Проф невозмутимо взирал на схему.

– В чем дело? – спросил я. – Не беспокойтесь, все сработает – как-никак это мой хлеб.

– Мануэль, мой маль… извините. Сеньор О’Келли… не согласитесь ли вы возглавить нашу революцию?

– Я?! Bog мой, nyet! Я не собираюсь стать мучеником заведомо безнадежного дела. Я просто вычертил схему.

Вайо взглянула на меня.

– Манни, – сдержанно сказала она. – Ты избран. Это дело решенное.

Черта с два – решенное!

Проф сказал мне:

– Мануэль, не спеши. Нас тут трое – идеальное число, у нас разносторонние таланты и обширный жизненный опыт. Красота, почтенный возраст и мужественная целеустремленность…

– Нет у меня никакой целеустремленности!

– Перестань, Мануэль. Давай посмотрим на вещи шире, а уж потом будем принимать решения. И чтобы стимулировать сей процесс, поведайте мне, найдется ли на этом постоялом дворе что-нибудь спиртное? У меня есть несколько флоринов, которые я охотно пустил бы в торговый оборот.

Это было едва ли не самое разумное предложение за последний час.

– Stolichnaya vodka?

– Звучит недурственно. – Он потянулся за бумажником.

– Ждите, вас обслужат! – сказал я и заказал литр со льдом.

Заказ прибыл быстро. От завтрака у нас еще остался томатный сок.

– А теперь, – сказал я после того, как мы приняли на грудь, – что вы, проф, думаете о бейсбольном чемпионате? Судя по тотализатору, «Янкиз» на сей раз продуют…

– Мануэль, скажи мне, каковы твои политические убеждения?

– …но раз там появился тот новый парнишка из Милуоки, я готов рискнуть небольшим капитальцем…

– Бывает, что человек не определился, но в сократическом диалоге понимает, за кого он и почему.

– Ставлю три против двух, несмотря на неблагоприятный прогноз.

– Что?! Ах ты дурачок! Сколько?

– Три сотни. Гонконгских.

– Заметано. Например, при каких обстоятельствах государство вправе поставить свои интересы выше интересов гражданина?

– Манни, – вмешалась Вайо, – у тебя еще много шальных денег? Я верю в «Филадельфию».

Я внимательно оглядел ее с головы до пят:

– Что предлагаешь на кон?

– Иди к черту! Насильник!

– Проф, я считаю, что государство ни при каких обстоятельствах не вправе ставить свои интересы выше моих.

– Неплохо. Отсюда уже можно танцевать.

– Манни, – снова вмешалась Вайо, – это самый что ни на есть отъявленный эгоизм!

– А я и есть отъявленный эгоист.

– Чепуха! А кто меня спас? Меня – совершенно чужого тебе человека? И не попытался этим воспользоваться? Профессор, я просто дурачилась. Манни вел себя как самый настоящий рыцарь.

– Sans peur et sans reproche. Я так и думал, ведь мы знакомы много лет. Что вполне совместимо с его высказыванием.

– Нет, не совместимо! Я имею в виду не сегодняшнюю ситуацию, а тот идеал, к которому мы стремимся. Манни, государство – это Луна. Пусть пока не суверенная, пусть мы с тобой считаемся гражданами совсем других стран. И все же я – неотъемлемая часть государства Луна и твоя семья тоже. Ты готов умереть ради своей семьи?

– Одно с другим не связано.

– Еще как связано! В том-то и дело.

– Nyet. Свою семью я знаю давно.

– Дорогая леди, я должен заступиться за Манни. У него верный взгляд на вещи, хотя он, возможно, и не совсем точно его формулирует. Смею ли я спросить? При каких обстоятельствах поступок группы людей будет нравственным, а тот же поступок, совершенный отдельным ее членом, – безнравственным?

– Хм… вопрос на засыпку, да?

– Но ведь это же ключевой вопрос, дорогая Вайоминг. Это радикальный вопрос, который отражает корни дилеммы правительства. Тот, кто ответит на него честно и останется верен своему взгляду, невзирая на последствия, знает, что отстаивает и за что готов умереть.

Вайо нахмурилась.

– Безнравственно для отдельно взятого члена группы… – повторила она. – Профессор, а каковы ваши политические принципы?

– Позвольте сначала услышать о ваших. Если, конечно, вы способны их сформулировать.

– Конечно способна! Я приверженец Пятого Интернационала, как и бо́льшая часть членов организации. Мы не отталкиваем от себя попутчиков, у нас единый фронт. Среди нас есть коммунисты, приверженцы Четвертого Интернационала, краснобригадники и коллективисты, сторонники единого налога, да мало ли кто еще. Но я не марксистка; у нас, у Пятого Интернационала, программа чисто практическая: пусть частная собственность существует там, где это уместно, а государственная – где необходимо. Мы признаем, что стратегия изменяется с обстоятельствами. Словом, никакого доктринерства.

– А как с высшей мерой наказания?

– За что?

– Ну, скажем, за предательство. За действия против Луны, когда вы ее освободите?

– Смотря какое предательство. Пока мне не известны обстоятельства, я ничего решить не смогу.

– Так же, как и я, милая Вайоминг. Я верю в необходимость высшей меры при определенных условиях – только с одной оговоркой: я не стану обращаться в суд. Я сам проведу следствие, вынесу приговор, приведу его в исполнение и приму на себя всю меру ответственности.

– Но… профессор, кто же вы по убеждениям?

– Я разумный анархист.

– Такой марки я не знаю. Анархо-индивидуалисты, анархо-коммунисты, христианские анархисты, философские анархисты, синдикалисты, либертарианцы – про таких слыхала. А вы кто такой? Может, рэндист?

– С рэндистами я нашел бы общий язык. Разумный анархист верит, что «государство», «общество», «правительство» не более чем воплощение поступков ответственных индивидуумов. Разумный анархист полагает, что сваливать, разделять и перераспределять вину невозможно, ибо и ответственность, и вина, и стыд существуют лишь внутри индивидуума, и больше нигде. Однако, будучи разумным, анархист понимает, что далеко не все люди отвечают его стандартам, а потому старается приблизиться к совершенству в несовершенном мире. Понимая, что результаты его усилий будут далеки от совершенства, он не падает духом от сознания неизбежного провала.

– Вот-вот! – воскликнул я. – «Далеки от совершенства». К этому я стремился всю свою жизнь!

– И добился своего, – откликнулась Вайо. – Профессор, все это красивые слова, не больше. Слишком много власти в руках индивидуумов… Представьте, например, что водородная бомба попадет в руки какой-нибудь безответственной личности…

– Так ведь самое главное в моей теории то, что каждая личность ответственна. За все. Если водородные бомбы существуют, а они таки существуют, их обязательно контролирует какой-то человек. В сфере морали такого понятия, как «государство», вообще нет. Есть только люди. Индивидуумы. И каждый несет ответственность за свои поступки.

– Кто еще хочет выпить? – спросил я.

Ничто так не способствует расходованию алкоголя, как политические дискуссии. Я заказал еще бутылку.

В споре я не участвовал. Не могу сказать, что я так уж стенал «под железной пятой Администрации». Я надувал ее как мог, а в остальное время забывал о ее существовании. И уж конечно, не помышлял, как ее уничтожить, ибо уничтожить ее невозможно. Иди своей дорогой, не суй нос не в свое дело, не лезь…

Правда, особой роскоши я тоже не знал. По земным стандартам мы были почти нищими. Импортом не пользовались, нам он не по карману. Сомневаюсь, чтобы тогда во всей Луне нашлась хоть одна автоматическая дверь. Даже скафандры и те привозили с Терры, пока какой-то хитроумный китаеза, еще до моего рождения, не додумался, как собезьянничать их, а заодно упростить и улучшить. (Бросьте двух китаез в одно лунное море, и они разбогатеют, продавая друг другу камни, да при этом еще умудрятся вырастить по двенадцать детишек. А затем появится индус и начнет торговать в розницу тем, что скупит у китаез оптом: загонит все ниже себестоимости, но с жирной прибылью. Так и живем помаленьку.)

Видел я эту роскошь на Земле. Не стоит она того, чем они за нее платят. Я не про большую силу тяжести – там к ней привыкли; я о всякой фигне. Сплошное кукаи моа. Если бы все, что срут людям на голову только в одном земном городе, вывезти в Луну, проблема удобрений у нас решилась бы на сотню лет вперед. Делай то. Не делай этого. Не выходи из строя. Где твоя квитанция об уплате налогов? Заполни бланк. Покажи лицензию. Принеси шесть копий. Здесь только выход. Нет правого поворота. Нет левого поворота. Встань в очередь и уплати штраф. Не забудь поставить печать. Сдохни – но сначала получи разрешение.