10 мая, в день первичных выборов в Западной Виргинии, Джек вернулся в Вашингтон подавленный и как на иголках ждал результатов вместе с Джеки, которая пригласила на ужин чету Брэдли. Джек был далеко не уверен в итогах. После ужина четкая картина распределения голосов еще отсутствовала. Джек быстро переговорил по телефону с Бобби, который ждал результатов в Чарлстоне, а затем Кеннеди и Брэдли вчетвером отправились в кино. Джек не мог сосредоточиться на фильме, то и дело выскакивал из зала, звонил Бобби, потом возвращался на свое место и задумчиво постукивал ногтем по зубам – явный признак озабоченности. Когда они вернулись домой, позвонил Бобби и сообщил о поразительной победе. На радостях выпили шампанского, после чего на личном самолете Джека вылетели в Чарлстон праздновать триумф.
Когда они прибыли, женщин сразу оттеснили на задний план. Брэдли вспоминает: «Кеннеди игнорировал Джеки, а ей определенно не нравилось быть в стороне. Тогда она еще не стала национальной знаменитостью и в тот вечер стояла с Тони [женой Брэдли] на лестнице, никто не обращал на них внимания, а Джон выступал перед телевизионщиками. Позднее, когда Кеннеди праздновал свой триумф и все в зале кричали от восторга, Джеки тихонько исчезла, пошла в машину и сидела там одна, пока Кеннеди не засобирался лететь обратно в Вашингтон».
Брэдли еще в 1959-м отмечал нелюбовь Джеки к бессмысленным и шумным политическим сборищам. Она тогда присутствовала на подобном мероприятии в Мэриленде. «Я пристально наблюдал за Джеки; казалось, она испытывала почти физический дискомфорт, когда медленно вошла в многолюдный зал, где все на нее глазели – не говорили с ней, просто глазели. И она – впоследствии такая реакция стала привычной – словно набросила на лицо невидимую вуаль, ушла в себя. Физически присутствовала здесь, но мыслями, душой была далеко…»
Джек не обращал внимания на жену в минуты политического триумфа, и это вполне характерно: в бизнесе и политике женщины для него не существовали. «Возможно, всему виной ирландская кровь, – писала Лора Бергквист, – но, по-моему, он не принимал женщин всерьез как соратниц, единомышленниц и коллег. Он женился на Джеки, которая отличалась собственным, оригинальным складом ума, [однако], как мне сказал Бобби, “она подходит Джеку, потому что он знает, она не из тех жен, которые спрашивают вернувшегося домой мужа: Ну, что там новенького в Лаосе? ”». Бергквист восхищалась духовной стойкостью Джеки и чувством собственного достоинства: «Она была очень сильной личностью. И выжила в семье Кеннеди только потому, что упрямо оберегала свою личную жизнь, умела твердо сказать “нет” и жить по своим правилам. С Джеком при всем его обаянии приходилось нелегко. Но Джеки не позволяла собой командовать. А могла бы».
Джон Кеннет Гэлбрейт на вопрос, интересовалась ли Джеки политикой и обсуждала ли ее с мужнем, ответил: «По некоторым крупным вопросам Джеки была хорошо информирована и имела свое мнение, но в текущих делах Демократической партии не участвовала, совершенно не участвовала. Предвыборные речи слушала так, будто происходящее вообще ее не касается». Однажды утром супруги Кеннеди в связи с выборной кампанией собирались выехать в окрестности Вашингтона. Как вспоминал Гэлбрейт, после завтрака оба сели в машину, «Джон со своими речами, а Джеки с мемуарами Сен-Симона, которые читала всю дорогу». По словам Гэлбрейта, Джеки не очень интересовалась политикой, но в одной сфере была «совершенно необходима» Джеку: «В первую очередь он полагался на ее суждения о людях. Об этом крайне редко упоминают. Джек был склонен оценивать окружающих по внешности, а Джеки смотрела глубже, видела, что они замышляют, и умела отличить тех, кто действительно что-то из себя представляет, от тех, кто лишь выпячивает собственную персону. Критический взгляд Джеки, иногда благожелательный, иногда нет, имел огромную важность. Из моих знакомых Джеки лучше всех замечала фальшь и людей, которые заняты саморекламой, и не скрывала своего умения».
В мае и июне, во время подготовки к съезду демократов в Лос-Анджелесе, на котором будет избран кандидат в президенты, Джеки почти не видела мужа – он колесил по стране. В конце июня он на десять дней вернулся домой, чтобы отдохнуть перед отъездом в Лос-Анджелес в июле. В международном аэропорту его встречали три тысячи человек, люди махали флажками, играл оркестр, девушки визжали от восторга. В пятницу 16 июля Джон вместе со Стивенсоном, Джонсоном, Хамфри и Саймингтоном – кандидатами, которых он обошел, – сидел на трибуне, а затем обратился с речью к восьмидесятитысячной толпе, собравшейся на лос-анджелесском стадионе. Это была речь молодого человека: «Сегодня нам необходимо думать о будущем, потому что мир меняется. Старая эпоха подходит к концу. Прежние методы более не годятся… мы стоим на новом рубеже – рубеже 1960-х, впереди ждут новые возможности и новые опасности, несбывшиеся надежды и новые угрозы… Я говорю не об обещаниях, а о конкретных задачах. Не о том, что я готов предложить американскому народу, но о том, чего хочу просить от народа. Я обращаюсь к его гордости, а не к кошельку. Прошу больше самопожертвования, а не покладистости…»
По обе стороны от Джона в эти минуты находились родственники, но двое самых важных членов семьи отсутствовали. Джо Кеннеди всю неделю укрывался от посторонних глаз в Беверли-Хиллз, в доме своей приятельницы Марион Дэвис, да и вообще много месяцев не показывался на публике, руководил из-за кулис предвыборными делами. Утром в ту пятницу он вылетел в Нью-Йорк, чтобы посмотреть триумф сына по телевизору. В уединенном доме в Хайаннисе загорелая Джеки, проведшая всю съездовскую неделю с Каролиной и Мод Шоу, смотрела взятый напрокат телевизор вместе с Джанет, Хьюди и маленькими Джанет и Джейми Окинклосс, которые приехали из Ньюпорта навестить ее. Кроме того, присутствовали два репортера «Лайфа», запечатлевшие, как Джеки говорит с мужем по телефону до и после объявления победителя. «Разве это не чудесно? Тебе не кажется?» – спросил ее муж, словно ища подтверждения. В 2.45 утра Джеки вышла на крыльцо, где ее встретил ослепительный свет софитов и шквал вопросов газетчиков, теле– и радиожурналистов, собравшихся возле дома для импровизированной пресс-конференции. «Я думала, я тут в одиночестве», – ехидно заметила Джеки, но призналась, что «очень взволнована», а потом удалилась под тем предлогом, что хочет послушать официальное выступление Джека. На следующий день она устроила пресс-конференцию для сорока журналистов в гостиной дома Джо Кеннеди и на сей раз отвечала на их вопросы с обычной застенчивой сдержанностью.
В качестве подарка к триумфальному возвращению мужа Джеки написала его портрет – в треуголке с надписью «Эль сенаторе» он стоит в наполеоновской позе на палубе их маленькой яхты, в окружении членов семьи. Тем временем дом Кеннеди буквально попал в осаду. Три машины заехали на участок Кеннеди, и их пассажиры десантировались на лужайки, щелкали камерами, ощипывали цветущие кусты на память и разгуливали как у себя дома, пока полиция не попросила их очистить территорию. Другие любители сувениров успели оборвать вьющиеся розы у забора перед домом Джона и Джеки, прежде чем там установили защитное ограждение. Самолеты, летящие на малой высоте, фотографировали усадьбу, иные фотографы делали снимки с моря.
Джона ждали вечером в воскресенье. В тот день к Джеки приехали целых два парикмахера, чтобы привести в порядок ее прическу перед встречей с мужем. На белом «кадиллаке» (за рулем сидел Магси О’Лири) Джеки в сопровождении маленькой Джанет поехала в аэропорт, куда прибыли все Кеннеди и большой самолет с журналистами. Джон вышел последним, и в здании аэропорта его встретила Джеки, а затем кандидат в президенты на автомобиле с открытым верхом сквозь шумные толпы отправился домой. Устало поблагодарив собравшихся, он сказал, что хотел бы войти в дом прежде, чем Каролина уснет, а через пять минут появился с малышкой на руках. Позднее, с восхищением разглядывая подарок жены, он пошутил: «Не знаю, с чего она вдруг решила, что у меня комплекс главнокомандующего». В свою очередь в конце месяца он подарил жене на тридцать первый день рождения свою картину с изображением любимого уголка семьи в Хайаннисе. Следующим утром они с Джеки, Бобби и Этель устроили пикник на борту семейной яхты «Марлин» и на другой день тоже выходили в море, однако обещанный отпуск продлился всего две недели, после чего Джон снова созвал свою команду, чтобы приступить к второй фазе – единоборству с кандидатом от республиканцев, вице-президентом Эйзенхауэра Ричардом Никсоном.
