Раскованность, внутреннее раскрепощение человека, осознающего и ощущающего свой духовный мир, сквозит во многих стихотворениях поэта, отражается в их тематике, в художественных приемах. Человек у него — частица божественного мира, но частица одухотворенная,
которая понимает свою связь с создателем, которая должна верить, надеяться — словом, жить, повторяя своей жизнью все многообразие мироздания в миниатюре. Очень показательно в этом отношении одно из ранних стихотворений Гюнтера, «Вечерняя песнь». Это разговор человека с богом, поражающий исключительной вольностью, но не вольностью безбожника. Перед нами свободная игра ума религиозного в самой основе, растворяющегося в том вечном, что его сотворило, но именно поэтому не знающего никаких преград. Это уже заявляет о себе человеческий разум, хотя и скованный еще старыми догмами.
Правда, барочные мотивы в лирике Гюнтера достаточно сильны и звучат не менее увлекательно, чем новые, еще до конца не определившиеся. Возникает греза усталого путника о покое, томительное стремление к пробуждению человека, как бы придавленного затянувшимся тяжким сном, мечта о прекрасном, которого не обрести в мире неправды и страданий, пока не придет добрая и всесильная смерть и не скажет: «Довольно». Но однажды она придет, и тогда все сбудется:
Час придет,
и алоэ зацветет,
И на пальмах плод созреет,
Горечь горя потускнеет,
И печаль моя пройдет,
И желанный час пробьет,
Наконец, мой час придет.
(«Ария утешения»)
В мечтах Гюнтера о свершении всего доброго есть и мечта об освобождении в самом конкретном, социальном смысле, правда облеченная в религиозную оболочку. «Наконец, поднимается спаситель, который свергает иго рабства». Демократические настроения поэта проявляются очень явственно. Он остро ощущает несправедливость общественного устройства, болезненно реагирует на контраст между богатством и бедностью, с горечью осознает собственное приниженное положение небогатого и незнатного среди тех, кто ценит только золото. Размышляя об изменчивости женского сердца, он опасается, что соперник может оказаться одетым в дорогой камзол, его удручает, что кошелек перевешивает все другие достоинства. Поэт постоянно помнит о своей нелегкой судьбе, и потому так тяжела была бы для него измена любимой: «Я унижен и беден и всеми оставлен, и так много врагов, которые ненавидят мою правду...». Но «своя правда», что-то сокровенное, для него дороже богатства; он никогда не продаст и не разменяет ее на звонкую монету. Гюнтер откровенно выражает презрение к тому, что в современном ему мире дает силу и власть: «Люблю лишь то, что мне желанно, и звоном кошелька меня не соблазнить». Поэт на своем опыте познал, как безысходна в его время участь талантливого человека. После неудачной попытки обосноваться при дворе саксонского курфюрста он с горечью признавался в послании к своей преданной возлюбленной Леоноре: «Мудрость не приносит хлеба, труд не радует, и гонит нас божий гнев...». Он до конца оставался свободным от презираемых им соблазнов роскоши, с мудрой стойкостью переносил неприятности. Однако они оказались сильнее его. В 1723 г., ослабленный лишениями, тяжело переживая проклятие отца, который отказался от сына-поэта, Гюнтер заболел и умер.
Стихотворения Леоноре разных лет (1715—1720) — трагедийная повесть о несостоявшемся счастье, от первого поэтического порыва до последнего, прощального поэтического послания, в котором он возвращает данное слово, ибо «утрачены силы, мужество, юность»; невзгоды сломили его, он устал от собственных жалоб и лишь молит бога о великом покое.
Но отношение к богу не было у Гюнтера однозначным. В стихотворениях 1720 г. звучат сомнение и ропот. «Что делать мне, с чего начать? В чем утешенье и спасенье?» — спрашивает поэт и не находит ответа. Он обращается к богу: «Ах, боже мой, боже мой, помилуй!» И тут же бросает ему вызов своим сомнением. «Что значит бог? Что значит „мой“? Что значит „помиловать“?» Гюнтер далек от атеизма, более того, он мыслит в категориях XVII в.: предустановленное богом не может быть постигнуто разумом. Но, даже принимая этот тезис, он как бы вызывает бога на спор, требует от него объяснения.
И в его последних стихах звучит умиротворение, согласие с богом и божественным миропорядком, но согласие «великодушно терпеливого» человека. Одно из поздних стихотворений так и называется — «Великодушное терпение». Это не просто смирение, не пассивное состояние, это путь человека к желанному идеалу, путь веры. Нужно верить, что бури и молнии принесут в мир очищение и ясность: «Потерпи! Ведь после бури воздух чище и ясней!»
Поэзия Гюнтера — комплекс разных идей, еще смутных и не очень устоявшихся, разных настроений — живого, искреннего, непосредственного жизнелюбия и примиренной созерцательности. Все это теснейшим образом сплетено в ярких, полнокровных метафорах, в неоднозначных образах, характерных для немецкой литературы рубежа двух эпох. И вместе с тем остро и экспрессивно реагируя на тогдашнюю немецкую действительность, он по праву может считаться наиболее национальным среди поэтов первой половины XVIII в. Утверждая новый взгляд на задачи поэзии, отстаивая право поэта на независимость от сильных мира, Гюнтер делал первый шаг по пути к просветительской концепции поэта — проповедника идей разума.
Поэтические образы последних лет, исполненные философских обобщений, тонкий анализ чувств, контрасты грусти и негодования, мотивы сожаления и неудовлетворенности — все это роднит Гюнтера с будущим немецким сентиментализмом, с молодыми героями «Бури и натиска», которые выступят в Германии спустя десятилетия. И в мыслях о грядущих «бурях и молниях», и в «покаянных размышлениях» (одноименном стихотворении) о том, как много он увидел на земле с самого рождения, чувствуется «мученик мятежный» — прямой прототип того, кого позднее увековечит Гете в своем страдающем герое, выходце из германского третьего сословия. Однако в отличие от него лирический герой Гюнтера осмысляет свои бедствия в категориях барокко.
В России лирика Гюнтера привлекла внимание молодого М. В. Ломоносова, оказав известное влияние на его раннее, отмеченное чертами барокко творчество.
Бертольд Генрих Брокес (1680—1747) также начинает свой творческий путь в традиции барокко, по своему стилю примыкая к поэзии Второй Силезской школы. Считая себя учеником Гофмансвальдау и Лоэнштейна, он гордится своим переводом поэмы Марино «Избиение младенцев в Вифлееме» (1715). Ту же традицию непосредственно продолжает текст оратории «Иисус, замученный за грехи мира» (1712). В этой оратории, как и в ранних стихах, проявляются характерные черты барокко: изложение напряженно-драматично, построено на контрастах, изобилует оксюморонами («горькая радость», «светлый мрак», «ужасающе прекрасный»). Образы эти вполне соответствуют содержанию сочинений Брокеса. Он писал о тяжелом положении своей родины после Тридцатилетней войны. Потому у него даже эпистолы в честь высокопоставленных покровителей содержат картины, полные жутких, выпукло очерченных подробностей. Так, новорожденному принцу Леопольду поэт преподносит послание (1716), в котором представлен символический образ женщины «с онемевшей шеей, со спутанными волосами, распухшими веками, за которыми в слезах тонул тоскливый взгляд». Подробно выписывает поэт, как из «полостей сердца» вырывается хриплый вздох, прерываемый рыданиями, — это Германия, раздробленная, истерзанная войной. Лишь в заключительных стихах высказывается надежда на то, что юному Леопольду удастся утешить страдающую Германию.
В зрелом творчестве Брокеса традиция барочной лирики переосмысляется и преодолевается в духе новых идей века, учение Лейбница о предустановленной гармонии нашло у Брокеса художественное воплощение в его главном поэтическом труде — серии сборников стихотворений под общим заглавием «Земное удовольствие в боге» (1721—1728). Заглавие раскрывало идейный замысел поэта: представить богатство и красоту окружающего мира, величие природы, более того — всей Вселенной и тем самым утвердить всемогущество и непревзойденное дарование творца этого мира. Как известно, в качестве одного из доказательств бытия божия в теологических спорах часто выдвигалось именно совершенство природы — якобы это совершенство предполагает искусного создателя.
