Лиза подумала, что, возможно, это не самое тактичное замечание, которое она услышала в первую брачную ночь, но попридержала язык. Он поднял ее ночную рубашку и стал целовать соски, похотливыми руками ощупывая и гладя ее тело. Нежно и умело он снял с нее ночную рубашку, взобрался на нее, продолжая целовать и лизать ее тело.

— Твои сиси, — бормотал он. — Господи, как мне нравятся твои сисечки! Прелесть!

Когда он кончил, то, не выпуская ее из объятий, прошептал:

— Ягодка, тебе понравилось это? Получила ли ты удовольствие? Не подкачал ли я?

— Ты молодец, — шепнула она, почувствовав, что он нуждается в одобрении. И действительно, он хорошо показал себя в этом деле.

— Мне бы хотелось услышать от тебя «я люблю тебя». Любишь ли ты меня, Лиза?

— Да, дорогой мой, я люблю тебя.

— Ты не думала о нем… о другом мужчине?

— Конечно, нет.

Но она сказала неправду.

Сибил мелким галопом въехала на конюшенный двор, расположенный на задах Понтефракт Холла. Честер, конюх, вышел из добротной каменной конюшни, чтобы помочь ей сойти с лошади.

— Миледи, — сказал он, — мистер Масгрейв прибыл двадцать минут назад.

Сибил несколько удивилась. Потом вошла в дом, и мистер Хоукинс сообщил ей, что Эдгар находится в гостиной. Ее охватили противоречивые чувства. В школе она влюбилась в Эдгара Масгрейва, единственного представителя мужского пола, который возбудил ее еще до Адама. Но она прекрасно знала, что Эдгар был эгоистом, бессердечным и вероломным, который полагался в жизни на свои чары и довольно привлекательную внешность.

Сибил вошла в комнату. Эдгар стоял возле камина, листая книгу. Он взглянул на нее и улыбнулся, положив книгу на стол.

— Сибил… Или мне надо называть тебя леди Понтефракт?

— Не говори глупостей. Когда ты возвратился?

— Три дня назад. А когда просмотрел пришедшую почту, то увидел приглашение на твою свадьбу. Я впал чуть ли не в прострацию из-за того, что пропустил это событие. А теперь узнал, что счастливый молодожен отплыл в туманную Индию. Как он мог так быстро оторваться от тебя?

Он выглядел безупречно. Она знала об огромных счетах его портного, но портному очень везло, если он получал деньги хотя бы через год. Эдгар был мастер жить не по средствам. Но смотреть на него было несомненно приятно. Высокий, худощавый, с удлиненным узким лицом, с пронзительными голубыми глазами и густыми вьющимися золотистыми волосами. Ей всегда нравились его волосы.

— Если ты читаешь что-нибудь кроме своей чековой книжки, Эдгар, то мог бы вычитать в «Таймс», что мой муж отправился в Индию за тем, чтобы отыскать убийцу своего деда.

— Ах, я никогда не смотрю на свои чековые книжки. Мое банковское сальдо меня ужасно угнетает. Да, я слышал об убийстве или вернее будет сказать — об «убийствах». Похоже, что какой-то злонамеренный индус собирается истребить всю семью твоего мужа. К счастью, для своей защиты ты располагаешь мною.

— Очень галантно с твоей стороны. Но спасибо, я и так чувствую себя в безопасности.

— Полагаю, что и в безопасности, и в одиночестве. Ну, поскольку ты не хочешь, чтобы я оберегал тебя, то уверен, ты не будешь против, если я повеселю тебя. И, конечно, я с удовольствием останусь на обед.

Она рассмеялась.

— Вижу, что ты не расстался со своей экстравагантностью.

— Наоборот, шесть недель одиночества в Италии сделали меня экстравагантным как никогда. И абсолютно неотразимо обворожительным.

Он взял ее руку в перчатке и поднес к губам, многозначительно глядя на нее голубыми глазами.

— Эдгар, позволь сказать тебе раз и навсегда, — заметила она, — я очень люблю своего мужа.

— Ах, но ведь когда-то ты очень любила меня.

— Это было еще до того, как я научилась лучше разбираться в мужчинах.

Он отпустил ее руку.

— Но первая любовь всегда крепче. Мне сказали, что и у твоего мужа была первая любовь — к пресловутой мисс Десмонд. Говорил ли он тебе когда-либо о ней?

Сибил отвернулась.

— Боже мой, кажется, я наступил на больную мозоль. — Эдгар подошел к ней сзади и положил ладони на ее руки. — Я не произнесу больше ее имени.

Она повернулась к нему со слезами на глазах.

— Ах, Эдгар, — прошептала она, — если бы я только смогла заставить его забыть о ней!

— Если бы только я мог бы заставить тебя забыть о своем муже, — негромко отозвался он.

Дождь лил как из ведра, сверкали молнии, гремел гром, и Адам задавался вопросом, сумеет ли «Юпитер» пройти через этот шторм.

— Здесь всегда бывают такие ливни? — крикнул он что есть силы Бентли Бренту, который, как и Адам, торчал на обращенном к берегу борту трехмачтового судна «Юпитер», преодолевавшего бурные воды Бенгальского залива.

— Это просто слабый дождичек по сравнении с мансуном, — крикнул в ответ Бентли. — Когда нагрянет мансун, то будто Господь выливает вам на голову весь Индийский океан. Здесь у природы явная склонность к мелодраматизму. Когда жарко, то словно сидишь на жаровне. А когда хлынет дождь, то кажется, что ты утонул.

И все же было нечто возбуждающее в такой феерии природы, и ни Адам, ни Бентли не собирались уходить в тесные каюты корабля хотя бы потому, что впервые за последние десять дней спала невыносимая жара, а пропитанный влагой воздух доносил приятные запахи.

— Земля! — завопил наблюдатель, сидевший высоко над их головами. Адам прикрыл глаза рукой, пытаясь защитить их от дождя, чтобы разглядеть в тумане берег. Во время своих долгих разговоров с Бентли за последние семь месяцев — путешествие заняло утомительно много времени из-за поломки мачты, когда они огибали Южную Африку, и двухнедельного мертвого штиля — Адам скрыл от собеседника не только то, что является графом Понтефракт. Адам никому не сказал, в том числе и Сибил, что в его жилах течет индийская кровь. Его мучило сознание того, что он никому не может сказать об этом. Здраво рассуждая, он считал, что смешно хранить это в тайне. Только одна восьмая часть его крови была индийского происхождения, а выглядел он как настоящий англичанин, хотя волосы его были черны как смоль. К тому же, чего, собственно, он стыдился? Его прабабушка принадлежала к браминам, ко второй по значимости касте. И теперь он почерпнул достаточно сведений об истории и культуре Индии, чтобы понять: его английские предки еще разрисовывали свои тела красками, как дикари, в то время как его индийские предки уже наслаждались плодами утонченной цивилизации.

Но он все равно не мог заставить себя сказать: «Я частично индус». Бентли уверял, что с уважением относится к сипаям, но порой проговаривался, что из-за цвета кожи считает их более низкими существами. Он подтрунивал над их ленью, жуликоватостью или над их ребячеством. Иногда, следуя примеру жен английских офицеров, он критиковал их, даже называл черномазыми. Хотя собственное происхождение несколько беспокоило Адама и он стыдился этого, все же он сходил за безупречного англичанина.

Но вглядываясь через потоки дождя в даль, он знал, что у него есть и другая причина посещения Индии помимо возвращения бриллианта. Ему надо было как-то успокоиться. Надо было как-то решить для себя вопрос об индийской крови.

Неожиданно дождь ослабел, посветлело, и он увидел на горизонте низкий берег.

— Индия, — произнес он, обращаясь скорее к самому себе, чем к Бентли. В его голосе прозвучало благоговение. А еще — нотки страха.

На следующее утро «Юпитер» стал медленно подниматься по реке Хугли к Калькутте.

— Трупы, — сказал Бентли, указывая на какие-то черные предметы вдали, плывущие вниз по реке. — Бедные индусы не могут купить дров, чтобы сжечь трупы умерших родственников. Поэтому они просто кидают их в реку. В конце концов, их пожирают грифы и другие хищники, в том числе и рыбы. Даже трудно себе представить степень бедности, когда человек не может купить дров, чтобы сжечь мертвых.

Он говорил об этом как о чем-то само собой разумеющемся, но Адам, стоявший рядом с ним, почувствовал приступ отвращения. Стояло ужасно жаркое утро, над головой нависло свинцово-серое небо, в воздухе витали странные запахи. Сначала Адам подумал, не запах ли это мертвечины, но позже узнал, что это запах Индии — экзотическая смесь жары, грязи и специй.