— Сколько у него детей?

— Не знаю.

— Почему же это дело не передано в суд? Надо передать!

— Слушаюсь! Еще дело о дезертирстве.

— Откуда этот цирик?

— Из Хурэ.

— Почему дезертировал?

— Не знаю.

— А надо было узнать, почему он бежал из армии. Может быть, пища и жилье плохие или командир наказал несправедливо? Может, дома у него что-то случилось... Как бы то нп было, дезертира найти и допросить! Давно он призван в армию?

— Да нет, недавно.

— Что еще?

— Велели спросить вас, где поселить инструктора по орудийному делу.

— Научись говорить «по артиллерии». Скажи, чтобы для него подыскали приличный дом. Когда найдут — доложи. Я схожу, сам посмотрю.

— Вас приглашают на званый обед.

— Кто приглашает? Когда?

— Кажется, это обед, который дает правительство китайским представителям.

— С китайцами я лишь скрещивал мечи, а чокаться с ними ни разу не доводилось. Доложи начальству, что я на обеде но буду, боюсь, наговорю лишнего.

«Будут принимать китайцев... Есть, наверное, и среди китайцев такие, которые относятся к нам доброжелательно...» — размышлял Максаржав.

— Спроси, как продвигается строительство здания военного училища, — сказал полководец. — После полудня я еду в Хужирбулан. Посмотрю, как проходят там строевые занятия.

— Слушаюсь.

— Узнай, выдали ли, как было велено, цирикам бумагу, кисточки и тушь. Надо учить их грамоте.

— Цирики говорят, что им русский доктор не нужен.

— Кто именно так говорит?

— Да я слышал эти разговоры в лечебнице для цириков.

— Точно узнай, кто ведет эти разговоры, кто стоит за его спиной. И учти: не следует спешить с наказанием. Только тщательно разобравшись, можно наказывать виновного. А лучше всего не наказывать людей, а убеждать.

— Слушаюсь.

Чиновник вышел, и Максаржав остался один. «Не такое теперь время, чтобы наказывать за малейшую провинность, сейчас надо убеждать и разъяснять. Однако если каждого уговаривать, пожалуй, так все дело остановится».

Прежде Максаржав считал, что, как только будут изгнаны иноземцы и будет установлена народная власть, революция завершится. Однако Сухэ-Батор сказал, что революция только начинается.

Снова вошел чиновник.

— Министр, Сухэ-Батор хотел вас видеть.

— Сейчас иду. — Максаржав убрал бумаги и вышел из кабинета.

«Как я заблуждался, думая, что не увижу больше ни одного китайца! Ну что ж, моя совесть чиста: я воевал с ними не на их территории, я сражался с врагом, который посягал на мою страну. И ни за что не стану просить у них извинения или расшаркиваться перед ними. Я так прямо об этом и скажу!» — думал он, входя в кабинет Сухэ-Батора.

Сухэ-Батор отложил бумагу, которую читал, и обратился к Максаржаву:

— Вы подыскали жилье для инструктора по артиллерии?

— Пока нет. Если найдется какое-нибудь помещение поблизости от казармы, то это было бы удобнее всего.

— У меня к вам, Хатан-Батор, есть серьезный разговор. Я понимаю, что вы были постоянно в военных походах и не смогли вступить в партию...

Максаржав, с ходу поняв, что хочет сказать министр, подхватил его мысль:

— Если меня примут, то я хотел бы вступить теперь. Я уже все обдумал и даже написал заявление. Вот оно. — Он вынул из-за пазухи листок. — Только не знаю, кого попросить поручиться за меня, — нерешительно проговорил он.

— Я поручусь, — сказал Сухэ-Батор.

— Вы? — обрадовался Максаржав.

— Да-да. Я знаю всю вашу жизнь и поручусь за вас. В общем-то, я давно уже считаю вас членом партии.

— Ну, спасибо, мой младший брат!

— Скажу вам по секрету, что у нас в правительстве есть расхождения по важнейшим вопросам и наши противники могут направить страну по ложному пути.

— Мне очень трудно во всем этом разобраться, — сказал Максаржав. — Во время сражений все было значительно проще: ясно, где друзья, а где враги. Теперь же иной раз и не поймешь, где таится враг. — Он взглянул на Сухэ-Батора.

— Вот именно. Поэтому командирами нужно назначать верных люд.ей. Необходимо знакомить цириков с политикой партии, требовать соблюдения в армии строгой дисциплины.

— Да, это так. И еще нужно пополнить государственную казну.

— С богатых феодалов взимают большие налоги, и многие недовольны политикой правительства.

— Я думаю, что у наших чиновников, вот, например, у меня, слишком большое жалованье. Что, если его урезать, а цирикам добавить хотя бы по одному лапу? А с феодалов правильно большой налог берут, вот я, например, не жалуюсь.

Сухэ-Батор рассмеялся.

— Какой же вы феодал?

— Многие чиновники и министры Народного правительства не имеют потомственных титулов, по, подобно мне, занимают очень высокие посты.

— Но ведь вы получили свой титул за заслуги.

— Полно! Я вообще готов отказаться от этого титула. Мой младший брат, а что, если я действительно откажусь от титула вана и стану простым аратом?

Сухэ-Батор, подумав, сказал:

— Что ж, это вполне возможно. Но надо немного повременить. Сейчас, когда нам необходимо одержать верх над многочисленными владетельными князьями, имеющими потомственные титулы и чины, ваш титул может оказаться очень полезен нам.

— Я человек необразованный, не научился ни русскому, ни китайскому языку.

— Я дам вам книги на русском.

— Да что вы!

— При вас будет человек, который станет пересказывать по-монгольски все, что написано в русской книге. А вы соответственно вознаградите его за это.

— Ну, спасибо. А вы считаете, я смогу научиться?

— Хатап-Батор, прочтите вот это и расскажите, пожалуйста, основное содержание цирикам, — сказал Сухэ-Батор, указывая на стопку газет.

— Хорошо. Я как раз еду в Хужирбулан.

— Будьте осмотрительны, — напутствовал его Сухэ-Батор и добавил: — А на обед, устраиваемый для китайцев, можете не приходить. Однако впредь имейте в виду, что не все китайцы — враги. Мы никогда не собирались ссориться с китайским народом, мы хотим с ним дружить. Но мы не желаем быть под пятой у кого бы то ни было. Монголия — самостоятельное государство. Скоро мы станем принимать, согласно международному статуту, дипломатических представителей и посланников капиталистических стран, которые пожелают установить с нами дипломатические отношения.

В тальнике на берегу Толы стояло несколько груженых телег, а неподалеку паслось около десятка быков. Два пегих коня были привязаны к телеге. Тут же стояла палатка путников, а перед входом — таган с котелком.

Мужчина лет пятидесяти с коротенькой косичкой лежал на спине, глядя в небо. Рядом с ним, отвернувшись, спала женщина с толстой черной косой. У изголовья мужчины лежали скорострельное ружье — довольно редко встречающееся в этих местах оружие — и патронташ.

Одежда у обоих была довольно приличная — новые чесучовые дэли. Сверху они укрылись тоже совсем еще новой лохматой шубой. Под ноги женщины был подсунут край одеяла из волчьей шкуры, другой его конец касался стенки хижины.

«В тот год, когда отнял я у Очира деньги и сдал их в казну, надо было и его самого прикончить! Оставил в живых этого мерзавца, а он опять принялся за свои пакости. Слишком спокойный человек наш Ма-ван. Как только люди его не поносят, каких только небылиц о нем не рассказывают, а ему хоть бы что!» И Того снова вспомнил Очир-бээса, который потихоньку ругает Народное правительство и тут же лебезит перед представителями власти.

— Вот черт! — громко сказал Того, и от этого возгласа женщина проснулась.

— Что ты сказал? Пора уже вставать? — проговорила она.

Того громко расхохотался.

— Да нет, не в том дело. Это я помянул мерзавца Очир-бээса.

— Сколько же можно его ругать? — сказала Гунчинхорло и приподнялась, но Того, осторожно взяв ее за плечо, уложил снова.

— Пойду разведу огонь. Остался ли только уголек в золе? — проговорил он и вышел.