23 октября Джеки ужинала в Белом доме с Альфанами, Рузвельтами и Ирэн Голицыной. Поездка в Даллас, казалось, не вызывала у нее беспокойства, хотя Стивенсон ее предостерегал. Они с Джоном долго обсуждали, что ей надеть. Джон хотел, чтобы она выбрала что-нибудь простое и элегантное: «На обеде будет множество богатых республиканок в норковых манто и с брильянтовыми браслетами… Покажи им, что такое по-настоящему хороший вкус». Джеки остановилась на ярко-розовом костюме от Chanel и шляпке-таблетке в тон.
Утром в четверг 21 ноября, в день отъезда, Эвелин Линкольн отметила, что Кеннеди казался весьма раздраженным. Первым делом он спросил, какая температура в Хьюстоне, где метеослужба накануне прогнозировала прохладную погоду. Эвелин уточнила в управлении ВВС, и ей сказали, что будет жарко. Вопреки обыкновению Кеннеди вспылил. «Он пришел в ярость, действительно рвал и метал», – вспоминала Эвелин. Он накричал на офицера на том конце линии. «Весьма необычно – и что он так вспылил, и что накричал на моряка». Еще он распекал Кенни О’Доннела: «Жарко! Понимаете, там жарко! А Джеки уже упаковала всю одежду. Неподходящую!» За несколько часов до отъезда в Даллас Кеннеди остро реагировал на все, что могло доставить неудобство Джеки. Вечером, когда они добрались до отеля в Форт-Уэрте, он рассердился на Мэри Галлахер, которая, замещая горничную, Прови, присоединилась к кортежу и приехала следом за Джеки, а не раньше, чтобы распаковать одежду. Как всегда, Джеки заставила всех ждать, пока ее причешут, и наконец в пальто и платье из белого букле поднялась на борт президентского вертолета. Было пасмурно, воздух насыщен изморосью, когда вертолет взял курс на авиабазу Эндрюс.
После пересадки в самолет Джон успокоился и достал бумаги из своего потрепанного портфеля, а через проход от него Джеки репетировала с Пэм Турнюр речь на испанском, с которой собиралась выступить перед Лигой латиноамериканских граждан Хьюстона. И Джон, и Джеки носили очки, но всегда скрывали это от публики. Джеки читала в очках с подросткового возраста, а Джон завел очки недавно. (Месяц назад в Уэксфорде Ирэн попыталась на прощание сфотографировать его в очках, однако Джон добродушно сказал: «Ирэн, ты отпугнешь от меня всех избирательниц…»)
В Сан-Антонио было жарко. Джеки пошла в спальню, переоделась в белое платье с черным поясом. Мэри Галлахер в новой для себя роли камеристки помогла ей с переодеванием, а потом переколола заколку в прическе, чтобы надеть вместо норковой шляпки черный берет. В дверь постучали. Это был Джон, вероятно желавший удостовериться, что Джеки будет готова вовремя. Она как раз причесывала щеткой волосы и воскликнула: «Что случилось, Джек?!» Он, не входя в комнату, ответил: «Да ничего, просто заглянул узнать, как ты». Джеки, со щеткой в руке, нетерпеливо бросила: «Со мной все в порядке».
Вечером в Хьюстоне, в отеле Rice, Джеки, переодеваясь к ужину в честь конгрессмена Альберта Томаса, диктовала Пэм Турнюр ответы на вопросы для пресс-конференции. Как обычно, она продумывала все на несколько шагов вперед. Когда вошел муж, она спросила, что бы он хотел на обед в воскресенье, когда к ним на Кейп приедет посол Лодж, без сомнения с докладом об ухудшении ситуации во Вьетнаме. Джон остановил выбор на перепелке, и Джеки без промедления продиктовала Мэри Галлахер полное меню, чтобы та передала инструкции Энн Линкольн: «Крабовый мусс с соусом, перепелка в горшочках, дикий рис, гороховое пюре… или иные зеленые овощи и желе из черной смородины. На десерт – что-нибудь легкое, по вашему усмотрению…»
Джеки уже хотела спуститься в бальный зал, где ей предстояло выступить с речью перед Лигой латиноамериканских граждан, как вдруг услышала в соседней комнате возбужденные голоса. Очевидно, Джон излагал вице-президенту свою точку зрения по поводу давней вражды между губернатором Коннелли и сенатором Ярборо, которая угрожала подпортить поездку. Когда взбешенный Линдон Джонсон ушел, Джеки спросила, что случилось.
Президент весело ответил: «Линдон есть Линдон. У него проблемы». Джеки резко обрушилась на Коннелли: «Невыносимо слушать, как он себя расхваливает. Вдобавок весь день тебя подкалывал!» Джон остался невозмутим: «В машине он только и говорил, что намерен обойти меня в Техасе. Ну и хорошо. Пусть. Ради всего святого, не цепляйся к нему, ведь я приехал сюда все уладить. Постараюсь, как говорится, усадить этих двоих в одну машину. Если они начнут огрызаться друг на друга, то никто вообще ни с кем не поедет». Они спустились вниз, и после спича Кеннеди Джеки, сильно нервничая, произнесла свою испанскую речь. Дэйв Пауэрс писал, что собравшиеся приняли ее очень тепло… Затем был ужин в «Колизее», а после ужина Кеннеди отправились в аэропорт и вылетели в Форт-Уэрт, куда прибыли в начале двенадцатого ночи. Перед сном Джеки заглянула к мужу, спросила, как он. Джон ответил: «Вымотался». Позднее он позвонил Джеки в номер: «Ты завтра со мной не вставай. Мне нужно до завтрака выступить с речью на площади перед отелем. А ты поспи. Завтрак в девять пятнадцать». Джеки пожелала ему спокойной ночи, потом аккуратно приготовила одежду на завтра – синюю блузку, сумочку в тон, туфли на низком каблуке, розовый костюм и шляпку-таблетку.
Возле отеля с пяти утра начали под дождем собираться толпы зевак. Джордж Томас разбудил президента и, пока тот принимал душ и брился, приготовил серый однобортный костюм, синий галстук и белую рубашку в тонкую серую полоску, специально заказанную в Париже у Пьера Кардена. Джон прошел по улице, поднялся на платформу грузовика, чтобы обратиться к собравшимся. Из толпы закричали: «А где Джеки?» Джон указал на окно на восьмом этаже: «Миссис Кеннеди собирается. – Он широко улыбнулся. – У нее на это уходит больше времени, чем у меня, зато она и выглядит лучше». Джеки не то забыла про завтрак, не то решила специально опоздать и явиться украдкой. Окинув критическим взглядом свое отражение в зеркале, она вздохнула: «Ох, Мэри, один день кампании прибавляет тридцать лет». С этими словами она протянула руку, чтобы Галлахер застегнула ей пуговки на коротких белых лайковых перчатках.
Джон внизу уже терял терпение. Несколько раз спросил: «Где миссис Кеннеди?» Велел поторопить ее и пошел в столовую один. Джеки появилась через двадцать минут и угодила в сущее столпотворение – толкотня, фотовспышки, восторженные возгласы техасцев. Ошеломленная ярким светом и шумом, она походила на испуганного олененка. Джек не зря ждал жену, она разрядила напряженную политическую атмосферу. Далекая от политики, она была просто звездой, которую всем хотелось увидеть. Ядовитый политический треугольник Коннелли – Ярборо – Джонсон интересовал только журналистов, обычная публика хотела увидеть Джеки. Когда Кеннеди завершил свой спич, трое нью-йоркских журналистов подошли к Дэйву Пауэрсу, и тот спросил их: «Разве Джеки не великолепна? Вы слышали когда-нибудь такие овации?» Корреспондент Wall Street Journal саркастически заметил: «А когда вы собираетесь попросить ее выпрыгнуть из торта?» На что получил резкую отповедь.
Джеки не стала бы выпрыгивать из торта, но готовилась участвовать в выборной кампании мужа. До отъезда в Даллас оставался час. «Неужели у меня есть целый час, чтобы просто посидеть? – недоверчиво спросила она. – Да, когда ты президент, проводить кампанию куда легче. Слушай, в этом году я поеду с тобой куда угодно». – «Как насчет Калифорнии через две недели?» – отозвался Кеннеди. «Непременно», – пообещала Джеки.
За завтраком произошел куда менее приятный разговор. О’Доннел листал Dallas Morning News и наткнулся на большое объявление в черной рамке, напоминающее некролог: «МИСТЕР КЕННЕДИ, ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ДАЛЛАС!» Издателем газеты был тот самый Тед Дили, который в лицо назвал Кеннеди слабаком и заявил, что техасцам нужен вождь на белом коне, не чета Кеннеди, «ездящему на велосипеде Каролины». Статуя отца издателя была установлена на маленькой площади в центре Далласа, которая так и называлась – Дили-плаза. (Объявление поместило в газете местное отделение ультраправого Общества Джона Бёрча.)
