– Живот у него, что ли, прихватило? – подал я голос. – Опоздаете, прикормленные места расхватают. Вот так всегда бывает – из-за одного засранца все дело рушится.

Сева промолчал.

«Зря про „засранца“-то», – запоздало спохватился я и приподнялся:

– Мне тут недалеко осталось...

– Слышь? – полуобернулся ко мне водитель. – Ты бы сходил. Глянул. Чего он копается? Дай ему пенделя. Для скорости. А то и правда опоздаем.

Вздохнув, я выбрался из «шестерки». Небо посветлело, приобретя резкий, неприятный цвет синей хлорки. Дождем уже не пахло, зато дул такой холодный ветер, что мне пришлось вернуться в машину за плащом. Продев его в рукава, я раздвинул планки забора в том месте, где пролезал младший, и оказался прямо под заколоченным парадным входом. Заброшенный завод бесформенной громадой нависал надо мной. Неширокий двор, заваленный всякой рухлядью, безмолвствовал. Я огляделся. И куда подевался этот пацан?

– Эй! – крикнул я.

Как его, кстати, зовут-то?

– Эй! Ты где?

И чего прятаться, если тут все равно никого нет. Сделал бы свои дела прямо здесь и все... От кого прятаться-то?

Я выглянул через щелку на трассу. Старший, покинув насиженное место, копался в салоне на заднем сиденье. Вот он разогнулся и посмотрел по сторонам. Ветер рванул обесцвеченные волосы. Я отлип от забора и шагнул к заколоченным дверям.

– Эй! Живой кто есть?!

С утробным мявом пролетела мимо меня драная кошка и скрылась за кучей мусора, будто куда-то безвозвратно провалилась.

Высоко поднимая ноги, я медленно двинулся вдоль стен завода, покрытых трещинами, словно причудливыми письменами. Я шел, пока не заметил в стене квадратное окошко на уровне своей груди. Должно быть, раньше здесь была какая-то раздаточная. Или еще что-нибудь подобного рода... За окошком что-то явственно хрустнуло, и я остановился.

– Алле, гараж! – позвал я в сырую темноту. – Заканчивай скорее, тебя брат ждет!

Ну вот опять – «брат». Откуда я знаю, что они братья?

За окошком опять хрустнуло, затем еще раз, и наконец до меня донесся сдавленный стон.

– Это уже интересно... – пробормотал я, отступая.

Я никогда не считал себя трусом. Смерти я не боюсь (а кто ее боится в шестнадцать лет?). Боли не боюсь никакой, кроме как, пожалуй, медицинской. Безотчетный ужас перед бормашинами, иглами и ланцетами мною вынесен еще из дошкольного детства: к стоматологу меня до сих пор доставляют только связанным по рукам и ногами, да и в тату-салоне месяц назад я скулил, сучил ногами и вслух раскаивался в своем намерении разукраситься «по-взрослому». Но ведь я и с пятнадцатиметровой вышки прыгал, даже и не на спор, а по собственному желанию, никогда не страшился прогуляться ночью в самом что ни на есть криминогенном районе. И если в рыло надо кому-нибудь двинуть с непременной перспективой получить в ответ, я, конечно, не спасую. Я не боюсь того, что могу понять. Я боюсь того, перед чем бессилен мой разум.

А темнота, шуршащая по ту сторону окошка, пахнет пылью, гарью и еще чем-то гниющим – смесь до того отвратительная, что в следующее мгновение я отчетливо вижу лоснящийся голый череп, слышу скрип сухожилий на белых костях. И что же я могу поделать, если в минуты такой опасности я напрочь теряю возможность соображать трезво? Страх прет из кожных пор, как фарш из мясорубки, мышцы сводит смертной тоской; и я сначала мягчаю, покрываясь холодным потом, а затем – вдруг взвиваюсь освобожденной пружиной. Что я могу поделать? Это сильнее меня. И этого не объяснишь Гриньке, презрительно бросившему в мой адрес: «Он не воин...»

Так вот, резко отпрянув от окошка, я бессознательно повернул назад – добежать до «шестерки» и изложить Севе ситуацию. Пусть сами разбираются, я-то здесь при чем? С меня на сегодня уже хватит. Через секунду я опомнился, но, обернувшись, увидел Севу у дыры в заборе. Он стоял, держа под мышкой матерчатый сверток с удочками.

«Снасти с собой зачем-то взял, – стукнуло у меня в голове. – Боится, что попрут из машины?»

Старший приветственно махнул мне свободной рукой. Он улыбался так, как будто уже давно готовил для меня сногсшибательный розыгрыш – и вот наступил момент, когда можно пустить в ход все козыри и вдосталь насладиться триумфом.

– Он там! – зачем-то крикнул я, тыча пальцем по направлению к окошку.

Сева быстро шагал ко мне. Слышно позвякивали снасти в свертке. Когда я понял, что он уже не улыбается, а улыбается застывшая маска на его лице, я попятился. А потом моя рука, вытянутая к окошку, онемела от плотного захвата. Сильный рывок свалил меня и наполовину втащил в душную темноту. Я заорал, вырвал руку, но тут же потерял равновесие и полетел вниз.

Я рухнул на какую-то кучу, на самую вершину, с которой, не удержавшись, сразу скатился, обдирая локти и колени. Ударившись о твердую поверхность, я вскочил и, опутанный со всех сторон чернильной тьмой, замахал руками, обороняясь от чего-то... сам не знаю, от чего...

Торопливые шаги позади – кто-то бежит. И я тоже побежал, не видя ничего, наклонив голову и выставив вперед ладони. Несколько раз они врезались в сырую стену, тогда я бежал, стараясь держаться этой стены. Стена обрывалась кирпичным разломом, но через какое-то время попадалась другая.

Я остановился, когда все вокруг стихло. Дыхание вырывалось всхлипами, и я прижимал ко рту рукав, чтобы дышать не так громко. Потом провел ладонью по лицу, стирая пот и грязь, и неожиданно заметил впереди дрожащий огонек.

Больше идти было некуда, и я пошел на свет.

Огонек скоро вырос, превратился в пламя небольшого костра, скудно освещавшего громадную комнату, похожую на совершенно пустой спортивный зал. У костра, сложенного из переломанных деревянных ящиков, пригнувшись, суетились двое. Я остановился в проеме двери. Моргнул. Какие еще ящики? Не было никаких ящиков. Пылали сложенные шалашиком древесные ветви. Отчетливо виднелись косые срезы, блестели, плавясь, капли коричневой смолы.

Бесчисленные тени копошились на стенах и потолке. Как-то неестественно бурно копошились: языки пламени подрагивали не в такт их движениям и уж точно – слишком для них медленно.

Сева сосредоточенно и быстро разматывал сверток. Младший беззвучно торопил его. Игра света и тьмы странно преобразила двух рыболовов. Голубые куртки покрылись, как чешуей, металлическими пластинами, из-под курток на широкие зеленые штаны почти до колен спускалось что-то вроде кольчужных юбок; отвороты рукавов засияли сталью.

Все это было настолько неожиданным, что у меня закружилась голова.

Опять?

Вместо того чтобы закончиться, пережитый два часа назад кошмар вновь нагнал и поглотил меня. Время сомкнулось в колесо, и я снова попался.

Ослабевшие ноги дрожали. Я присел на корточки, больше всего страшась того, что меня сейчас заметят. Но уйти от огня в подземную темноту было выше моих сил. Меня словно парализовало. Единственное, на что я был способен, – так это наблюдать. И я наблюдал.

Из-под ладони я смотрел на то, как Сева достал из свертка узкий меч с необычно длинной рукоятью, разделенной посередине дополнительной гардой. И почтительно, с полупоклоном, подал меч младшему. Тот перехватил оружие обеими руками, взмахнул над огнем костра, как бы разминая кисти. Сева поднял короткое копье с широким наконечником, похожим на древесный лист, а грязную простыню швырнул в костер.

Пламя, приняв пищу, взметнулось выше. Тени, напоминающие гигантских пауков, с явственным шипением шарахнулись вниз – с потолка на стены – и побежали по полу, вдоль стен, вне светового круга. Младший, держа перед собою меч, осторожно шагнул вперед, туда, где (как я заметил тотчас) темнело четырехугольное отверстие выхода. Сева пятился за ним задом наперед, прикрывая спину товарища.

Нет, они не отступали к выходу. Они медленно двинулись вокруг костра – младший впереди, старший, отставая на шаг, сзади, спиной вперед. Тени-пауки обгоняли их. Теперь в движениях воинов не было заметно суетливости. Они слились в единое четырехрукое, четырехногое существо – абсолютная синхронность их движений пугала. Они будто исполняли торжественный танец-ритуал, держа в руках обнаженное оружие, словно партнеров. Они будто чего-то ждали.