Максаржав рассказал собравшимся, что в Монголии создано Народное правительство, что, согласно просьбе монгольского правительства, изложенной в письме, которое скрепил своей печатью богдо, в страну пришли красные русские и помогли изгнать белогвардейцев и гаминов. Большая часть слушателей молилась, возведя глаза кверху, другие же, напротив, сидели молча, глядя в землю.

— Ради пользы всех живущих на земле совершите благое дело — доведите до сведения всех ваших прихожан сказанное мною. И молитесь за то, чтобы народ наш навеки избавился от страданий. Знайте, что если вы станете прислушиваться к всевозможным злопыхателям и примете участие в черных делах врагов наших, я не пощажу никого — накажу по законам военного времени. Расскажите об этом и вашим многочисленным ученикам.

Закончив речь, Максаржав направился к выходу. Ламы поднялись, оправляя на себе орхимжи[Орхимжи — широкое полотнище, которое ламы носят через плечо поверх дэли.], поклонились полководцу, а затем один за другим вышли из храма. Богомольцы, собравшиеся перед храмом, толпой кинулись вслед за Максаржавом, кланяясь ему.

Трудно сказать, насколько благожелательно была воспринята священнослужителями речь Максаржава и как они передали ее своим ученикам. Во всяком случае, никто из них не взял на себя смелость возразить Хатан-Батору.

Возвращаясь из монастыря в Улясутай, Максаржав остановился на берегу реки. Ему хотелось здесь, в тишине, немного собраться с мыслями. «Если бы Унгерн мог добраться сюда, то он давно уже завел бы свой плохонький автомобиль и примчался, чтобы уничтожить меня собственными руками. Очевидно, он собирает силы. Хорошо бы разузнать, когда и откуда могут появиться отряды белогвардейцев. В каждый хошун надо послать своих людей, чтобы дали знать, как только появятся унгерновцы. Дюрбетский хан Тумэндэлгэрэх, кажется, настроен благожелательно, но есть у меня и враги среди нойонов. Говорят, властитель богдо долго обсуждал с бароном Унгерном, кого назначить на пост военного министра, прежде чем выбор пал на меня».

Хатан-Батор созвал нойонов, чиновников, писарей и грамотных аратов, чтобы учредить в Улясутае городскую управу. На должности управляющего, его заместителя и начальников отделов он назначил членов Народной партии и распорядился, чтобы все дела они вели в соответствии с установками народной власти, хотя какие-то конкретные указания дать затруднялся. Он отменил все долги — и русским, и китайцам, запретил допросы с применением пыток к кому бы то ни было, кроме воров. А затем потребовал, чтобы владетельные князья снабдили армию одеждой и провиантом.

Войско Максаржава двинулось на запад — конные цирики ехали рядами, каждый в своем десятке, обозные повозки шли тоже в строго установленном порядке. После отъезда Того близкие друзья старались окружить заботой командующего, это были Дорждэрэм, которого все звали просто Дэрмэном, Дава-самбу, Ядамсурэн, Дамдинсурэн, писарь Далха, Далай и Дагва.

Дагва красовался в коричневом шелковом дэли и на насмешки товарищей отвечал:

— Это вещь трофейная! Правда, я в этом дэли — настоящий князь? Получить бы мне еще титул гуна, и не стал бы я с вами церемониться, чуть что не по мне — велел бы отхлестать провинившегося плетью.

Мимо проезжал на своем вороном коне Максаржав. Поравнявшись с Дагвой, он натянул поводья и громко крикнул:

— Стой!

Кони в переднем ряду испуганно прянули в сторону, но тут же стали.

— Дагва, а ну давай сюда! Что это на тебе такое? Дэли Ванданова? Что ты тут вытворяешь? — И Максаржав, выхватив саблю из ножен, замахнулся на Дагву, а тот, уклоняясь от удара, сполз с коня и бросился бежать. Цирики на минуту замерли от ужаса, а потом грянул хохот. Один из командиров выехал вперед.

— Жанжин! Простите Дагву, не гневайтесь на него. Он пошутил. Мы все за него просим...

Придержав коня, Максаржав приказал:

— Снять с него сапоги, пусть бежит босиком в обозе вслед за повозкой.

Дагва бежал босиком, обливаясь потом, почти целый уртон, а когда вконец обессилел, забрался на повозку.

— Что это приключилось с Дагвой? — спросил цирик, приехавший из табуна. — Он ведь земляк Хатан-Батора и близкий ему человек.

— Да он напялил дэли Ванданова, стал дурачиться и плести всякий вздор. А Хатан-Батор, увидев это, разгневался, велел Дагве скинуть сапоги и идти за подводой босиком. А в дэли Ванданова велено набрать аргала и сжечь его.

Все лето 1921 года цирики Хатан-Батора сражались с белогвардейцами в Кобдо, Улясутае и Улангоме и, разбив отряды белых, снова вернулись в Кобдо. Но не успели изгнать белогвардейцев, как тут же подняли голову китайцы.

Однажды цирик, сопровождавший обоз, доложил Хатан-Батору:

— Управляющий торговой фирмы приглашает вас пожаловать к нему.

— Слышал я об этом...

— Говорят, они угощают водкой, подают обед из китайских блюд и подносят гостям дорогие подарки.

— Так ты собрался идти туда, что ли? — спросил, насмешливо глядя на цирика, Максаржав. Тот молчал, опустив голову и сложив ладони перед грудью. — Позови-ка командира своего полка. Идите с ним вдвоем, а про меня скажите: мол, командующему неможется, он не придет...

— А подносить ли им хадак?

— Что? Что ты сказал? Какой еще хадак? А ну, есть там кто-нибудь? Позови!

Солдат выбежал из юрты и окликнул первого попавшегося ему на глаза человека, как оказалось, адъютанта командующего.

— Всыпь этому парню семь палок, — приказал Максаржав своему адъютанту. Однако никто не знал, где лежат орудия наказания — их давно куда-то выбросили за ненадобностью. Когда палки с трудом все-таки отыскали, то адъютант, не знавший, за что наказывают провинившегося, спросил у цирика:

— Хатан-Батор за пустяки людей не наказывает, что ты такое натворил?

— Да ничего особенного, только спросил, нужно ли подносить китайцу, который позвал его в гости, хадак.

— А еще что?

— Сказал, что, мол, у китайцев принято дарить гостям подарки и что там подают вкусные блюда.

— Вот дурак!

— Кто?

— Да ты, конечно, кто же еще. А ну, спускай штаны.

— Послушай, бей прямо в штанах, а?

— Замолчи, болван! Решил, видите ли, китайцам хадак поднести!..

— Да что ты привязался! Китаец, по-твоему, не человек, что ли? — продолжал упорствовать цирик, ложась на живот.

— Неужели ты когда-нибудь подносил хадак гаминам? — спросил адъютант и ударил провинившегося палкой.

— Ой-ой, полегче! Управляющий фирмой — не гамин. Послушай, пореже бей!

— А разве ты не знаешь, что этот управляющий — гаминовский командир?

— Неужели? Ну, тогда лупи. Только все-таки полегче. Ой-ой! Ну хватит, уже десять ударов. Все! — сказал он, поднимаясь. — Пойду, пожалуй, угощусь теперь пряниками управляющего.

— Тебя действительно стоит угостить «пряником»! — сказал адъютант, хватая палку. — Убирайся, пока я тебя снова не отколошматил.

Однажды командующему доложили, что у дверей городской управы сидит какой-то старик и говорит, что не уйдет, пока его не примет Хатан-Батор-ван. Максаржав велел спросить старика, какое у него дело, и тот объяснил, что хотел бы отдать в цирики своего сына.

— Запишите имя парня и отправьте его в казарму, — сказал Хатан-Батор. Однако когда явился парень и назвал свое имя, Максаржав приказал снова позвать старика.

Высокий костлявый старик вошел и, не поздоровавшись, встал на колени, низко опустив голову.

— Да, это я, Хатан-Батор. Покарайте меня! Я нанес вред вашему справедливому делу, оказывал помощь сторонникам маньчжурского амбаня. Но с того дня у меня пропал сон и кусок не лезет в горло. Снимите с меня грех. Я привез отнятые у вас деньги, привез сына в вашу армию. Пусть он служит вам преданно, как пес.

— Вам следовало бы раньше осознать свою ошибку. Теперь же довольно и того, что вы признали свою вину. Денег я ваших не возьму, сына в цирики не приму и наказывать вас не стану. Считайте, что вас простили, и возвращайтесь домой, — сказал Максаржав.