Прити встала с постели, собираясь подойти к двери, но Мими и Тукуна вцепились в мать с двух сторон. Она оттолкнула их и скрылась за порогом. Шаги ее замерли где-то на улице.
Брат с сестрой остолбенели. Они не могли произнести ни слова и лишь со слезами на глазах смотрели друг на друга.
Наступила тишина. Судамо-бабу воспользовался благоприятной возможностью и вернулся было к прерванному занятию. Как раз в это время в его романе развертывалась одна исключительно сложная коллизия. Некая страна Лучезария научилась добывать из эфира и хранить импульсы духовной энергии. Лучезария собрала всю духовную энергию, которая вырабатывалась на ее территории в течение многих веков и поколений, что позволило ей подняться до положения духовного наставника всего мира. Теперь Лучезария посылала накопленные импульсы в другие страны…
Но тут Судамо-бабу вздрогнул от душераздирающего крика: «Маа-ма!» Это Мими и Тукуна заливались в один голос Судамо-бабу с тихой яростью отшвырнул перо. «О господи, — восклицал он про себя, — разве в этом доме станешь писателем? Если б жена вдохновляла хоть немного — так нет, от нее одни сплошные помехи!.. Столько было связано надежд с браком по любви, но жена оказалась слишком прозаической натурой. Вечно она занята хозяйством и детьми. Нет, в такой обстановке писать невозможно. Да еще эти дети… О господи!»
Между тем Мими и Тукуна не замолкали. Они орали как оглашенные.
— Куда ты пропала? — истерически окликнул жену Судамо-бабу. — Не слышишь, что здесь творится?
— Что я должна делать? — улыбнулась Прити, выходя из темного угла.
— Если хочешь прославиться как жена знаменитого писателя, угомони их хоть немного. Ну, пожалуйста!
И Судамо-бабу молитвенно сложил руки. Прити усмехнулась, подошла к постели, прижала детей к груди и запела:
— Куда же уйти я смогу от вас, родные Мими и Куна?
Я жить должна, ради вас должна, родные Мими и Куна…
— Сделай одолжение, перестань петь свои стихи, — раздраженно-вежливо буркнул Судамо-бабу.
— Никто не смеет прервать этот стих, родные Мими и Куна… — продолжала петь Прити, не обращая внимания на просьбу мужа.
— О господи! — вскипел Судамо-бабу. — Я не могу больше оставаться в этом доме!
Он вскочил, опрокинул с грохотом стул и шагнул к двери.
— Куда ты пойдешь и как бросишь детей,
Бесценный мой господин?..
— Как, как ты сказала? — в изумлении остановился Судамо-бабу.
Он во все глаза смотрел на жену и без конца повторял про себя неожиданное обращение.
— Куда б ни пошел — вернешься в свой дом,
Бесценный мой господин.
И будешь ты пленником нашим навек,
Бесценный мой господин.
Тут Судамо-бабу взорвался:
— Пленником?! Ну погоди, увидишь, какой я пленник!
Он поднял стул и сел на нем в вызывающей позе. Прити метнула на мужа насмешливый взгляд и легла, обнимая детей.
— Ма, расскажи про красивый дом, — попросила Мими.
Вместо рассказа Прити снова запела:
— Свети сильнее, ясный месяц мой,
Мими пойдет невестой в дом чужой.
Но кто же будет провожать ее?..
— А правда, Мими, кто тебя проводит в дом мужа?
— Тукуна, — не задумываясь ответила Мими.
— Вот еще! — выпалил Тукуна и даже присел от возмущения. — Я ни за что не стану провожать ее!
— Ма, мама, пусть он проводит меня, ну вели ему!
Прити растроганно поцеловала дочь и поспешила успокоить ее:
— Он проводит, конечно, проводит. Кто же еще?..
— Нет, — упрямо замотал головой Тукуна, — я ни за что не пойду провожать Мими.
Тукуна ударил сестру кулаком по спине.
— Все равно пойдешь, все равно! — заливаясь слезами, твердила Мими.
Прислушиваясь к этому неожиданному спору сына с дочерью, Судамо-бабу встал из-за стола и подошел к кровати. Ему захотелось провести один любопытный эксперимент. Когда дети решили, что тигр унес мать, их отчаянию не было предела. Интересно, как они будут реагировать, если тем же самым припугнет их отец?
— Предупреждаю, — сказал он, привлекая к себе Мими и Тукуну, — если вы будете безобразничать, я уйду из дому… и меня заберет тигр… Вам не жалко?
Мими и Тукуна уставились на мать и молчали.
— Что же вы не отвечаете? Не жалко? — допытывался Судамо-бабу. — Вот я ухожу…
Прити тихо улыбалась.
— Не жалко? — последовал все тот же горестный вопрос, Мими отмалчивалась, а Тукуна наконец разомкнул губы и ответил:
— Нет.
— Вот она, судьба отцовская! — сокрушенно вздохнул Судамо-бабу. — Надрывайся ради них, а на старости лет тебя же прогонит родной сын. Все мираж, все обман!
На глазах его сверкнули слезы. Он встал и двинулся было к себе, но Прити удержала его:
— Ну что ты расстроился от пустячного детского слова?
— Пусти, пусти…
Судамо-бабу снова сел за стол. Душа его ныла от боли. Он молча глядел на небо, Прити уснула. Рядом посапывают Мими и Тукуна, прижавшись к матери с обеих сторон. Тонкий рот Мими иногда нервно вздрагивал, на губах Тукуны играла улыбка. Вокруг снова воцарилась тишина.
Дон-н-н, дон-н-н… — пробили городские часы.
Время позднее, пора бы идти спать, но Судамо-бабу не до сна, он все думает, думает о Мими и Тукуне. «Откуда у них такая злоба? Кто в этом виноват? Должно быть, я сам», — решает он и тяжело вздыхает. Ведь в детях повторяются их родители. О, этот обезумевший от злобы мир!
Вдруг вскочил Тукуна.
— Где мое ружье? Дай его скорей!
— Зачем оно тебе среди ночи? — встрепенулась Прити.
— Тигр пришел, хочет Мими унести. Я убью его, ма!
Мальчик схватил свое игрушечное ружье и побежал к двери. Прити со смехом бросилась следом, поймала его и уложила на место.
— Вот ты какой! Целыми днями ссоришься и дерешься с Мими, а увидел во сне, что тигр пришел за сестрой, так бежишь убивать его.
— Прити… Прити, — повторял потрясенный Судамо-бабу, — значит, человечное в человеке все-таки сильнее всего. Никакая злоба, никакая зависть не может вытравить в людях мечту о торжестве добра, о мире, о равенстве. И эта мечта все равно сбудется. Обязательно сбудется!
Маркандэй
Туфли Манохара
«Непонятно, что это, но не туфли же… — Манохар в растерянности стоял посреди комнаты. — Почему же хозяйка опять велела искать их здесь?»
Он снова оглядел комнату.
«Нет тут никаких туфель, валяются две красные игрушки, и все».
Он поднял их.
«До чего красивые! Только это уж точно не туфли: крошечные какие! Вот у хозяина башмаки так башмаки: толстенная подошва, да еще подковки набиты, а верх смазан ореховым маслом. Это, я понимаю, туфли!»
Манохар мечтательно улыбнулся.
«Вырасту, непременно куплю туфли. Самую тяжелую работу буду делать, а куплю. Говорят, люди и в восемьдесят лет радуются жизни. Если так, то я еще успею на них полюбоваться. Мама говорит, что не всю жизнь я буду гнуть спину на хозяина. «Ты, говорит, еще глупый, ничего не понимаешь. Вот я и определила тебя в услужение, чтобы выучился какому-нибудь делу. Знаешь соседского Раму? Его мать им не нахвалится. А что ж, разве только Раму хороший сын?
Только Раму хорошо зарабатывает? Придет время, и ты тоже будешь работать на джутовой фабрике. А вернешься из Калькутты, будет у тебя шикарная рубашка, дхоти, чалма и настоящие городские туфли…»
Манохар совсем размечтался, но вовремя вспомнил о хозяйке. Он снова с сомнением посмотрел на игрушки, взял их в руки.
«Какие мягкие! Как цветы. А это что за блестящие штучки на ремешках?»
Манохар осторожно потрогал непонятные штучки.
«У этой новой невестки хозяев все не как у других. И одевается не по-здешнему, и говорит не так, как мы».
