Джон Уорнер, с микрофоном в руке, указал в сторону кухни их сельского дома, сказав при этом:

«Завтра Лиз собирается приготовить в этой кухне цыпленка — причем, кто бы мог подумать, — собственноручно!»

«Это он так думает! — закричала Элизабет. — Я просто открою банку консервированных бобов!»

Толпа рукоплескала, а Уорнер тем временем рассказывал собравшимся, как он однажды, бреясь, репетировал свой очередной политический спич и порезался. «Ну, милый, — пошутила Элизабет. — Тебе надо было в первую очередь подумать о своем лице!»

И снова последовали аплодисменты и одобрительные возгласы. У Уорнера оказались наготове очередная острота об одном политике, который подошел к нему во время съезда республиканской партии, чтобы поинтересоваться, сколько ему платят за выступления.

«Я выступаю за собственные деньги», — прозвучало в ответ.

«Хм, а как же тогда миссис Уорнер?»

«Лиз сопровождает меня за десять тысяч», — с ухмылкой отвечал супруг.

Элизабет, перенесшая до этого протезирование зубов и пластическую операцию по поводу удаления на лице небольшой злокачественной опухоли, проведшая три недели в больнице с воспалением слюнной железы, чувствовала себя не лучшим образом, чтобы с места в карьер включиться в избирательную кампанию. Она несколько раз появилась на публике, поддерживая Рональда Рейгана, а затем, тайком, на неделю переселилась на другую ферму, чтобы немного посидеть на диете и заняться физическими упражнениями. Вернулась она оттуда явно постройневшей.

По возвращении она посетила премьеру спектакля «Бригадун» в Вашингтонском Национальном Театре. Там она заявила продюсеру Зеву Буфману, что всегда мечтала о карьере театральной актрисы.

«Мы с ней поговорили о театре в общем, — вспоминал Буфман. — А затем я как бы невзначай спросил ее, как насчет того, чтобы сыграть в какой-нибудь пьесе, и она ответила «Да». Основная идея стала вырисовываться задолго до окончания нашего разговора».

«Я долгие годы мечтала сыграть в театре, — сказала Элизабет. — И теперь, когда выборы позади, самое время приступить к воплощению мечты. Собственно говоря, эта идея моего мужа. В последние четыре года я только и делала, что участвовала в кампании в поддержку республиканцев. Ему хотелось, чтобы я сделала что-то для души».

Толком не решив, в какой пьесе ей хочется сыграть, Элизабет склонялась к «Кто боится Вирджинии Вульф?», это была ее последняя картина, принесшая ей колоссальный успех и второго «Оскара».

«На этот раз мне не придется набирать вес, — шутила она. — И не придется по три часа накладывать грим, чтобы получились морщины».

Однако Джон Уорнер предложил, чтобы Элизабет попробовала свои силы в чем-нибудь новом, чтобы ее не сравнивали с нею же самой, но на десять лет моложе. Позднее он высказался на этот счет следующим образом:

«Она уже снялась в картине, а познать успех можно только раз».

Элизабет согласилась:

«Люди всегда с теплотой помнят о том, что ты делал в прошлом, так что зачем мне соревноваться с самой собой? Куда интереснее заняться чем-то новым».

Элизабет поначалу подумывала о том, чтобы сыграть в новых версиях старых пьес, таких как «Сладкоголосая птица юности» Теннесси Уильямса и «Лев зимой» Джеймса Голдмана.

Чтобы помочь ей с принятием окончательного решения, продюсер устроил в Нью-Йорке несколько читок, пригласив для участия в них других актрис и актеров. Наконец, Элизабет сузила свой выбор до «Сенной лихорадки» Ноэля Кауэрда и «Лисичек» Лилиан Хеллман.

«Обе эти пьесы полны клокочущих страстей, однако в конечном итоге мы все единодушно остановили свой выбор на «Лисичках», — заявила Элизабет, объясняя свое решение.

После того как в 1939 году эту роль блистательно исполнила Талула Бэнкхед, Лилиан Хеллман запретила другим актрисам играть «Лисичек» на Бродвее. Однако для Элизабет Тейлор семидесятишестилетняя писательница сделала исключение.

«Элизабет, — сказала она, — именно та актриса, которая способна сейчас сыграть эту роль».

Поскольку ее традиционным киношным амплуа был образ бессердечной красавицы-южанки, роль Реджайны Гидденс в «Лисичках», казалось, была написана специально для Элизабет.

«Реджайна — не просто бездушная ледышка и алчная стерва, какой ее обычно изображают. Я открыла в ее характере новые грани. Есть в Реджайне и особая, только ей присущая ранимость».

Когда «Нью-Йорк таймс» во всеуслышание объявила о скором театральном дебюте Элизабет Тейлор, многие от удивления ахнули. А кое-кто был твердо убежден, что это заявление не более чем шутка. Другие же принялись предрекать, что в последнюю минуту Лиз передумает. «Вот увидите, — заявил некий джентльмен, работавший с ней в прошлом, — ей ни за что не осилить этого. За неделю до премьеры у нее в горле снова застрянет куриная кость, и она снова угодит в больницу».

«Ни за что не поверю! — воскликнул один из ее бывших сценаристов. — Она никогда не учит свои реплики, а этот ее голос! Господи, да он же у нее совсем цыплячий, ее не услышат в зале!»

Однако нашлись и такие, кто не спешил предрекать театральный провал Элизабет. «Вы забываете, насколько силен в ней дух соперничества, — заметил кто-то из ее голливудских друзей. — А еще вы забываете, что сейчас на Бродвее в «Камелоте» блистает Ричард Бертон».

Отказавшись на время от спиртного и сделав себе подтяжку лица, Бертон летом 1980 года вновь вышел на театральные подмостки в своем знаменитом мюзикле «Камелот», премьера которого состоялась двадцать лет назад. После Нью-Йорка труппа дала ряд спектаклей в Торонто. Там в центре внимания оказалась Сюзи, жена Бертона. Дело в том, что в сувенирной программе она увидела портрет Элизабет, и, разумеется, возмущению ее не было предела. Она даже потребовала, чтобы ненавистное фото было вырезано из каждого из девяноста тысяч буклетов.

Элизабет запланировала репетиции на последнюю неделю января с тем, чтобы успеть принять участие в инаугурации Рейгана и устроить с Уорнером по этому поводу бал. По ее требованию, премьера пьесы должна была состояться 27 февраля, то есть в день ее рождения, в театре «Паркер Плейхаус», Форт Лодердейл, штат Флорида. Это место было выбрано с тем, чтобы все это время Элизабет могла заодно провести неподалеку на курорте Палм-Эйр и сбросить вес. Только после этого она выйдет на театральные подмостки в Вашингтоне и Нью-Йорке. «Вашингтон — дело уже решенное, потому что она живет неподалеку, а ее муж любит, когда она как можно больше времени проводит дома, — заявил продюсер спектакля. — Что касается Нью-Йорка, то здесь еще рано давать гарантии. Меня бы вполне устроили шесть недель на Бродвее, но мы еще не успели прийти к окончательному решению. Мы посмотрели «Сорок вторую улицу», где играет Тэмми Граймс — ее хорошая приятельница, — и после этого Элизабет сказала, что теперь все больше склоняется к тому, чтобы выступать в Нью-Йорке. Она у нас храбрая дамочка!»

Театральный люд отказывался верить, что кинозвезда рискнула-таки появиться на сцене. Умники ломали голову над вопросом, что подвигло ее выставить себя на показ избалованной публике и взыскательным бродвейским критикам.

«Я всю свою жизнь играла с судьбой в азартные игры, — заявила Элизабет. — Сколько раз критики разносили меня в пух и прах, так что это меня мало волнует. Какая в конечном итоге разница, что там напишут про вас театральные критики?»

Быть выставленной на сцене живьем, напоказ, под придирчивые взгляды искушенного зрителя (от чего, кстати, избавлены киноактеры — ведь их защищает правильно подобранный грим, выгодно выбранный угол съемки, дубли и монтаж) — нелегкое дело. Однако Элизабет не желала сдаваться. «Я всегда мечтала в определенный момент моей карьеры сыграть на сцене, — говорила она. — Задумывалась ли я, чем при этом рискую? Да, но не более чем на полчаса. Не думаю, чтобы меня ждал провал. Люди платят деньги, а я со своей стороны обязана дать им то, за что они платят».

За этой бравадой скрывалось горячее желание добиться успеха на самом трудном (театральном) актерском поприще, добиться того, чтобы тебя приняли, оценили и наградили аплодисментами, как истинную актрису, а не как знаменитость. Тем не менее, Элизабет не желала считать себя новичком сцены и еще больше ставила людей в тупик, хвастаясь тем, что за всю жизнь не взяла ни единого урока актерского мастерства. «Мною как актрисой движет инстинкт, — говорила она. — У меня есть опыт — опыт, полученный мною в работе, из наблюдений; полученный, скажем так — методом проб и ошибок. Но я никогда не брала уроков актерского мастерства».