Одним из главных событий новогодних празднеств 1942 года стало проведение «елок» для детей. Билет на «елку» стоил 5 рублей, но детям из семей военнослужащих и пенсионеров, а также остронуждающихся они отдавались бесплатно, правда, «не свыше 30% от общего количества». Устраивались «елки» в помещениях Малого оперного театра, Театра им. А.С. Пушкина, Большого драматического театра, в Доме ученых и в Доме Красной армии, но нередко и в школах. В театрах и Домах «елки» проводились наиболее пышно, если здесь уместно это слово. «Стояла красавица-елка, богато разукрашенная, сверкающая разноцветными лампочками. Музыка играла, вокруг елки кружились танцующие, сверху елку освещал цветной луч прожектора. Хлопали выстрелы хлопушек, обсыпая танцующих дождем конфетти, шуршали разноцветные ленты серпантина… Народу было так много, что я едва протолкалась», — описывала Е. Мухина новогодний праздник в Большом драматическом театре 6 января 1942 года^{593}. Это рассказ школьницы, стремящейся с помощью знакомых ей «красивых» слов литературно оформить свои впечатления, — многие «елки» выглядели победнее. Та же Е. Мухина ожидала, что ей подарят во время праздника конфету, но так и не получила ее.

Некоторых обессиленных детей привозили на «елку» поодиночке, на санках — если нужно назвать подлинные, а не придуманные позднее символы блокады, то, несомненно, это один из них. Праздник начинался с концерта или театрального представления, но трудно сказать, все ли внимательно следили за ними — дети больше поглядывали на обеденный стол. Затем начиналось угощение. Перечень блюд блокадники помнили и десятилетия спустя после окончания войны. В. Петерсон получила на елке дрожжевой суп, мясную котлету с вермишелью и компот из сухофруктов, Ю. Байков — суп из чечевицы, две котлеты с макаронами и желе, О. Соловьева — тарелку супа, котлетку с макаронами и конфету, М. Тихомиров — «крошечный горшочек супа», 50 граммов хлеба, котлету с гарниром из пшена и желе, Е. Мухина — суп-рассольник, заправленный гречневой кашей, большую мясную котлету с небольшой порцией («две столовых ложки») гречки, приправленной соусом, желе из соевого молока^{594}. Как видим, на разных «елках» меню было довольно однообразным, и не случайно — острая нехватка «карточных» продуктов именно в первой декаде января 1942 года ощущалась повсеместно.

Предполагалось, что угощение дети съедят здесь же, на «елке», но многие из них тайком уносили часть обеда домой. Несли то, что оказывалось наименее жидким: гущу супа, хлеб, котлеты, желе. Никто из их родных от новогодних подарков не отказывался — не такое было время.

Новый, 1943 год встречали во многом иначе. В.Ф. Чекризов сравнивал новогодние дни этого и прошлого годов и обнаруживал разительные перемены. Тогда — голод, холод, сугробы, занесенные снегом трамваи и троллейбусы и, главное, санки с мертвыми, «которые никогда ни один ленинградец не забудет». Теперь — улицы полны людей, в кино не протолкнуться к билетной кассе, в Александрийском театре от людей тесно, устраиваются танцы. Он услышал в трамвае разговор отца с сыном, горевавших, что не смогли добыть елку, — «думали ли они о елке в прошлом году?». Помимо угощения на «елках» 1943 года детям давались и подарки. Одной девочке повезло — ей удалось побывать на праздниках и в радиокомитете, и в Доме ученых. На первом из них она получила кулек с грецкими орехами, печеньем, пятью шоколадными конфетами, сухими яблоками, на втором — «хорошего мягкого зайца», пакетик с конфетами, три галетки^{595}.

В праздниках 1941 — 1943 годов, как в капле воды, отразились все вехи драматической истории осады города. Ноябрьские праздники 1941 года впервые за много лет прошли без парада и демонстрации, но люди вечером вышли на улицы, заполнив, тротуары и мостовые. По радио передавали военные марши и песни, на зданиях висели красные флаги и кое-где портреты вождей — их, правда, было мало. На предприятиях состоялись митинги, детям и школьникам раздавали билеты в театры, причем перед началом спектаклей давали угощение — кашу, котлету и компот. Приметой праздника стали очереди в магазинах — надеялись, что в этот день их скудный ассортимент расширится^{596}. Праздничные выдачи по карточкам не были щедрыми. Набор продуктов обычно включал в себя пряник и шоколадную плитку, вино, но, как отметили очевидцы, пьянства в городе не было.

В ноябрьские праздники 1942 года город был оформлен лучше, на ряде зданий появились панно и лозунги. 7 ноября многие не работали, а среди праздничных выдач были водка, красное вино, селедка, сухофрукты и даже белый хлеб. Неприятно удивили, однако, государственные цены на праздничные продукты. Пол-литра водки стоили 60 рублей, в то время, когда средний заработок составлял 600—800 рублей. Обращала на себя внимание и малолюдность улиц. От бутафорских витрин, где 1 мая 1942 года демонстрировались сделанные из пластмассы овощи, фрукты и гастрономические яства, похоже, отказались — учли, с каким раздражением это было воспринято горожанами.

Обыкновением стало и проведение с весны 1942 года «товарищеских ужинов», продукты для которых собирали вскладчину. В 1943 году чаще проводились вечера молодежи, как правило, они заканчивались танцами. Популярными являлись вечера в Клубе им. Первой пятилетки, правда, имевшие сомнительную репутацию. С удивлением встречали на улицах с весны 1942 года, обычно во время праздников, и горожан, распевавших песни.

Конечно, у подавляющего большинства блокадников были тогда другие заботы. Нельзя не видеть, что праздники служили некоей отметкой, по которой ленинградцы оценивали, как менялся их «достаток», — недаром в их записях так много свидетельств о пайках. И все же город оживал и постепенно стирал с себя черты «смертного времени». Люди не могли жить одним лишь горем, им хотелось и веселья, их тянуло к театрам и книгам, они старались надеть на себя все лучшее, что имели, они стремились выглядеть привлекательнее и красивее.

Наиболее значимыми формами спасения людей в самые трудные дни блокады считались прежде всего стационары, детские дома и больницы. Имелось несколько видов стационаров. Лучшим из них считался городской, где получали очень хорошее питание, было тепло и уютно. Калорийную, качественную еду выдавали в районных стационарах, хотя и не столь щедро, как в городском. Низшим звеном в этой системе являлись стационары предприятий и учреждений. Здесь тоже подкармливали горожан, но возможности предоставить им приличное питание даже по блокадным меркам имелись не всегда. Решение об открытии стационаров было принято Ленгорисполкомом 29 декабря 1941 года и, скажем прямо, являлось запоздалым и декларативным. Кормить здесь ослабевших людей в первой половине января 1942 года было нечем: не хватало даже продуктов для того, чтобы выдать их своевременно по карточкам.

Правильнее было бы сказать, что первые стационары возникали своеобразным явочным порядком. Так, «очаги приюта тяжелых больных» появились стихийно в ряде домовых контор, куда обычно ходили за кипятком: «Поставили койки, загородили ширмы»^{597}. На заводе им. А.А. Жданова наиболее ослабевших работников помещали в изолятор, где-то создавали «пункты первой помощи» — некое подобие стационара на 10—15 коек — на основе наиболее крупных санитарных постов. Дать «усиленное» питание здесь не могли из-за отсутствия средств, но получить кипяток и оказаться в более теплой комнате для истощенных горожан, лишенных ухода, тоже значило немало.

Все это, однако, было способно решить проблему лишь в малой степени. Предпринимались попытки устроить «стационары» в квартирах: бойцы комсомольских и санитарно-бытовых отрядов разносили лежачим больным горячую пищу, топили печь полученными по ордерам дровами, убирали комнаты, помогали устроить детей в детдома. Это обязательно должно быть отмечено как пример благородства и стойкости ленинградцев, но и тут многого достичь не удалось. Отряды были малочисленными, увеличить их число не могли из-за нехватки пайков I категории, даваемых за выполнение особой тяжелой работы. Секретарь Октябрьского РК ВКП(б), посвятившая работе комсомольских отрядов патетический очерк «В дни блокады», в стенограмме сообщения, не предназначенной для публикации, была куда более откровенной: «А что и мы-то могли сделать?! Помочь почти ничего не могли! Ну, пошлешь супцу, прикрепишь к столовой. Наши… работники истопят печь, выкупят и принесут хлеба. Такая помощь оказывалась, но ведь этого было мало!»^{598}