Но для всех, кому дороги судьбы немецкого народа, ист и не может быть забвения прошлого. Для них решающее значение приобретает характер связи с преступным режимом. Спор идет о конкретном прошлом и конкретном будущем каждого немца и всей Германии, и потому Залигер должен ответить за пролитую по его вине кровь. Она пролилась не случайно и не по неведению.

В книге Шульца беспощадный приговор, лишающий героя права называться человеком, может быть вынесен и вне зависимости от того, палачествовал он сам или нет, участвовал в массовых казнях неповинных людей или только присутствовал при них, а на основе такой «малости», как поспешно отведенный взгляд, нечаянно вырвавшиеся слова, выдающие желаемое за действительное. В согласии с традициями реалистической литературы Макс Вальтер Шульц показывает внутреннюю опустошенность тех, кто призывает к преступному насилию, и тех, кто пошел к ним на службу. За всем поведением Армина Залигера стоит страх; он всегда искал свою выгоду, и запутанность жизненных ситуаций для пего не источник «тоскливого беспокойства», желания избавиться от «немоты», как для Руди, а возможность уйти от ответственности как в конкретном, так и в самом широком, общем смысле этого слова, — уйти от своей доли личной ответственности за то, каков окружающий тебя мир. В американском лагере для военнопленных, избежав суда, он занимается софистическим рассуждением об обреченности человеческого существования и относительности всех ценностей нашего мира, а затем, оказавшись в Западной зоне, предается ни к чему не обязывающему покаянию, участвуя в неком «братстве святого гуманизма», так же как еще недавно участвовал в гитлеровском «братстве» во имя «великой Германии». (Здесь, как и в описании всего залигеровского семейства, в книге появляются отчетливые сатирические ноты.) Тонкий и беспощадный анализ духовного мира Залигера относится к бесспорным удачам книги. И не случайно мудрствования Залигера начинают походить на рассуждения отца Лен, «гражданина мира» ван Будена; экзистенциалистская философия страдания, философия «пыли на ветру» и стоического приятия трагедий жизни очень удобна и для тех, кто хочет перед самим собой и перед всем миром оправдаться в преступном соучастии, и для тех, кто привык пассивно наблюдать, как другие творят зло.

Руди Хагедорн в отличие от Армина Залигера никогда не мог заставить себя «до конца подчиниться омерзительным правилам игры», хотя ему и довелось проделать всю войну солдатом гитлеровской армии и даже заслужить Железный крест первой степени и «прочие побрякушки». Он с детства приобщился к старой гуманистической культуре в ее чисто немецкой интерпретации — благородной и великой в своих идеалах, но практически беспомощной. И его прекрасная мечта о гармоническом мире, на каждом шагу обнаруживая свое бессилие (начиная с неумения защитить красавицу Лею), спокойно уживалась с соучастием в реальном зле фашизма и войны, от которой он, идеалист и мечтатель, лично не получал выгод, но все же надеялся на бесплатное обучение в награду за ордена и медали. Когда Руди Хагедорн начинает мечтать о своем будущем счастье, то выясняется, что это сугубо мещанский, филистерский идеал: обеспеченное существование, семейный очаг, отгороженный от всех волнений мира, красивая жена (похожая на Лею), чтение по вечерам классической литературы. Такой идеал может «сосуществовать» с любым злом, находиться внутри любого общества. Но каждый раз, когда действительность сурово требует от Руди проверки ого понимания «добра», он делает шаг в верном направлении, и каждый раз, начиная с ухода из гитлеровской школы, делает этот шаг слишком поздно, и ему приходится снова и снова «отыскивать начало». В решительные минуты Руди действует правильнее, чем мыслит. Он дезертирует, «словно чужая воля огрела его кнутом»; в своем родном Рейффенберге он столь же неожиданно для самого себя («словно в нем пружина сработала») помогает советскому патрулю и немецкой народной полиции поймать фашистского преступника. И каждый раз эти поступки приводят его на край могилы — первый раз символически, когда с помощью французских военнопленных он, закопанный в земле, пережидает, пока через него прокатится фронт, и второй раз уже реально, когда ему мстят за то, что он действовал заодно с коммунистами.

Макс Вальтер Шульц, как и все реалисты настоящего и прошлого, уверен, что и в самой запутанной ситуации можно и должно провести границу между добром и злом, прекрасным и уродливым, тем, что принадлежит прошлому, и тем, что открывает путь в будущее. Для проверки и доказательства этой истины он привлекает иг. страницы книги весь арсенал классического гуманитарного образования, проверяя его в сложных перипетиях современной идеологической борьбы. Эта книга но относится к разряду «легкого чтения»; в ней даже любовные письма приобретают характер трактатов по вопросам нравственности, оставаясь при этом любовными письмами, искренними или лживыми, исповедью смятенного сердца или ловким сочинением расчетливого ума. Герои книги привыкли осмысливать свои поступки — и это дает автору возможность осмысливать действительность во всей ее сложности и противоречиях. В многочисленных спорах и диспутах, которые ведут на страницах романа его герои, сталкиваются и противоборствуют современные идеологии, кипят страсти так, как они кипели в те дни в Германии. Страна была покрыта развалинами, но опустошения в душах и сердцах казались страшнее, чем руины городов. Это было время, когда в толще немецкого народа пробуждающаяся мысль еще только начинала спорить с обанкротившейся системой взглядов, когда близкий рассвет еще не озарил окрестности (вторая часть книги называется «Совиные сумерки»).

Было бы неверно пытаться в предисловии разбирать каждую нить в этом сложном клубке идейных противоречий; это невозможно, да в этом и нет нужды — читатель увидит смысл споров в живом столкновении человеческих судеб, и не только главных героев, но и многих других персонажей: старого немецкого гуманиста Фюслера, взвешивающего свою вину за преступления гитлеризма и с душевным трепетом принимающего от советского офицера назначение на пост директора своей старой гимназии; либерала ван Будена, исповедующего экзистенциализм католического толка, считающего всех коммунистов «упрощенцами»; нового бургомистра Рейффенберга Эрнста Ротлуфа, восстанавливающего в себе чувство доверия к своим соотечественникам, и многих, многих других, среди которых особое место занимает чешский коммунист, борец антифашистского Сопротивления Хладек, в чьи уста автор вкладывает самые дорогие ему мысли.

В развитии сюжетного действия Ярослав Хладек принимает мало участия — он появляется, чтобы поздравить своего друга, профессора Фюслера, с пятидесятипятилетием, — но роль его в идейных столкновениях огромна. На страницах романа он защищает систему марксистских взглядов на жизнь, на историю, на человеческую личность. Вместе с рассказами Хладека, так легко находящего общий язык и с советскими офицерами и с немецкими коммунистами, в роман входит мысль о герое революционной, справедливой войны. Это не суровый аскет и не одержимый фанатик — отнюдь, в нем широко и свободно раскрыта человеческая натура, и знак этой свободы — способность к счастью, «ничем не скованный смех». Для Хладека эта «веселая доброта», которая в состоянии исцелить мир, полнее всего воплощена в подручном пекаря, Кареле, подпольщике, герое пражского восстания, близком друге Хладека и его племянницы Франциски. «Когда Карел смеялся, — говорит Хладек, — цепные собаки снимали карабины с предохранителя».

Карел не действует в книге, мы узнаем о нем только из рассказов Хладека; но как ни мало о нем сказано, именно он по замыслу автора воплощает в книге меру человеческого героизма и человеческих возможностей. Карела можно посадить в тюрьму, но смех его вырвется за тюремные стены; его можно убить — но товарищи не забудут его и он останется с ними в одном строю.

И не случайно в доводах Хладека, в его рассказах так часто упоминаются и Тиль Уленшпигель и Швейк.

Лея уверена, что «шутка в Германии забыта и разбита. Умерли все — Пьеро и Пьеретта. Касперль, Арлекин, даже Швейк — все погибли, расстреляны эсэсовцами у железнодорожной насыпи, у кирпичной стены, зарыты в землю». Хладек убежден, что на немецкой земле смех возродится, что вернется к ней герой немецкого эпоса, никогда не унывающий, бессмертный Тиль Уленшпигель. Тиль Уленшпигель здесь символ нравственного здоровья народа, «плебейского духа», не искаженного преступлениями хозяев жизни.