— Вы завтра поедете в министерство? Когда подать копя? — спросил Сандуйсурэн.

— Часов в одиннадцать.

— А на прием к богдо пойдете? Приготовить хадак? — забеспокоилась Цэвэгмид.

— Да нет...

Максаржав задумался.

— Ну, я пошел, отец! — сказал Сандуйсурэн.

— Куда же ты?

— Да мы в нашей юрте веселимся.

— А, ну иди, иди!

Снимая нагар с фитиля, Цэвэгмид сказала:

— Слышала я разговоры, будто Максаржав не пользуется расположением властителя богдо. Трудно вам будет. — И она принялась молиться.

В памяти Максаржава сразу всплыло былое: как он решил уничтожить вандановцев, как сражался с белогвардейцами, воспротивившись приказу богдо, как помог заполучить печать богдо на письмо, в котором правительство Монголии просило помощи у Советской России. «Теперь-то уж наверняка пришел конец моему везению и удаче», — подумал он, нахмурившись.

— Ну, пора ложиться спать, Цэвэгмид, иди проведай детей.

— Вот постелю тебе постель и схожу.

Она сняла с кровати, стоявшей справа, ковровую дорожку, затем постелила голубую полотняную простыню и вынула из сундука зеленое шелковое одеяло Максаржава. Положив перед кроватью коврик, она вышла. Максаржав сидел, разомлев от жары. К тому же согревал его еще и выпитый арак.

Четверо мужчин внесли в юрту большой чан с подогретой водой и, поставив его на пол, вышли. Сидя в теплой воде, Максаржав ощутил блаженное успокоение. Он не торопясь вымылся, надел белье, приготовленное женой, и улегся в кровать.

Вошли Сандуйсурэн и Далха, чтобы вынести воду. Скоро вернулась и Цэвэгмид.

— Ты улегся, не помыв голову?

— Тебя не было, вот я и лег. Помой, пожалуйста, утром.

Цэвэгмид поправила огонек в лампаде перед бурханами, задернула перед ними занавеску и погасила свечу. Юрту наполнило едва заметное тусклое сияние. Цэвэгмид разобрала кровать, стоявшую слева, разделась и собралась лечь.

— Цэвэгмид, где ты? Иди сюда! — позвал муж. Чувствовалось, что он улыбается в темноте.

— Уехала за солью.

— В то время как муж приехал? Иди сюда! У меня кровать широкая. — Он отодвинулся к стенке.

Цэвэгмид, накинув на себя дэли, обошла таган и, приблизившись к кровати Максаржава, села на краешек. Муж взял ее за руку.

— Я очень тосковал по тебе, женушка, — сказал он.

Цэвэгмид хотела сказать: «Я тоже очень скучала», но не смогла — к горлу подкатил ком. «Покидает нас, уезжает на годы, дети без него стали взрослыми. А он все в делах да в сражениях...» Она вспомнила, как оскорблял ее, пользуясь отсутствием мужа, Очир-бээс, как не могла она дождаться Максаржава, и слезы полились из ее глаз. Она легла рядом с мужем, продолжая тихо плакать.

— В своей юрте грешно плакать. — Он вытер слезы Цэвэгмид. — Все время думаю, что иметь такую жену, как ты, — большое счастье.

— Про человека, расхваливающего свою жену, говорят, что он не мужчина, — сказала Цэвэгмид.

— Ну нет! Не мужчина тот, кому нечем похвалиться, кроме жены, кто ничего путного в своей жизни не сделал.

«Удивительный она человек, — подумал Максаржав. — Сколько бы я ни ездил, ни оставлял ее одну, никогда не пожалуется на болезни или на детей, никогда ни в чем не упрекнет. Молодец она у меня».

Очир-бээс надеялся, что Максаржав при народной власти не будет пользоваться таким почетом и уважением, как прежде. Он распускал слухи, будто люди Максаржава отбирают у аратов скот, приезжают в его кочевья и располагаются на стоянку, будто они не отдают долгов. И тем не менее, когда Максаржав приезжал в родные места, Очир немедленно являлся к нему с подарками, играл с ним в шахматы, состязался в стрельбе из лука.

В министерство внутренних дел поступило письмо, которое было подписано так: «Группа аратов». Авторы письма прославляли Народное правительство, избавившее страну от жестокого угнетения иноземцев, и заявляли, что такие управляющие, как Хатан-Батор Максаржав, не уделяют достаточного внимания своим хошунам, от чего страдают бедняки араты. Те, кто не знал Максаржава, готовы были поверить жалобе и говорили, что во всем этом нужно разобраться, но многие сразу смекнули, в чем дело.

— Ну, здесь не обошлось без Очира. Давно он пытается подставить ножку Хатан-Батору. Ведь полководец опасен и грозен для чужеземцев, а перед личными врагами он безоружен.

В министерстве решили, что если все подобные письма разбирать и принимать всерьез, то не будет никакой возможности заниматься другими делами, и оставили письмо без внимания. Однако Очир-бээс не успокоился. Приехав в Хурэ, он стал ходить по учреждениям и пытался найти себе сторонников в борьбе против Максаржава, но особых результатов не достиг. Когда Очир услышал, что Максаржав приехал в Хурэ и его торжественно встретил Сухэ-Батор, он пришел в ярость.

— Оказывается, сейчас в цене грешники. Стану грешить, как Максаржав, может, и меня тогда сделают министром?

До Максаржава доходили, конечно, сплетни, которые Очир про него распространял, но он не обращал на них внимания, он работал день и ночь. Надо было следить за состоянием казарм, где жили цирики, за их питанием и обмундированием.

Когда Хатан-Батор впервые пришел в военное министерство, то увидел, что там появилось много молодых, незнакомых чиновников. Были здесь, правда, и люди среднего возраста — все в парадных одеждах, на шапках красовались жинсы и отго. Они расхаживали по министерству со строгим и озабоченным видом. Максаржав подумал, что у Сухэ-Батора, должно быть, очень много работы. Однажды Хатан-Батор сидел в своем служебном кабинете, когда ему передали, что его вызывает к себе Сухэ-Батор.

— Присаживайтесь, Хатан-Батор. Есть одно очень важное дело, и я хотел бы узнать ваше мнение по этому поводу, — сказал Сухэ-Батор.

— Слушаю. — Хатан-Батор, глубоко вздохнув, сел на стул..

— Мне кажется, что государственный налог нужно взимать с нойонов и тайджи так же, как и с аратов. Что вы об этом думаете?

— Почему же налог должен быть для всех равноценным? Справедливо было бы больше взимать с тех, у кого больше личная собственность, и меньше с тех, кто беднее. Есть ведь богатые хозяйства, насчитывающие по тридцать тысяч голов скота, хотя владельцы их и не тайджи. Правильнее будет, по-моему, обложить хозяйства налогом соответственно поголовью скота.

— Сколько же скота у вас лично?

— Наверное, голов четыреста будет.

— Неужели так мало?

— Что значит мало? Когда-то ведь было всего сорок. Не кому у нас заниматься скотоводством. А семье хватает и моего жалованья. Если вспомнить, как пришел я когда-то к Га~ нойону в одном стареньком дэли, то сейчас я богач. Мои родители жили действительно бедно. А я вот о чем хотел с вами поговорить: думается мне, следует призывать на военную службу всех юношей без исключения. А так как решено ввести для цириков единую форменную одежду, то надо бы увеличить численность людей, которые готовят обмундирование для армии.

— Так и сделаем.

— Хочу предложить еще сократить расходы на жертвоприношения богдо во время церемоний. Бообще-то эти расходы невелики, но, я думаю, многие из приближенных богдо, пользуясь своим положением, запустили руку в государственную казну.

— Максаржав-гуай, хочу предложить вам пойти со мной на спектакль.

— Да нет, не могу, — отказался Максаржав, и Сухэ-Батор не стал настаивать.

Утром Максаржав отправился в военное министерство. Он передал служителю коня и вошел в свой кабинет. Тотчас же явился чиновник.

— Приветствую вас, министр! — проговорил он, кланяясь.

Максаржав отбросил косу за спину и пододвинул к себе кисточку и тушь.

— Много ли на сегодня дел? — спросил он. — Принесите папку.

— Сейчас, — проговорил чиновник и, выйдя из кабинета, тут же вернулся с кучей бумаг.

— Вот дело одного залана, который убил уполномоченного правительства, когда тот потребовал, чтобы залан отдал своего сына в армию.