В Нью-Йорке Элизабет и Лернер отправились на поединок боксеров-тяжеловесов, Флойд Паттерсон против Ингмара Йохансона, который состоялся в Мэдисон-Сквер-Гарден.

Перед боем они побывали на вечеринке, которую устраивал Рой Кон, полная политическая противоположность либеральному обозревателю.

«В тот вечер Элизабет была в центре всеобщего внимания, — вспоминал Лернер. — И это ей ужасно нравилось. Я тоже был на седьмом небе от счастья, оттого что я с ней — ведь в глазах всех мужчин читалась неприкрытая зависть. Увидев меня, Рой Ком распорядился:

«Ну-ка, выставьте отсюда этого паршивца, этого вонючего левака».

Он не желал видеть меня на своей вечеринке из-за моих либеральных взглядов, а вовсе не потому, что у меня роман с Элизабет Тейлор.

Во время поединка Элизабет то и дело повторяла: «Только не подумай, что у меня что-то там с Ингмаром. Я с ним не трахаюсь». Но как мне кажется, так оно и было. Я вспомнил, что в Лондоне и Париже, когда Элизабет снималась в ленте «Неожиданно, прошлым летом», Эдди, я и Ингмар были вынуждены часами дожидаться, пока она оденется, и мы сможем пойти куда-нибудь в ресторан».

Когда мы после поединка выходили из зала, народ в толпе ее узнал и начал что-то выкрикивать. Некоторые из комментариев были весьма оскорбительными, и когда Элизабет их услышала, то подняла вверх левый кулак и сделала хорошо известный жест. Мужчины, которые в подавляющей своей массе были на взводе, тотчас пришли в бешенство и принялись осыпать ее площадной бранью. Я не верил собственным ушам — Элизабет отвечала им в тех же самых заборных выражениях. В конце концов пришлось вызвать полицию. Лишь благодаря полицейским мы сумели выйти на улицу. Если бы не легавые, от нас наверняка бы осталось лишь мокрое место. Позднее я на нее наорал, я сказал ей, что надо быть круглой дурой, чтобы посылать пьяных мужиков на три буквы. В ответ она заявила: «Туда им и дорога — тоже мне, буду я еще брать в голову».

Элизабет вылетела в Калифорнию. Она собиралась встретиться с Лернером и его женой в Лас-Вегасе. В последующие шесть недель Эдди предстояла серия концертов в клубе «Дезерт Инн».

«Мы собирались все лето работать над ее автобиографией, но из этого ничего не вышло, потому что Элизабет провела в Голливуде один вечер с Кэтти Фрингс. Там они пили и болтали, а на следующее утро Кэтти выложила Эдди все что знала.

«Вот тогда-то Элизабет позвонила мне в Нью-Йорк и сказала: «Послушай, дорогой. Не было печали, черти накачали. Эдди знает все про нас с тобой, он грозится тебя убить. Может, ты прилетишь ко мне в Калифорнию и заберешь меня отсюда?»

У меня не было никакого желания лететь в Калифорнию. Я ответил Элизабет отказом, потому что мне не хотелось в наших отношениях опускаться до такого уровня. Я попытался ей это объяснить, но это оказалось нелегко.

К сожалению, когда Элизабет мне позвонила, трубку сняла Эдна. Я ответил на ее звонок у себя в кабинете и, чтобы никто не подслушивал закрыл дверь, что, конечно, не понравилось моей жене. Позднее она спросила меня: «Ну, так что же ей было нужно?». Я же в ответ огрызнулся, что это, мол, ее не касается, на что Эдна заметила: «Когда тебе звонит Элизабет Тейлор, это очень даже меня касается!» Наш роман с Элизабет причинял ей глубокие душевные страдания и в те дни стал причиной разлада в наших отношениях.

Позднее мне позвонил один мой приятель, который хорошо знал Элизабет. Она просидела у него все утро, рассказывая ему про нас с нею, и он позвонил мне, чтобы предостеречь меня от опрометчивой женитьбы.

«Макс, — сказал он. — Ни в коем случае не женись на ней. Она не та, кто тебе нужен. Она три раза пыталась наложить на себя руки и перепробовала уже все наркотики».

Он предупредил меня об этом потому, что моя судьба была ему небезразлична. И все равно, это было для меня нелегкое решение, стоившее мне немало душевных мук. Ведь я любил Элизабет всем сердцем, именно она стала причиной кризиса в моих отношениях с женой. В конечном итоге, мне стало ясно, что я не могу жениться на ней, ведь она непременно станет использовать меня, человека намного старше ее, как любая другая хорошенькая женщина в такой ситуации — то есть я просто стану для нее чем-то вроде прикрытия, пока сама она будет спать с кем попало. В этом плане Элизабет была настоящей искательницей приключений, и хотя я, безусловно, отдавал бы ей всего себя, ей этого, разумеется, было бы недостаточно».

Роман оборвался так же внезапно, как и начался, он не вылился, как это нередко случается, в теплую многолетнюю дружбу. Лернер остался со своей женой а Элизабет вернулась к Эдди Фишеру.

«Это небольшое глупое увлечение», — заявила она Фишеру, — ровным счетом ничего для нее не значило и, разумеется, не имело никакого отношения к ее страсти к нему». Тем не менее, Элизабет опасалась, что Эдди ее бросит. Она уверяла его в своей любви, то и дело повторяя слова, выгравированные на юбилейном подарке, который она преподнесла ему два года назад: «Я люблю тебя и хочу быть с тобой до конца моих дней». На публике она демонстративно целовала его и вешалась ему на шею. Немного фальшивя, она напевала мелодию «Кровавой Мери». «Эдди Фишер — тот, кого я люблю. Эдди Фишер — тот, кого я люблю. Эдди Фишер — тот, кого я люблю... Ну разве это, черт возьми, не здорово!»

Чтобы заново укрепить их союз, Элизабет заявила, что хотела бы иметь от Эдди ребенка. Ну а поскольку из-за перевязанных труб зачать она уже не могла, единственным выходом для них, по ее мнению, оставалось усыновление. Сначала они направилась к Майклу Уайлдингу, спросить его, не согласитси ли он, если Эдди усыновит его сыновей. Уийлдинг наотрез отказался. Затем у Эдди и Элизабет состоялся разговор с Куртом Фрингсом относино усыновления какого-нибудь малыша из другой страны, поскольку американские агентства, ведавшие усыновлением, косо посматривали на артистов, у которых, подчас, даже не было собственного дом и которые кочевали из гостиницы в гостиницу. Фрингсу было известно, что для Элизабет и Эдди будет невозможно усыновление итальянского ребенка, поскольку никто из них не принадлежит к католической вере. Вот почему он обратился к другой своей клиентке, Марии Шелл, чтобы та навела справки относительно усыновления в Мюнхене немецкого малыша.

«Как мне кажется, Лиз видит себя в роли матери-богини, — заметил Уолтер Вангер. — Она уверена, что часть ее функций заключается в том, чтобы родить любому мужчине ребенка. Ну а поскольку всех своих трех предыдущих детей она произвела на свет посредством кесарева сечения, для нее слишком рискованно вновь подвергать себя этой опасности. Вот почему для них с Эдди так важно было усыновить какого-нибудь ребенка».

Элизабет с восторгом восприняла каждую из своих трех беременностей, но вот роль матери давалась ей нелегко.

«Она обожает младенцев, щенят и котят, — заметил кто-то из ее друзей. — Но она не всегда отличает их друг от друга. Они для нее как игрушки».

Поскольку Элизабет презирала такие занятия, как стряпня, уборка, стирка, ведение хозяйства, покупки — то есть то, чем занимаются большинство замужних женщин, — она нанимала горничных, нянек и кухарок, чтобы те выполняли за нее эту работу. На протяжении многих лет при ней состоял Дик Хенли, на которого были возложены обязанности по организации ее быта. График ее съемок и постоянные разъезды, особенно с Майком Тоддом, практически не оставляли ей времени для детей. Когда же она все-таки с ними виделась, ей было трудно выполнять свои материнские обязанности. Тодд как-то раз мимоходом упомянул эту проблему в разговоре с кем-то из друзей.

«Материнство — самая главная работа в жизни женщины, поэтому ей никак нельзя говорить, что она плохая мать, потому что она примет это близко к сердцу и обидится, — признался Тодд. — Я могу без обиняков говорить Лиз все, что я думаю о ее игре. Например, я могу сказать: «Ты играла паршиво», или же: «Когда этот тип говорит, сделай вид что тебе интересно — слушай!» Но я никак не могу сказать ей: «Не пытайся соревноваться с нянькой, ты же мать. Пусть дети знают, что ты их мать».