По городу темной ночью бежит молва: Тристан и королева схвачены, король хочет их казнить. Богатые горожане и мелкий люд — все плачут.

— Увы, как нам не плакать! Тристан, смелый боец, неужели ты умрешь от такого подлого предательства? А ты, благородная, почитаемая королева! В какой земле народится когда-либо принцесса, столь прекрасная, столь любимая? Это плод твоего колдовства, горбун-карлик! Да не удостоится лицезреть Господа тот, кто, встретив тебя, не вонзит в твое сердце копье! Тристан, милый друг, дорогой! Когда Морольд, явившийся, чтобы захватить наших детей, высадился на этом берегу, никто из баронов не посмел выступить против него: все молчали, как немые, лишь ты, Тристан, вышел на поединок за всех нас, людей Корнуэльса. Ты убил Морольда, он поразил тебя копьем, и от этой раны ты едва не умер за нас. И нынче, памятуя обо всем этом, неужели допустим мы твою смерть?

Жалобы и вопли разносятся по всему городу; все бегут во дворец. Но таков гнев короля, что не найдется столь сильного и смелого барона, который решился бы замолвить слово, чтобы смягчить его.

День близится, ночь уходит. Еще до восхода солнца Марк выехал за город к месту, где он обыкновенно творил суд и расправу. Он велел вырыть в земле яму и наложить в нее узловатых колючих прутьев и белого и черного терновника, вырванного с корнем.

В шесть часов утра он велел кликнуть клич по всей стране, чтобы тотчас же собрались корнуэльские люди. Они шумно сбегались; и не было никого, кто бы не плакал, кроме карлика из Тинтажеля. Тогда король сказал так:

— Сеньоры, этот костер из терновника я велел сложить для Тристана и королевы, ибо они преступили закон. Все закричали:

— Требуем суда, государь, прежде всего суда, тяжбы и разбирательства! Казнить их без суда — позор и преступление. Дай им отсрочку, окажи милость!

Марк ответил гневно:

— Не будет им ни отсрочки, ни милости, ни защиты, ни суда. Клянусь Господом, творцом мира, если кто еще посмеет просить меня об этом, его первого сожгут на костре.

Он приказал развести огонь и немедленно привести из замка Тристана. Терновник пылает, все молчат, король ждет.

Слуги добежали до покоя, где под крепкой стражей находились любящие. Тристана схватили за руки, спутанные веревками. Клянусь Богом, что за подлость была так связать его! Он плачет от обиды; но какая польза от этих слез? Его тащат позорным образом, а королева восклицает, почти обезумев от горя:

— Быть убитой для твоего спасения — вот что было бы мне великой радостью!

Стража и Тристан выходят из города, направляясь к костру, но за ними мчится всадник, догоняет их, соскакивает на ходу с боевого коня: это Динас, славный сенешаль. Узнав о случившемся, он выехал из своего замка Лидана; пена, пот и кровь струились с боков его коня.

— Сын мой, я спешу на королевский суд! Господь, быть может, внушит мне такой совет, который вам обоим будет пригоден; по крайней мере он и теперь дозволит мне сослужить тебе малую службу. Друзья, — сказал он слугам, — я желаю, чтобы вы вели его без пут.

Динас разрубил позорные веревки и прибавил:

— Если он попытается убежать, разве не при вас ваши мечи?

Он поцеловал Тристана в уста, снова сел на коня и умчался.

Послушайте же, каково милосердие Божие! Не желая смерти грешника, Господь внял слезам и воплям бедных людей, которые молили его за любящих. У дороги, по которой проходил Тристан, на вершине скалы возвышалась над морем обращенная к северу часовня. Стены задней ее стороны были расположены на краю берега, высокого, каменистого, с острыми уступами; в ее абсиде[16], над самой пропастью, было расписное окно искусной работы какого-то святого человека. Тристан сказал тем, кто его вел:

— Видите ли вы эту часовню, добрые люди? Позвольте мне войти в нее. Смерть моя близка: я помолюсь Богу, чтобы он простил мне мои прегрешения. У часовни всего один выход, а у каждого из вас есть по мечу; вы хорошо понимаете, что я могу выйти только этой дверью и что, когда я помолюсь, мне придется волей-неволей отдаться в ваши руки.

Один из стражей сказал:

— Разумеется! Отчего ему не позволить?

Они дали ему войти. Он кинулся внутрь часовни, пробежал мимо алтаря, подскочил к окну в абсиде, схватился за него, открыл и прыгнул наружу… Лучше это падение, чем смерть на костре, да еще перед таким сборищем!

Знайте, добрые люди, что Бог смиловался над ним: ветер надул его одежду, подхватил его и опустил на большой камень у подножия скалы.

До сих пор еще корнуэльцы зовут этот утес «Прыжок Тристана».

А перед церковью все его ждали; но тщетно: Бог принял его теперь под свою защиту. Он бежит, рыхлый песок осыпается под его ногами. Он падает, оборачивается, видит вдали костер: пламя трещит, дым поднимается столбом… Он бежит.

Схватив меч, опустив поводья, Горвенал вырвался из города: король сжег бы его самого вместо его господина. На поляне он нагнал Тристана.

— Бог помиловал меня, наставник! — воскликнул Тристан. — Но к чему мне это, несчастному? Если нет со мною Изольды, все утратило для меня цену. И зачем не разбился я при падении! Я спасся, Изольда, а тебя убьют. Ее сжигают из-за меня, из-за нее умру и я.

Сказал ему Горвенал:

— Дорогой мой господин, успокойся, не слушайся голоса гнева! Видишь ты этот частый кустарник, окруженный широким рвом? Спрячемся там: много людей проходит по этой дороге; они нас оповестят, и если, сын мой, Изольду сожгут, клянусь Богом, сыном Марии, никогда не ночевать мне под кровлей до того дня, когда мы за нее отомстим.

— Но у меня нет меча, дорогой наставник!

— Вот он: я его привез тебе.

— Хорошо, милый наставник: теперь я не боюсь никого, кроме Бога.

— Да еще, сын мой, есть у меня под платьем такая вещь, которая тебя порадует, — панцирь, крепкий и легкий: он может тебе сослужить службу.

— Дай его сюда, дорогой наставник: клянусь Богом, в которого верую, что теперь я освобожу мою милую.

— Не торопись! — сказал Горвенал. — Господь, без сомнения, уготовил тебе какое-нибудь более надежное отмщение. Подумай, что приблизиться к костру не в твоей власти: горожане окружают его, а они короля боятся. Может быть, тот или другой и желает твоего освобождения, но он первый же тебя и ударит. Ведь правильно говорят, сын мой: отчаянность — не храбрость. Погоди…

Случилось, что, когда Тристан бросился со скалы, какой-то бедный человек из мелкого люда увидел, как он поднялся и побежал. Человек этот поспешил в Тинтажель, прокрался в горницу Изольды и сказал ей:

— Не плачьте, государыня, ваш друг спасся.

— Да будет благословен Господь! — промолвила она. — Пусть теперь меня вяжут или развязывают, щадят или казнят, мне это все равно.

Предатели так скрутили веревками кисти ее рук, что потекла кровь; и она сказала, улыбаясь:

— Если бы я заплакала от этого мучения теперь, когда Господь в милосердии своем только что вырвал моего милого из рук предателей, чего бы я стоила?

Когда до короля дошла весть, что Тристан бежал через окно часовни, он побледнел от гнева и приказал своим людям привести Изольду.

Ее влекут. Она появляется на пороге залы, протягивает свои нежные руки, из которых сочится кровь. Крик несется по всей улице: «Боже, смилуйся над ней! Благородная, достойная королева, в какую печаль ввергли нашу страну те, что предали тебя! Будь они прокляты!»

Королеву приволокли к костру из пылающего терновника. Тогда Динас из Лидана пал к ногам короля:

— Внемли мне, государь! Я служил тебе долго, честно и верно и не ради выгоды: нет такого бедняка, сироты, старухи, которые дали бы мне денежку за сенешальство, что я держал от тебя в течение всей моей жизни. В награду за это помилуй королеву. Ты хочешь сжечь ее без суда: это — преступление, ибо она не признается в том, в чем ты ее обвиняешь. К тому же размысли: если ты сожжешь ее, не будет больше мира в твоей стране. Тристан убежал: ему хорошо известны равнины, леса, переправы и проходы, а он смел. Конечно, ты его дядя, он не нападет на тебя самого; но он перебьет всех баронов, твоих вассалов, какие ему попадутся.