Старуха закашлялась, и все посмотрели на партизанского командира Сюя, которому ранняя седина уже серебрила виски.

— …Тогда муж мой и младший мой брат решили забрать всю нашу семью и бежать в Китай, потому что японцы ловили нас и превращали в своих рабов, а непокорных истребляли.

Надо было нам из гор пробиться к берегу моря, найти лодку и бежать. Так мы и поступили. Но только злой дух кружил над нами: уже у самого берега нас выследили японцы. Я успела с грудным младенцем на руках добежать до гор и спрятаться там. Убежал и брат мой. А мужа моего с двумя детьми поймали японцы. Я это хорошо запомнила. Это были японские морские солдаты; было их человек двадцать, все с ружьями, а на ногах у них были такие белые высокие чулки поверх штанов.

Мы все видели из-за кустов, как они связали мужу руки, вывернув их за спину, и ударами прикладов заставили его сесть на корточки. Потом двое из них выстрелили ему из винтовок прямо в голову. Он так и упал на землю спиной, весь скрюченный. У меня потемнело в глазах от ужаса.

Солдаты пошли дальше, по берегу. Лодку они нашу не тронули, а возле лодки сидели мои дети: мальчик восьми лет и девочка шести лет. Солдаты ушли далеко, и мы с братом уже хотели выбраться к берегу, как вдруг они повернули обратно. Мы опять спрятались за скалой. Они вернулись назад, к лодке. Девочка, я помню, все кричала, а мальчик подполз к отцу и лег возле него. Один солдат подошел к девочке и что есть силы ударил ее прикладом винтовки по голове. Я уже не помню, что было дальше.

Когда я очнулась, рот мой был забит травой, и брат крепко держал на нем руку, чтобы я не кричала.

Солдат на берегу уже не было. Там в разных местах лежали мои дети и муж. Мы подождали до темноты и, когда она наступила, подошли к лодке.

Муж был мертв, и девочка, и мальчик. Они их всех убили…

Голос старухи дрогнул, она глубоко вздохнула и замолкла. Она пошарила рукой возле себя, нашла свою палку с металлическим наконечником и ткнула его в костер. Над людьми повисло горестное безмолвие. Лань Чжи низко опустила голову и подалась туловищем вперед, к костру. Никто не видел ее лица, и никто не знал, плачет ли она беззвучно и бесслезно, или напряженно разглядывает в причудливом сверкании пламени картины далекого прошлого.

Старуха вдруг быстро задвигала палкой в костре, и туча искр вспорхнула в воздух. Лань Чжи откинулась назад. У нее были сухие, с глубокой думой глаза. Отблески пламени играли на ее морщинистом лине, рассекая его светло-коричневыми узкими полосками. И казалось, что это большая жизнь отложила следы свои на ее лице.

— …Лодку японцы не тронули — почему, не знаю. И отплыли мы втроем: я, брат мой и сын мой Сюй. Мы потеряли счет дням и неделям, столько времени носило нас по бурному морю, пока нам не помогла китайская джонка. Это была джонка пиратов, а они были неплохими людьми, и после того, как мы рассказали про наше горе, они доставили нас к глухому берегу провинции Фуцзянь, снабдили деньгами, продуктами и пожелали доброго счастья.

Мы прошли всю страну пешком и добрались до пустынных ничьих земель в Шаньси, недалеко отсюда. Сюй женился, когда ему исполнилось семнадцать лет. Нам в семье нужны были дети; мы хотели, чтобы род наш возместил все свои потери.

Теперь у меня целых три внука: Шан, Ли и Сян. Прожили мы спокойно в этих землях лет тридцать, а может быть, и больше. И опять японцы напали на нашу страну, захватили наш Северо-восток[33]. Но кругом люди не беспокоились и говорили так: «Северо-восток далеко, до нас не дойдут никогда. Не смогут японцы притти к нам в Шаньси».

Я не согласилась с такими людьми. Я-то ведь знаю, как японцы приходили на Формозу! Но со мной мало считались, ведь я женщина… А потом и действительно год или два было тихо. Попробовали японцы взять Шанхай, не сумели и ушли.

Вот тогда-то и пропал мой старший внук Шан. Наши генералы тогда дрались между собой за власть; каждый хотел быть властелином, а о защите родины, о сопротивлении врагам они не думали. Проходили мимо нас войска какого-то генерала и увели с собой моего внука Ша-на. Только через пять лет, нынешней весной, узнали мы о нем. Он теперь ученый человек, большой военный начальник в Восьмой народной армии.

Узнали мы, что бежал он от генерала и перешел к красным народным войскам в провинции Цзяньси, куда его послали воевать с ними. Учился он в главной школе красных командиров. Теперь он командует целым полком в Восьмой армии, на юге Шаньси. Скоро и здесь будет. Если они сумели пройти через все горы, леса и реки от Цзяньси до Шаньси, то они и сюда дойдут, до наших гор.

Другого внука, Ли, вы все знаете. Он командует партизанским отрядом, бывает у нас часто на базе. А самый младший внук, Сян, учится сейчас в военной школе в Восьмой армии в Шэньси, будет командиром!

Вот и все о моей жизни. Больше нечего рассказывать…

Где-то далеко прозвучал сигнальный рожок.

— Это, наверное, идет отряд Ли, — сказала, оживившись, старуха.

— Мать, — спросил ее Тан, — а где твой младший брат?

— Сун? Он погиб зимой прошлого года, когда нашу деревню забросали бомбами японские самолеты. Вот после этого-то и началось пробуждение народа в нашей округе. Все увидели, что если не сопротивляться, то японцы истребят нас или превратят в рабов. И народ наш поднялся. Приходили к нам люди из красной партии и помогли нам организоваться. Вот и Сюй теперь стал красным. Он организовал эту базу, а я ему помогаю здесь по хозяйственной части. Я женщина старая, и мне уже трудно итти в поход. Но я не могла спокойно оставаться в деревне. Я видела уже две войны с японцами, а теперь вижу третью и хочу, чтобы она была последней и чтобы я дожила до полной победы нашего народа. Это даст мне покой. Наш род всю жизнь дрался с японцами — и на Формозе и здесь. В этой борьбе я потеряла отца, и детей своих, и братьев, и сестер. Но у меня есть еще внуки и много других детей — весь наш народ сейчас бьется с врагами. Мне нужно дожить до победы нашего народа над врагами…

Лань Чжи замолчала.

— Ты доживешь, мать, обязательно доживешь! — горячо встрепенулся Тан. — Не зря ты носишь такое бессмертное имя[34].

— Мы победим, мать! Мы не можем не победить теперь, когда весь наш народ поднялся на войну. Это будет тяжелая война за свободу нашей страны. И ты доживешь, мать, до этой великой победы, — сказал долго молчавший сын ее Сюй.

Звуки сигнального рожка быстро приближались. Они доносились то слева, то справа, то пропадали опять где-то вдали. В костер подбросили большую охапку веток, и тонкие язычки пламени, лизнув их, стали пробиваться наружу, к воздуху. Внезапно из темноты донеслись голоса быстро идущих людей. К костру подошло несколько человек. Все встали. Молодой командир сбросил с головы серую матерчатую кепку, подошел к Лань Чжи, нежно обнял ее и осторожно усадил обратно на подстилку. Затем он подошел к Сюю и, широко улыбаясь, крепко пожал отцовскую руку. Поздоровавшись со всеми, он опустился на землю и вздохнул:

— Ну и устали! Спать буду два дня, не меньше. Бабушка, хорошо бы горячих пельменей поесть, а?

— Будут тебе утром пельмени, если заслужил, — с добродушной строгостью ответила Лань Чжи.

— Посуди сама, заслужили мы или нет: радиостанцию целую принесли, оружия не счесть, и продовольствия сколько' хочешь. Продовольствие мы здесь уже, на обратной дороге, подхватили с грузовиков. Кто-то перед нами подорвал большой японский обоз.

— Как люди? — строго спросил у него Сюй.

Ли опустил голову и тихо прошептал:

— За весь месяц потеряли двадцать семь бойцов.

— Двадцать семь…

— А разве война бывает без жертв? — мягко сказала старуха.

— Отец, — поднял голову Ли, — мы не считали сраженных врагов. Мы оставляли их повсюду за собой на дорогах, в сопках. Они не щадили нас, и мы не давали им пощады!

Костер угасал. Люди поднялись на ноги, простые, суровые, мужественные.