В поэме Бараташвили две основные темы, два лейтмотива, противопоставлением, пересечением которых передается борьба двух враждебных начал — судьбы и счастья, необходимости и свободы.
Бараташвили писал «Судьбу Грузии» двадцатидвухлетним юношей. Во второй половине 30-х годов XIX в., когда грузинское дворянство, разочарованное в перспективах национально-освободительной борьбы, радикально изменило политическую ориентацию и свое общественное и классовое призвание увидело в верной службе императору, Бараташвили вызывает из прошлого и с удивительной живостью воссоздает идеальные образы свободолюбивых предков, преклоняясь перед ними. Естественно, что субъективное сочувствие юного поэта было на стороне носителей романтического идеала свободы. Но в «Судьбе Грузии» поражает не это стремление к идеалу и не высокий талант воплощения его. Удивительна та философская глубина, необычайная зрелость мысли и чувства, которую обнаруживает поэт в решении сложнейших проблем эпохи. Бараташвили — поэту-романтику — присуще глубокое чувство реальности. Он показывает, что в конце концов объективно побеждает решение Ираклия.
Но авторский приговор еще лишен определенности (именно этим объясняются разноречивые суждения по поводу концепции поэмы). Борьба двух враждебных начал, двух противоположных сил природы, двух непримиримых точек зрения на жизнь здесь осмыслена как извечное противоречие человеческой истории. Бараташвили еще не указывает на реальный выход, еще окончательно не формулирует ответ на тот вопрос, который был поставлен перед ним грузинской действительностью 30—40-х годов XIX в. Вопрос, поставленный в «Судьбе Грузии», как и основная философская альтернатива всего творчества поэта, находит разрешение лишь в «Мерани» — шедевре философской лирики Бараташвили. Здесь проблема будущего родины ставится в один ряд с универсальными проблемами и именно потому приобретает ценность и значимость общечеловеческую.
Главная идея «Мерани» — бескомпромиссная борьба творческого духа и свободной воли с силами слепой необходимости как оправдание и истинный смысл истории человечества, своим обобщенным содержанием дает ответ и на вопрос, поставленный поэтом в «Судьбе Грузии». В «Мерани», где борьба и действие предстают как жажда беспредельной духовной активности, выявилась подлинная вера поэта. «Мерани» — это мечта об истинной деятельности, бесстрашный вызов судьбе, универсальный бунт титанической личности, непримиримой к убожеству и нелепости существующего миропорядка. Это — бессмертный порыв, окрыленный верой в грядущую победу раскрепощенного человеческого духа.
Оптимистическое понимание в «Мерани» определяется не надеждой на осуществление идеала. Его движущей силой является сознание того, что человек призван к самоотверженной, героической борьбе во имя достижения этой цели.
Всадник Мерани обречен на поражение, идеал его недосягаем, но: «Пусть я умру, порыв не пропадет, // Ты протоптал свой след, мой конь крылатый, // И легче будет моему собрату // Пройти за мной когда-нибудь вперед» (пер. Б. Пастернака). Этот трагический оптимизм «Мерани» — одно из наиболее ярких проявлений «романтического духа» — активного, жизнеутверждающего, полного революционных устремлений.
Вера в победу и торжество «грядущего собрата», вера в обновление, вечное стремление вперед, к светлому будущему человечества, — такова декларация гуманизма, любви к ближнему, прорицателем и проповедником которой явился автор «Мерани».
В «Мерани», в отличие от «Злого духа», деятельность рассудка, интеллекта приобретает иное качество. Это уже не «изверившийся ум», а всемогущий разум, вдохновленный на героический подвиг, на сознательное самопожертвование, вооруженный надеждой, очищенный от пассивного скептицизма. Все духовные силы поэта направлены на полную мобилизацию воли, схватившейся с роком «обреченной души». Гениальность автора «Мерани» проявилась именно в том, что он из глубины своего времени сумел разглядеть будущую победу и торжество человека.
Крепость-монастырь в Грузии
Акварель М. М. Иванова. 1804 г. Москва. ГТГ
Он сумел объединить веру и разум и в их самоотверженной борьбе со слепой необходимостью увидеть высочайший смысл и оправдание человеческого существования.
В мировой литературе у всякого великого произведения найдется множество родственных ему по духу и даже форме. «Мерани», как это неоднократно отмечалось в грузинском литературоведении, определенно перекликается с «Фарисом» А. Мицкевича, являющимся в свою очередь отражением мотивов восточной поэзии; с пушкинским «Погасло дневное светило...», родившимся как вольный перевод отрывка из «Чайльд-Гарольда» Байрона; с «Парусом» Лермонтова. Вспоминается и тот известный эпизод из поэмы Байрона «Мазепа», где обезумевший дикий конь с привязанным к его спине Мазепой несется, как ураган, по безграничной степи, преодолевает все препятствия и в конце падает замертво от усталости. Все эти совпадения — встречи духовных тенденций века.
«Мерани» — вершинное произведение как в философско-этическом развитии, так и в художественной эволюции грузинского романтизма. Это одно из блестящих проявлений поэтического гения грузинского народа и поэтому обладает силой непреходящего художественного воздействия.
Так же, как пророческие образы, созданные Байроном и Гюго, на протяжении всего XIX в. вдохновляли революционных представителей четвертого сословия, вставших на баррикады, так же, как лермонтовский «Парус» превратился в символ непримиримой борьбы с самодержавием, — в идейном содержании «Мерани», в героическом порыве его черпали вдохновение славные поколения грузинских революционеров, лучшие сыны Грузии, сложившие головы за высокие гуманистические идеалы.
Как негасимое сияние духа человеческого «Мерани» живет по сей день и непосредственной силой своего воздействия подтверждает бессмертие его титанических порывов, бессмертие высоких идеалов романтизма.
Вслед за Александром Чавчавадзе, Григолом Орбелиани и Николозом Бараташвили, поэтическое творчество которых является величайшим достоянием грузинского романтизма, к этому течению примкнули также Соломон Размадзе (1797—1860), Александр Орбелиани (1802—1869), Вахтанг Орбелиани (1812—1890), Георгий Эристави (в ранний период творчества, 1813—1864), Давид Мачабели (1814—1873), Михаил Туманишвили (1818—1876), Григол Рчеулишвили (1820—1877) и др.
Самое видное место среди них занимает Вахтанг Орбелиани — поэт, являющийся наиболее ярким и типичным представителем грузинской романтической школы позднего периода.
В. Орбелиани, внук предпоследнего грузинского царя Ираклия II, воспитывался в атмосфере, насыщенной общественно-политическими и культурно-литературными интересами времени. Двадцатилетним юношей он принял активнейшее участие в антимонархическом заговоре 1832 г., за что был приговорен к смертной казни («к четвертованию»), впоследствии замененной ссылкой в Калугу. Отбыв наказание и вернувшись на родину, В. Орбелиани поступил на военную службу и благодаря таланту военачальника сделал блестящую карьеру. В 1855 г. В. Орбелиани назначают командиром грузинского гренадерского полка, в 1860 г. он получил чин генерал-майора. В 1858—1863 гг. занимал ряд административных должностей на Северном Кавказе, был правителем Кубанской области, затем Терской области. В 1881 г. В. Орбелиани вышел в отставку.
Поэту трудно было свыкнуться с мыслью, что государственная самостоятельность Грузии принадлежала лишь истории. Поэзия В. Орбелиани полна безысходной тоски и печали по утраченной Родиной независимости («Старый Дманиси», 1866; «Есть место», 1879; «Два здания», 1881; «Лампада среди руин», 1885 и др.).
В стихах В. Орбелиани объективная действительность затмевается образами исторического прошлого. Лишь древние руины, памятники былой славы будоражат воображение поэта. Мир, созданный по образу и подобию минувших идеальных времен, мир воспоминаний и мифов близок и дорог его гораздо больше, чем мир реальный.
