– Я хотел тебя оттуда увести, он тебе голову морочил, пыль в глаза пускал, а ты поверила; дрянь, дрянь человек, я же видел, какими сальными глазами он на тебя смотрел, плевал он на твой сценарий, а пяти частей действительно нет…

– Что?! Что ты сказал?! – Александра крепко схватила его за грудки, заорала, разрывая на морозе голосовые связки: – Гад! Паскуда! Ничтожество! – (И вдруг – как иглой насквозь прошило: а что, если он прав?) Она с яростной силой тряхнула его за воротник дубленки и разжала пальцы, так что он едва не упал. – По какому праву ты вмешиваешься в мою жизнь? Чтобы меня разрушить? Кто ты такой? Ты кто мне, я тебя спрашиваю?

– Кто я тебе? Кто я такой? – повторил он, и рот его искривился, лицо сморщилось и изменилось до неузнаваемости. – Я – никто! Никто! Никто! – Он вдруг завыл в голос, и Александра заткнула уши, чтобы не слышать жуткого завывания, а в следующий момент увидела, как Мурат перебегает дорогу перед носом тормознувшего грузовика с надписью «Хлеб» и мчится к Неве, не сбавляя ходу. Силуэт его мелькнул и исчез за гранитным поребриком, обрамлявшим набережную… Все произошло в несколько секунд.

Когда Александра, ни жива ни мертва, подбежала к спуску у моста, Мурат стоял по грудь в невской воде в метре от берега, а ночевавшие вокруг незамерзающей протоки утки всполошенно галдели. Он кричал, что не хочет жить, умереть хочет, а Александра, стоя на коленях, тянула к нему руки, пытаясь ухватить за край одежды, и умоляла не делать глупости. «Ты мне не веришь, не веришь!» – повторял Мурат, переходя с крика на бормотание. При свете фонаря ей показалось, что лицо его синеет. Испугалась. «Я верю тебе, миленький, верю, дай мне твою руку, иди сюда! Ну!.. Вот так, молодец!» Она подхватила его под мышки, он впился пальцами в гранит, пытаясь подтянуться, но набухшая водой одежда тянула вниз. «Снимай дубленку, – командовала она в отчаянии, – упрись ногой, напрягись… Давай! Ну!!!.. О господи боже мой!» Он опять сорвался. Александра поднялась с колен, огляделась, ища помощи: пустынна была набережная в этот поздний зимний час и только редкие машины тихо скатывались по заснеженному мосту. Мурат обмяк, скукожился, стоя там, в ледяной воде, по-детски прижимая скрюченные пальцы ко рту, теряя волю к сопротивлению. Александра визжала, топала на него ногами, приказывала, хватала за шкирку.

После очередной попытки удалось-таки перетащить его окоченевшее тело через гранитный поребрик. Мурат лежал, уткнувшись лицом в притоптанный снег, тяжело, хрипло дышал, не в силах подняться. Одежда его замерзала и твердела прямо на глазах. Воспаление легких, обморожение конечностей, быстро соображала Александра, нельзя терять ни секунды. «Вставай, родненький, вставай!»

Им повезло, машину удалось схватить почти сразу, и через пятнадцать минут Мурат уже лежал на диване в Сашиной квартире. В доме никого не было: Вадик отбыл в командировку, Танечка вместе с бабушкой проводила каникулы в пансионате Репино. Заполошенная хозяйка, причитая, сдирала с Мурата одежду, как оледеневшую кору, суетилась, растирала спиртом, поила горячим чаем с малиной, укутывала одеялами. Он всхлипывал, стучал зубами, стонал от боли. Наконец согрелся и затих, прикрыв глаза. Александра смотрела в его смиренное лицо, гладила впалые щеки, целовала: «Живой!» Обняла его голову, притянула к себе, замерла и, не зная, что делать с непереносимой, под горло подступившей нежностью, прошептала: «Дитя мое!» Мурат обхватил ее колени, свернулся калачиком, заплакал, зарылся горячим лицом в ее живот: «Хочу быть твоим ребенком, вот здесь, в твоем чреве. Всегда».

Он плакал. Она любила его чутко. От его тела шел божественный горячечный жар.

– Отдай мне свою душу, – попросила она, не останавливаясь. – Я буду обращаться с ней бережно, как с ребеночком.

«Отдай мне свою душу», – попросила женщина!

– Возьми, – пообещал он, и две слезинки скатились к его вискам, оставляя мокрые дорожки. – Возьми меня всего.

И она взяла. Глаза его подернулись поволокой и закатились.

На следующий день было торжественное закрытие фестиваля. На церемонию Александра идти отказалась, сказав, что нечего ей там делать. Мурат пошел один.

– Неудобно, надо со Львовичем попрощаться, обидится старик! – объяснил он. Поцеловал нежно. – Я скоро, милая!

Саша тяжко вздохнула: после переживаний минувшей ночи отрывать от себя Мурата можно было только вместе с собственной кожей.

– Буду тебя ждать. – Она потянулась к нему, обняла, сомкнув руки в кольцо за его спиной. Мурат жалобно вскрикнул:

– Ой! Больно! – прижал руку к груди, осторожно ощупал левый бок. – Наверное, ребро сломал о поребрик.

– Это мое ребро, – засмеялась Саша, ласково огладив его грудь, – мне предназначенное!

Ожидая его возвращения, Саша перебирала события вчерашнего вечера, инцидент в 512-м. Костер ее гнева уже погас, и она неохотно ворошила остывшие угли. Рассвирепевший режиссер, отвергнутый сценарий, сорвавшаяся с крючка работа – все это показалось далеким, малозначительным, суетным, ненастоящим. А настоящим было чувство возникшего единения с драгоценной живой мужской душой и переливавшегося через край благодарного счастья. Да и черт с ним, со сценарием, значит, не судьба, отмахнулась Саша и пошла готовить праздничный ужин: сегодня они будут праздновать друг друга.

Когда Мурат вернулся, стол был накрыт, безукоризненно сервирован. Топорщилась на углах крахмальная скатерть, сияли хрустальные бокалы, горели свечи в бронзовом подсвечнике. Александра стояла перед Муратом в длинном красном платье и улыбалась ему навстречу – глазами, губами, ямочкой на щеке, всем просветленным своим лицом.

– Ты прекрасна, королева! – сказал он, смущаясь. – Боюсь к тебе прикоснуться.

– Или за ребро свое боишься? – засмеялась Саша. – Прошу к столу, благородный рыцарь!

Он присел – неуверенно, нескладно, без удобства для тела – так присаживаются без намерения провести в комфортной позе долгий приятный вечер. Александра «сделала стойку», настороженно замерла, вытянув шею, став похожей на дикого зверька, беспокойно принюхивающегося к дуновению степного ветра, – и тотчас учуяла враждебный запах чужого становища, дальнего леса, откуда пришел мужчина.

– Что случилось? – спросила она.

– Саша, – он взял ее руки в свои, сделал короткий решительный вдох, как для прыжка с обрыва, – у меня сегодня самолет…

– Как?! – обмерла Александра.

– Не хотел тебе говорить заранее, тревожить тебя.

Она прикусила губу.

– Спасибо. Как хорошо, что ты обо мне думаешь, дорогой.

– Сашенька….

– За меня думаешь, – продолжила она. – И даже знаешь, как мне будет лучше. – Она отодвинула от себя пустую тарелку. Мурат потянулся за спасительной бутылкой дагестанского коньяка, налил ей и себе. Прижал руку к больному ребру, напоминая о травме, – как будто снисхождения просил.

– Стало быть, домой… – Александра отпила из рюмки, забыв с ним чокнуться.

– У меня уже давно нет дома, – сказал Мурат и выпил свою рюмку до дна.

На улице с истерическим воем промчалась машина «скорой помощи».

– Сколько у тебя времени?

Он посмотрел на часы.

– Час-полтора.

– Что ж, поешь перед дальней дорожкой, – чужим голосом сказала она, глядя в сторону. – Со мной нельзя так, Мурат.

Мурат хрустнул костяшками пальцев.

– Саша, Сашенька, девочка моя, прости, если что не так делаю. Дядька взрослый вырос, уже и седина в башке, а глупым остался. Дядька глупый, но добрый, любит тебя. – Он искал ее взгляд, пытаясь поймать в нем искорку отзывчивой теплоты. – Мы скоро увидимся.

– Как скоро? Когда?

Он объяснил, что в середине февраля будет в Москве, на обратном пути из какого-то немецкого Зальцбурга – Шмальцбурга, и было бы здорово, если бы Саша тоже смогла подъехать в столицу, но, если у нее не получится, Мурат сам прилетит в Питер…

– Подожди, ничего не понимаю, при чем здесь этот Шмальцбург, ты что, едешь в Германию?

Да, он едет в Германию, с группой киношников – он замялся, покашлял в кулак и со скромной гордостью сообщил: дело в том, что его картину заметили на внеконкурсном показе и решили послать на фестиваль документального кино, сегодня Львович сказал… «Всесильный Львович поощрил ученика за хорошее поведение», – чуть не произнесла вслух Александра, но сдержалась. Как все обернулось чудесным образом: Мурат верхом на белом коне помчится в Германщину со своей короткометражкой, предварительно вдрызг разбив в 512-м любимое собственное александровское корыто, у которого она теперь и сидит, помахивая вслед всаднику синим платочком. Какой замечательный расклад. Александра постучала ногтями по столу. Костер, накануне погасший, запылал с новой силой.