глория!

Стас открыл дверцу и вошёл в денник. Тёмно-гнедая стройная кобылица с белой полоской на лбу доверчиво потянулась к нему тонкой сухой мордой.

— Эту я предлагаю вам! — сказал Стас, обращаясь только ко мне.

— Её возьму я! — вдруг заявила Танька и тоже вошла в денник.

Глория недоверчиво отшатнулась от её руки, запрядала ушами.

— Но-но, маленькая, хорошая, — сказала Танька и положила руку на её холку.

Я не стала спорить с ней.

Стас пожал плечами, вышел в проход и подошёл к соседнему деннику.

— Зобара!

Я увидела высокую рыжую лошадь с маленькой звёздочкой на лбу. Спутанный хвост, грязная, тусклая шерсть Зобары говорили о том, что её не очень-то балуют вниманием.

— За ней никто не смотрит? — удивлённо спросила я.

— Она прекрасных кровей, но у неё дурной характер. Очень нервная и недоверчивая. С ней работать надо, нашим жокеям лень браться. К тому же внешность у неё невыигрышная.

И, словно подтверждая его слова, Зобара покосилась на нас, с храпом втянула воздух.

— А мне она очень нравится, — сказала я.

Она мне не то чтобы понравилась, просто мне вдруг стало жалко её, ведь любому живому существу плохо, когда его никто не любит. Тем более лошади… Но об этом я не сказала ни Стасу, ни Таньке.

С этого дня наша с Танькой жизнь пошла в каком-то ином, новом измерении.

Кроме нас, на ипподром приходило немало таких же, как мы, девчонок и мальчишек. Мы очень скоро сдружились с ними, знали, у кого какая лошадь и кто как занимается. Оказалось, что не только оседлать, но даже почистить лошадь скребницей — это целое искусство. И мы с энтузиазмом бросились постигать все премудрости ипподромной жизни. Стас часто бывал с нами, терпеливо объяснял непонятное, и однажды, когда мы со Стасом остались одни в деннике, он вдруг прервал свою поучительную речь и так посмотрел на меня, что я поняла: я очень, очень нравлюсь Стасу. С одной стороны, мне льстило, что я нравлюсь такому взрослому и красивому мужчине, но с другой — гораздо важнее казалось мне тогда завоевать любовь Зобары, нежели Стаса…

И я поразилась, когда Танька призналась мне, что она влюблена в Стаса.

А Зобара скоро преобразилась, шерсть её обрела чистый рыже-золотистый цвет и глянцевитый блеск. Зобара как-то сразу признала меня. А может, она просто стосковалась по человеческой ласке. И хотя иногда ей приходило в голову выказывать свой неукротимый, упрямый норов, она всё же хорошо слушалась меня, и с каждым днём в общении с ней я становилась всё увереннее.

Мы много занимались проминкой. Сев на лошадей верхом, ходили и ходили кругами, заставляя их идти правильной рысью, как и положено рысакам. Танька начала запрягать Глорию в качалку. Зобара даже близко не подпускала качалку: дико выкатывала глаза, прижимала уши и начинала взбрыкивать задними ногами. Я была почти в отчаянии. А тут ещё со Стасом состоялся тяжёлый разговор, где я сказала ему, что думаю не о нём, а о Зобаре. Он разозлился, обозвал меня дурой и стал со мной нетерпимо мрачен, подчёркнуто отдавая своё внимание Таньке и другим девчонкам. Танька была на седьмом небе от счастья.

Зобара шла тротом[1]. Иногда, чувствуя мою не совсем уверенную руку, она резко наклоняла голову вниз, пытаясь вырвать поводья. Я подпрыгивала на её костлявой, мускулистой спине, ощущая, как никогда, её буйную, упрямую силу.

Давно уже я чувствовала: Зобаре почему-то трудно ходить рысью. Вот и сейчас Зобара вдруг сбилась и поскакала галопом.

— Сто-о-й! — крикнул Стас, сразу заметив мою ошибку.

Зобара не слушалась. Мелькнуло испуганное, злое лицо Стаса, ворота, куда я попыталась повернуть лошадь. В ушах стоял дробный топот и оглушительный треск гравия. Круг, второй, третий…

«Только бы не упасть!» — думала я.

Слабели руки. Зобара резко вскинула задние ноги, и я полетела вниз.

Потом я долго водила по кругу потемневшую от пота лошадь. Зобара, словно извиняясь, мягко трогала губами моё плечо и жарко дышала в затылок.