Лернер сочувственно слушал, пока Элизабет рассказывала ему, как она любит Бертона — куда более романтично и страстно, нежели в свое время Майка Тодда, и что она просто не в силах навсегда отпустить его от себя.

«Ей и впрямь хотелось вернуться к нему, помириться и вторично выйти за него замуж, — рассказывал он позднее. — Моим лозунгом в то время было ни за что не идти наперекор собственному организму, и поэтому я сказал ей, что ей следует поступать так, как ей хочется. Если все получится, что ж, отлично, сказал я ей, если же нет, что ж, круг замкнется, и тебе самой все станет ясно».

«Я так рада, что ты это сказал, потому что остальные меня не поддерживают», — отвечала она.

Через несколько дней Элизабет и Генри принимали у себя в гостях его мать, однако Элизабет неожиданно в середине вечера поднялась и собралась уходить.

«Ей на самом деле было нехорошо, — вспоминал Руди Урибе. — У нее болели зубы. Ей надо было съездить в свое бунгало в отеле «Беверли-Хиллз», где у нее были таблетки. Она сказала мне, чтобы я убедил Генри отвезти ее туда, но тот ни в какую. Ему не хотелось уезжать с вечеринки. Тогда я предложил, что отвезу ее туда сам, но Элизабет сказала, что ей хотелось провести там ночь и немного расслабиться. И тогда она заявила: «Именно сейчас я окончательно решила расстаться с Генри. Я больше не буду относиться к нему серьезно, больше не буду мечтать о совместном будущем. Он еще сам пожалеет об этом, потому что я возвращаюсь к Ричарду. Но сначала я должна сделать этот фильм в России. Я для этого им воспользуюсь, а потом брошу и снова выйду замуж за Ричарда».

Элизабет была столь решительно настроена на примирение с бывшим мужем, что даже отказалась изменить свое завещание, в котором содержалось требование в случае смерти похоронить ее рядом с Бертоном, по соседству с его родителями, в Уэльсе, на кладбище Иерусалимской церкви.

В январе 1975 года Элизабет устроила прощальный вечер перед отъездом в Россию.

«Присутствовала вся голливудская элита, — вспоминала писательница Гвен Дэвис. — Элизабет заявилась на собственный вечер с опозданием на час. На ней было платье из зеленого переливчатого шифона, а волосы перевиты какими-то искрящимися бусами».

«Ах, все это было просто прекрасно! — восклицал Руди Урибе. — Элизабет истратила уйму денег на то, чтобы все смотрелось красиво. Все было выдержано в сиреневых тонах. Там было цветов на пять тысяч долларов — фиолетовые орхидеи в столовой, лиловые орхидеи в центре зала, полутораметровые темно-сиреневые орхидеи вокруг бассейна и светло-сиреневые в гостиной. Скатерти тоже были сиреневые, а салфетки фиолетовые. Все предметы до единого гармонировали по цвету, будучи разных оттенков нежно-фиолетового и лилового. Вокруг бассейна были расставлены белоснежные свечи, сиявшие подстать бриллиантам Элизабет. Она заказала японские блюда, а к ним — официантов-японцев. Кроме того, к охране вечеринки была привлечена полицейская бригада — специально для охраны драгоценностей. Ведь там собрались все знаменитости — Генри Фонда, Эдит Хед и многие другие».

Через несколько дней Элизабет вылетела из Калифорнии в сопровождении Генри Уинберга, 2800 фунтов багажа, секретаря, горничной, парикмахера Артура Брукеля, двух собак и сиамского кота. Сначала был взят курс на шале Элизабет в Гштааде. В пути им стало известно, что принцесса Югославская как-то застала Ричарда Бертона в обществе некой Джин Белл, молодой чернокожей фотомодели, частенько фигурирующей на разворотах «Плейбоя». Принцесса тотчас расторгла помолвку и вернулась из Ниццы в Лондон.

«Я и не подозревала, что для того, чтобы протрезвить мужчину, недостаточно одной женщины, — заявила она друзьям. — Я думала, что это мне по силам, но, увы, я ошибалась».

Бертон публично заявил, что помолвка остается в силе, а также поклялся, что не прикладывался к рюмке с июня 1974 года, «не считая стаканчика вина, да и то изредка». Мучаясь угрызениями совести, он срочно бросился вдогонку своей нареченной и отправился в Лондон, умоляя принцессу о встрече. Она, наконец, дала согласие встретиться с ним, однако заставила его прождать в вестибюле отеля «Дорчестер» более двух часов, в течение которых Бертон успел так набраться, что не смог самостоятельно дойти до ее номера. Там невеста заявила ему следующее: «Я люблю тебя и готова ради тебя на все. Я буду тебе другом, матерью, женой, нянькой. Но, мой дорогой, ты ведь просто гробишь себя своим пьянством».

Бертон поклялся, что станет на путь праведный, после чего снова вернулся в Ниццу. Однако хотя дух его был стоек, плоть, увы, оказалась слаба. Вскоре он снова оказался в объятиях своей фотомодели, и его помолвке с принцессой Елизаветой пришел конец.

Перед отъездом в Россию Элизабет позвонила Максу Лернеру.

«Мне не известны интимные детали, — сказала она. — Но, как мне кажется, на их романе можно поставить крест».

Через пару недель Элизабет проснулась в Ленинграде с температурой 104 градуса по Фаренгейту и жестоким приступом амебной дизентерии.

«Ко мне прислали несколько русских врачей, и все они, в своих колпаках, масках и фартуках, показались мне похожими на мясников, — вспоминала Элизабет. — Правда, я и без того бредила. Мне показалось, что они приехали за мной, чтобы отвезти меня на бойню».

На протяжении последующих шести месяцев Элизабет то и дело сражалась то с гриппом, то с простудой, то с болями в животе, в результате чего похудела на восемь килограммов, став стройнее и красивее.

«Я сбросила с себя целую тонну веса, — заявила она. — Но чего мне стоила эта диета!»

Почти всем участникам съемок время от времени становилось плохо. Ава Гарднер перестала пить воду. Сесиль Тайсон постоянно мутило, и она запретила курить в своем присутствии. У Джейн Фонды началась сыпь. Джеймс Коко, который истратил двадцать тысяч долларов, чтобы похудеть для новой роли, снова набрал десять килограммов, потому что не мог ничего есть, кроме хлеба с маслом. Болезни то и дело приводили к переносу съемок. Элизабет была одной из немногих, кто решил выдержать все до конца.

«Иначе я лишусь двух миллионов долларов, зачем же мне делать кому-то такой подарок?» — заявила она.

К этому времени ее замашки примадонны уже отошли в область преданий. Ни о каком миллионном гонораре не могло быть и речи — лишь проценты с проката, да и то лишь в том случае, если картина будет пользоваться успехом. Обошлось на этот раз и без трех тысяч долларов на текущие расходы. Более того, Элизабет пришлось выложить на костюмы из собственного кармана 8 тысяч долларов, которые ей никто потом не возместил. Не было здесь ни передвижной гримерной, ни звезды на ее двери. Вместо этого Элизабет пришлось делить туалет с Авой Гарднер.

«Нельзя сказать, что для человека, привыкшего к комфорту, это была приятная во всех отношениях картина, — вспоминал продюсер Поль Маслански. — Меня пригласили взамен Эда Люиса, когда съемки, можно сказать, повисли на волоске, и вся команда пребывала в полном замешательстве. Нам удалось спасти этот проект лишь благодаря Элизабет. Она согласилась вернуться из Лондона и заново приступить к работе. Она была просто прелесть!»

Из России Элизабет тайком звонила Бертону, который в это время «пересыхал» в Швейцарии в обществе Джин Белл, своей подружки с разворота «Плейбоя». Элизабет неизменно старалась делать все свои звонки в отсутствие Генри Уинберга. Ричард же, в свою очередь, никогда не звонил ей первым, опасаясь наткнуться на Уинберга.

«Просто диву даешься, как Элизабет умеет жить сегодняшним днем, — вспоминал Пол Маслански. — В присутствии Уинберга она ни разу и словом не обмолвилась о Бертоне, хотя всем без исключения было известно, что Бертон — любовь всей ее жизни, — и поэтому в душе недолюбливали Уинберга. По-моему, все они проявляли излишнюю суровость, потому что в то время присутствие Генри явно шло Элизабет на пользу. Он помогал ей залечивать душевные раны».

Ричард тем временем пытался выполнить главное требование Элизабет, а именно «завязать», с тем, чтобы они могли снова воссоединиться.