Старик поднял голову.

— Ну, хоть ударьте меря! И почему вы не хотите взять моего сына в цирики?

— Если ваш сын погибнет на войне, то вы опять будете жаловаться. Почему ваш сын до сих пор не в армии? Если бы вы хотели, чтобы ваш сын послужил справедливому делу, давно бы отправили его к нам, — сказал Хатан-Батор.

Старик потупился, а потом со вздохом произнес:

— Простите меня, глупого старика!

— Я уже сказал, что простил вас. А теперь идите, — сказал Максаржав.

Хатан-Батор позвал Дамдина и приказал:

— Давай пиши. «Всем хошунам разъяснить: уполномоченные Народной партии вернулись в сопровождении воинов Советской России и в настоящее время очищают страну от остатков белогвардейских бандитов и гаминов. Однако наносить ущерб китайцам — беднякам и торговым служащим запрещается!» Перепиши начисто, — распорядился Хатан-Батор.

Показав ему переписанное, Дамдин спросил:

— Нет ли известий от того самого Элеске?

— У него все в порядке. С женой и детьми уехал на родину, встретился там с товарищами. А знаешь, какой смекалистый оказался у них сынишка? Пришел однажды и заявил: «Ванда-новцы худо говорят про монголов».

— И сам Элеске — прекрасной души человек. У каждого человека есть две силы: когда иссякает сила физическая, остается сила душевная.

Вошел Дэрмэн.

— Как вам спалось, жанжин? — спросил он.

— Спал неплохо. И голова сегодня ясная. Чтобы душа человека была спокойна, тело не должно знать покоя. Думаешь, с врагами уже покончено? Нет, нам еще много предстоит сделать.

— А у меня опять полно всяких бумаг, — сказал Дамдин, — просто голова идет кругом!

— Знаете, этих красных русских у нас прозвали тихонями, — сказал Дэрмэн. — Они и впрямь совсем непохожи на белогвардейцев.

— Полагаю, что, если бы было иначе, Сухэ-Батор не стал бы звать их на помощь.

Цирикам, прослышавшим о приезде нарочного из Хурэ, не терпелось увидеть его, расспросить, что делается в столице. Нарочный вручил адъютанту командующего сверток с документами и пошел в юрту для приезжих. Как только он поел и вышел на улицу, цирики окружили его. — Приветствуем вас!

— Ох, совсем я запарился, друзья! Этот пакет, завернутый в пропитанную маслом тряпку, прямо жег меня всю дорогу! — сказал гонец.

— Значит, очень горячие новости в нем были, — засмеялся цирик из Западного аймака.

— Ну, давай рассказывай, какие новости в Хурэ.

— «Хурэнские новости» я вам не привез.

— Да тебя не про газету спрашивают, а про то, что делается в городе.

— А что в городе? По утрам гудят трубы Гандана, ночью тявкают бездомные собаки, а днем стреляют, созывая народ или, наоборот, давая сигнал разойтись...

— А из какого орудия стреляют? Из «трехлетки» или «четырехлетки»?

— Откуда я знаю...

— О батюшки! Да этот парень еще, видно, и пороха не нюхал. И куда только смотрят члены Народной партии!

— Им некогда. Они заняты государственными делами.

— Ну и что же это за дела?

— Собираются уменьшить налоги, например.

— Ну-ну...

— Говорят, что государство будет оказывать помощь бедным семьям. Допросы с пытками применять не будут.

— Неужели?

— А еще слышал, с красными русскими будем торговать.

— И молоко русских женщин продавать начнут?

— Кто это тебе сказал?

— Что ушами слышал, то через рот выпустил!

— Ты впредь, если такое услышишь ушами, изо рта не выпускай, а лучше проглоти. И всегда сыт будешь. Ну-ка, почитайте вслух вот это воззвание. — И посланец подал цирикам бумагу.

— Воззвание — это неплохо, но хотелось бы до наступления холодов запастись обмундированием и провиантом.

— Послушай, а твоя жена еще не уехала?

— Да нет. Я еще не женился.

— Вот взбалмошная девица! Приехать из такой дали к мужу!

— А тебе-то что?

— Хотелось бы проводить ее.

— Да она на тебя и не взглянет!

— А ты-то сам ей кем приходишься?

— Вот я тебе сейчас покажу, кто я такой!

Цирики схватились бороться, остальные, окружив их, с хохотом подбадривали борцов. Никто и не заметил, как подошел Хатан-Батор. Желая, чтобы одержал верх тот, что послабее, он крикнул:

— Бросай его через бедро! Бросай! — Все обернулись, услышав голос командующего, и борьба прекратилась.

Цирики разошлись по своим палаткам. Максаржав тоже вернулся к себе и стал ждать прихода гонца из столицы, чтобы расспросить его о новостях. А пока занялся письмами и бумагами. Среди писем было обрадовавшее его послание Сухэ-Батора, оно начиналось словами: «Уважаемый старший брат Максаржав, пишет вам ничтожный младший брат Сухэ...»

Вскоре командующему доложили, что нарочный явился, и он попросил всех выйти из юрты.

— Полководец Сухэ велел передать вам, что барон Унгерн арестован, военные действия затихают. Однако враждебные элементы, воспользовавшись именем властителя богдо-хана, распространяют всяческую ложь и клевету о Народной партии. Сухэ просил вас хорошенько подумать, как с этим бороться. Ваши заслуги перед государством огромны, вам бесконечно верят люди. Так сказал Сухэ-Батор и поручил поднести вам хадак.

— Очень важно разъяснять народу суть и значение деятельности Народной партии и нового правительства Монголии. Однако людей, которые могли бы вести агитационную работу, у нас слишком мало. Мне и самому не хватает знаний... — сказал Максаржав.

— Я получил указание задержаться здесь на несколько дней и помочь вам.

— Очень хорошо.

— Велели передать, что в вашей семье псе благополучно. Человек по имени Того добрался к ним. Сандуйсурэн ездил по делам вместе с полководцем Чойбалсаном и уже вернулся обратно.

— Спасибо. Я рад, что у них все хорошо. Я давно не был в родных краях, а жена моя не захотела жить в столице, забрала детишек, сложила юрту и пожитки и уехала в хошун. Я-то у них только числюсь главой семьи, — говорил, улыбаясь, Хатан-Батор. — Хочется, конечно, вернуться домой, но я счастлив, что отдаю силы делу Народной партии и нового правительства. И радуюсь я не тому, что Народное правительство доверило мне высокий пост, а тому, что встретил умных людей и нашел верный путь. Сижу вот и думаю: увидеть такое прекрасное время после многих лет борьбы — это и есть подлинное счастье. Очень сожалею, что не смог оказать помощь монгольским и русским отрядам, сражавшимся у озера Толбо. Если б нас не задержало половодье, мы могли бы спасти товарищей. Многих достойных сыновей мы потеряли. Но если наша борьба увенчается победой, то, я думаю, у осиротевших родителей станет легче на душе.

— Красноармейцы, судя по всему, совсем другие люди, чем белогвардейцы.

— Какой может быть разговор! При первой же встрече сразу видишь разницу между белыми и красными. Белые, едва увидят аил, тут же начинают грабить. А красноармейцы — дисциплинированные бойцы, даже находясь вне казармы, они не позволяют себе никаких вольностей. А как поют! Да, вспомнил, не знаешь ли ты, братец, песню «Шивэ Кяхта» и не научишь ли наших цириков петь ее?

— Да, конечно. А еще есть новая песня: «Шелковое знамя».

— Ну, так спой же ее.

— Мы выучили ее по пути в Хурэ. Дело в том, что эту песню сочинили сами цирики.

— пропел юноша.

— Хорошая песня. А наши хотят выучить «Шивэ Кяхту». Они здесь тоже сочинили песню. Ну все, братец, иди отдохни. Устал ведь с дороги... Завтра снова увидимся, нужно выяснить несколько серьезных вопросов.

— Хорошо, жанжин. Спокойной ночи.

Нарочный ушел, а Хатан-Батор стал снова перечитывать письмо Сухэ-Батора.