– Понимаю, – мы остановились, дойдя до ее подъезда. В последний раз.

– Ну, все? – мы встали друг напротив друга и встретились глазами. Я никогда не забуду, как она смотрела в этот момент – в ее ясных зеленых глазах стояла грусть, но на дне их плескалось счастье.

– Пойдешь? Тебе, наверное, пора. У тебя, должно быть, много дел, ведь завтра такой день!

Я грустно улыбнулся, Карина ответила мне чистой и искренней улыбкой:

– Да, пожалуй. Пойду. Приятно было повидать тебя. Как-нибудь еще обязательно встретимся.

Я глядел на нее и знал – нет, не встретимся, никогда не встретимся, глядел и старался запомнить, чтобы потом вспоминать всю жизнь, как выглядели тогда ее сияющие глаза, раскрасневшиеся щеки и чуть растрепанные волосы – тогда, в нашу последнюю встречу.

– Иди. Удачи, Карина. Желаю тебе большого-большого счастья. Тебе и Грише.

– Спасибо, – как часто потом на протяжении всей жизни я видел в своих снах эти приподнятые уголки губ! – И тебе счастливо. Пока.

– Пока.

Карина ушла домой, а я отправился к себе. Дома я лег спать, а наутро взял уже собранные заранее вещи и давно припасенный билет и уехал к родственникам в Новосибирск. Там я остался навсегда. Я знал, что больше никогда – ни через год, ни через пять, ни через десять лет я не увижу Карину, девушку, чье лицо я никогда не забуду и не разлюблю, и в чью судьбу я больше не вмешаюсь. Я даже не взял с собой ее фотографии, но образ ее не раз преследовал меня во снах. Я не знал, что сталось с нею, но Карина постоянно мне снилась, на поверхности ее зеленых глаз застыл вопрос, но на дне их плескалось счастье.

Кусочек лунного лучика проникал в щель между неплотно задвинутыми шторами и тонкой змейкой струился по подушке постели больной девушки. София лежала в мертвом сиянии лунного света, и все тело ее пронизывала боль. За последние дни она совсем ослабла и уже не могла ходить, но сегодня ей стало особенно плохо, и она проснулась ночью оттого, что ее измученное сердце трепыхалось так болезненно, что даже дыхание перехватывало, и, казалось, вот-вот оборвется все.

Умирающее сердце уже отказывалось бороться за свою жизнь. Оно, обескуражено вздыхая, тихо замедляло шаг.

Удар. Еще удар. Еще.

«– Соня, – Паша улыбался, – Я люблю тебя!

Легкий мартовский дождик моросил по крышам. Поблескивающие на ослепительно ярком солнышке бусинки капель озорно застревали в волосах – его и ее. Прозрачное небо, умывшись и став совсем чистым, смеялось от счастья…».

Удар… Удар… Удар…

«– Паша, погляди, какая звезда! – Соня оглянулась через плечо и улыбнулась, заглянув ему в глаза, – Такая яркая, красивая, правда?

– Звездочка моя, – он тоже улыбался, – Красавица моя, ты лучше всех!

Он обнял ее за плечи…».

Удар… Удар…

«Она уткнулась лицом ему в грудь.

– Паша! Я люблю тебя! Обними меня! Обними, крепче! И не отпускай. Никогда не отпускай, слышишь? – она доверчиво подняла на него глаза, – Не отпустишь?

– Не отпущу.».

Удар… Так больно почему-то… Или нет? Или уже не больно? Удар…

Непонятно. Удар. Пауза… Удар…

«Луна катилась по озеру. Вода такая гладкая, спокойная. Небо темно-синего цвета, красивое. Трава такая мягкая. Деревья – высокие, могучие. Кажущиеся совсем темными в ночной прохладе. Не страшно. Не холодно. Тихо. Только где-то совсем неподалеку стрекочет какой-то ночной сверчок. Ночь – она добрая. И Пашка, милый Пашка. Такой родной, теплый. Вот он, рядом. Спит, как ребенок, тихо дышит. Теплое его дыхание едва-едва касается кожи ее шеи…».

Удар. Что такое? Сердце замерло? Пауза. Пошевелиться так сложно. Или совсем никак? Удар… Едва подрагивают кончики пальцев… Пауза. Удар…

Лунный луч соскользнул с Сониной постели и начал таять. Летняя ночь коротка. Каркнула ночная ворона. Кому-то тоже не спится?

«Соня лежала, доверчиво и самоотверженно прижимаясь всем телом к Паше. Любимый, любимый. В его объятьях так тепло. В темноте блестят Пашины глаза…».

За окном уже чирикают птицы. Ночь погасла.

Удар… Молчание. Тишина. Удар… Такой слабый, такой беззащитный. Почти не слышно его. За что бороться?

Парень, одиноко идущий по улице, поднял глаза к светлеющему небу и посмотрел на неживой месяц. У месяца нет души.

А у него?

«Нет, я был не прав. Мне не стоило говорить ей таких слов. Это подло, так нельзя. Нельзя.».

Он вдохнул теплый летний воздух и посмотрел по сторонам. Никого нет в столь ранний час. Улица пустынна.

Ни единого ветерка.

Чирикают птицы.

Спать совсем не хочется. А бродить по улице нет толку.

Нет, он не должен был, не должен.

«– У меня нет к тебе никаких чувств.

– Паша! Не надо!

– К чему все это? – в голосе слышатся нотки раздражения, – Соня, я никогда тебя не любил.».

Удар… В сердце что-то кольнуло? Оно еще может что-то чувствовать?.. Нет, ничего. Показалось… Сердце…

«Нет, я не должен был… Я определенно не должен…».

«Соня лежит, сотрясаясь всем телом. Неужели человек может так горько плакать? Больно, так больно! Неужели возможна такая боль?».

Удар… Или показалось? Ничего… Ничего…

«Я не должен был!».

Птицы уже распелись вовсю. Уже разгорелось утро. Лунные лучи уступили место первым лучикам солнца. Уже можно встретить на улице редких ранних прохожих.

«Как я мог?» – Паша метался. В голове слегка шумело после ночи без сна.

– «И зачем? Как мог я сказать такое? Как мог так поступить? И разве можно погубить любовь из-за мимолетных влечений? Как все спасти? Как исправить?».

Можно спасти. Должен!

Паша бежит. Сердце колотится. Жутко отчего-то. Холодок по коже. Что случилось, что?

Он звонится в дверь. Шесть часов утра.

– Пустите меня к ней, пустите! Я должен, должен!..

Испуганные глаза ее старшей сестры.

Она лежит на постели.

– Соня! Прости меня!

Он кидается к ней. Отчаянно прижимается к ее груди.

Сердце, где ты, сердце?

– Соня! Я люблю тебя!

Ни звука. Тишина.

– Соня!

Сердце молчит.

Мы познакомились случайно.

Девочка ловила машину, и я остановился. Я ехал домой с работы. Был теплый вечер, ласковое летнее солнышко припекало, и мне скучно было ехать одному. Да и девочка миленькая, совсем молоденькая, можно и помочь, мне не трудно. И вообще, я парень добрый, помогать люблю.

Она легко и без страха запрыгнула в мою душную машину – такая маленькая и хрупкая, ко мне, такому большому и сильному. Уселась на прогретое сидение рядом со мной и улыбнулась мне так тепло и открыто, что я не мог не улыбнуться в ответ. Она была очень милая, эта девушка, хорошенькая мордашка, стройная фигурка, и взгляд такой чистый и невинный. Вся она была какая-то очень прелестная, совсем еще юная.

– Такая маленькая, а ко мне садишься? А ты не боишься, что я тебя обижу?

– спросил я.

Она рассмеялась беззаботно, глаза ее улыбались:

– Ты? Да ты в зеркало себя видел? Ты совсем не страшный, по тебе видно, что ты не сделаешь ничего плохого.

Святая наивность. Не сделаю я, конечно, ничего плохого, я вообще хороший парень, но нельзя же всем так верить. Пропадают такие девчонки!

Мне было не совсем по пути, но я довез ее до дома. Слово за слово, мы разговорились – Саша, пятнадцать лет едва исполнилось. Засиделась у подружки, не заметила, как время пролетело, только пришла, как-то незаметно заболтались, теперь торопится домой. Девчонки!

– Боля, двадцать два года, – представился я ей, – Болеслав.

Так уж получилось, что у меня остался ее номер телефона. Я, вообще-то, не собирался с ней как-то завязываться, у меня была невеста по имени Люда, взрослая женщина, а не малолетняя девочка, и я ее любил. Но Саша нацарапала на клочке бумаги заветные циферки и сказала, что будет ждать, и я, отчасти чтобы не обижать девчонку, отчасти просто так, взял листок.