Здание на улице Правды, отданное для детского дома, пришлось очищать от нечистот учащимся школы. Дети, поступившие в детдом, имели рваную, ветхую одежду, прокопченную, не снимавшуюся несколько месяцев. Тряпки, которыми они окутывали распухшие ноги, отдирались с трудом, вызывая сильную боль, — плач детей, впервые переступивших порог приюта, запомнился многим. Почти все дети были покрыты вшами. «Дети приводились грязные, вшивые, почти раздетые и истощенные до того, что жутко было брать ребенка на руки», — рассказывала Н.Г. Горбунова{608}. Несмотря на то, что сироты были предельно истощены, питание в детдоме на первых порах было скудным.
Читать о том, как детей находили рядом с трупами матерей в «выморочных» квартирах, тяжело даже тем, кто знаком с сотнями блокадных документов. «Дети в возрасте 2 и 3 лет находились без присмотра несколько суток. Этих детей нашли в кровати вместе с мертвой матерью. У матери были обсосаны щеки. Видимо, один из детей, грудник, искал пищу и сосал щеки матери», — сообщалось в одном из писем Ленинского РК РОКК.{609} И голодные дети обгладывали не только труп матери: «4 детей… жутких, грязных сидело у котла. Мать арестовали за мясо. Дворники в квартиру со мной не хотели идти. Дети не хотели расстаться с наваренным мясом», — читаем мы в дневнике директора детского дома А.Н. Мироновой{610}.
Дети разными путями попадали в детдом. Их приводили родственники и друзья умерших родителей, соседи, бойцы комсомольских бытовых отрядов и РОКК, сослуживцы, преподаватели школ, милиционеры, управхозы, наконец, просто сердобольные люди, откликавшиеся на горе несчастных сирот, поднимавшие замерзавших детей на улицах, делившиеся с ними куском хлеба. Дети приходили и сами, приводя с собой младших сестер и братьев, — услышав о том, что в детдомах тепло и там можно получить тарелку вкусного супа. Эту тарелку некоторым из них так и не удалось попробовать — они умирали по дороге, умирали в райсовете, куда их отдавали для передачи в приют, умирали в приемных детдомов. «Дети, присланные нам РОНО, иногда умирали прямо в канцелярии, во время оформления документов. Так, однажды доставили нам девочку, страшно худую. Начали записывать какие-то сведения о ней, а моя Лена (работница детдома. — С. Я.) говорит: “Зря пишем, она сейчас умрет”. И эта девочка действительно умерла минут через пятнадцать»{611}.
Сдавали в детдом и беспризорных детей, которые были брошены своими родителями, не желавшими заботиться о них. «Бывали и такие случаи, когда нам сообщали, что мать ребенка живет на его счет, тогда мы забирали… детей к себе», — рассказывала воспитатель детдома М. К Иванова{612}. Некоторых детей «родители прямо приносили и бросали у детского дома».
Поскольку городских детских домов в декабре 1941-го — январе 1942 года стало не хватать, часть приютов создавали на фабриках и заводах. Туда направлялись как дети погибших или заболевших рабочих самих предприятий, так и сироты, привезенные из других детдомов. Обычно в них находилось 50—70 человек. Средства на их содержание выделялись государственными учреждениями, расселяли, как правило, те городские приюты, где возникала угроза эпидемий, воспитанники спали по несколько человек в одной кровати, уход за «лежачими» был явно недостаточен. Создавались такие детские дома по инициативе райкомов ВКП(б), но при этом рассчитывали не только на партийную дисциплину, но и на милосердие людей. «РК партии вызвал все ведущие предприятия района и сказал, что есть детский дом… где много детей, которым нужно помочь. Кто из предприятий хочет взять на себя спасение этих детей? Директивных указаний по этому поводу не было, было только сказано, что положение детей плохое, что много круглых сирот… и предполагается… в порядке добровольном взять этих детей на воспитание», — вспоминала секретарь парткома фабрики М.Н. Абросимова. Отличие фабричного детдома от распределителя, где обессилевшие от голода дети не могли встать и «ходили под себя», впечатляло: «Для каждого ребенка была кроватка, одеяло… на кухне кухарка специально готовила для них обед из трех-четырех блюд… райздравотдел прикрепил к нам отдельного врача, сестру.».{613} Наверное, так было не везде, но сострадание людей, несших в детдом свою посуду, одежду, радовавшихся, когда дети выздоравливали, и стало тем, что придавало величие и недосягаемую высоту подвигу ленинградцев.
«Сидит на стуле безжизненно, как кукла. Только в запухших глазах слезинки», — описывала И.Д. Зеленская девочку, приведенную в детдом после смерти матери{614}. Жить в детдоме среди чужих, часто одичавших детей, без матери, без уюта, без ласки, было тяжело. «В столовой вначале вели себя безобразно, выхватывали хлеб с подноса у воспитателей»{615} — а что могли сделать те, кто был слаб, кто не поспевал за другими, кто был приучен вести себя иначе? В декабре 1941-го — феврале 1942 года кормили здесь плохо. Иногда за счет детей питались и работники приютов. Страшным испытанием был холод. О том, как дети «жались у печки», сообщали многие очевидцы. «Все сидят у печки, грязные, злые. Никто не хочет ложиться спать… Все хотели остаться у печи… Дети спят в пальто и сапогах, не желая снять ничего», — отмечала в дневнике 27 декабря 1941 года А.Н. Миронова{616}.
Муки детей пытались смягчить. Знаменитый отчет воспитательниц одного из детских домов, едва ли не полностью включенный А.А. Фадеевым в свою книгу и резко выделявшийся на фоне казенщины ее штампов, — свидетельство глубокого сострадания людей, переживавших за судьбу несчастных сирот, всеми силами стремившихся им помочь. Следили за теми детьми, кто был предельно истощен, подкармливали их, подбадривали теплым словом. «Ко мне очень по-доброму относилась заведующая библиотекой Александра Алексеевна, человек высокой культуры», — рассказывала воспитанница детского дома Рита Малкова{617}, и отметим, сколь неожиданно кто-то находил здесь своего заступника — кухарку, уборщицу, посудомойку, — от которых перепадал иногда и кусок хлеба. В детдомах работали кружки, организовывались выставки рисунков, пытались увлечь чтением книг, сказок, и делали это интересно, ярко — но, скажем прямо, дети чаще говорили о еде. В «смертное время» это выявлялось с предельной обнаженностью. «Я устроилась в детский дом преподавать… Дети были голодны, им было не до занятий», — вспоминала А.М. Безобразова{618}. Никаких особенных развлечений им предложить не могли, отвлечь их внимание было нелегко, да и нечем.
Поместить в детский дом сирот, найденных рядом с трупом матери, не всегда было легко. М. Разина, нашедшая детей в одной из «выморочных» квартир при обходе своего домового участка, «два раза ходила в райсовет и всё без толку: нет мест в детских домах». Установили дежурство активистов, а когда через четыре дня места все-таки нашлись, «там еще пришлось ждать заведующую, иначе не принимают детей»{619}. Это не единичный случай. Сотрудники Ленинского РК РОКК обнаружили двух подростков 12—15 лет, которые прожили рядом с телом умершей в январе 1942 года матери две недели. И их не удалось сразу накормить и обогреть: «Председатель фабкома обещал подыскать временную опеку, определить детей в детский дом, но до сих пор дети находятся без присмотра, голодные, так как утеряли продовольственные карточки». Известен случай, когда «девочка украла сумку в магазине Военторга, чтобы ее определили в детский дом как преступницу. Она оказалась без родителей. Она проела все вещи, какие у нее были»{620}. Об этом горько говорить, но иногда родственники не хотели помогать детям, оказавшимся без родителей, старались вынести из «выморочных» квартир все ценное и даже забирали у сирот карточки, обрекая их на гибель. «Поражает меня дядя девочек… Он интересуется комодом дубовым… а девочек к себе не взял на эти две ночи (перед помещением в детдом. — С.Я.)»{621}.
