Словно выпуклость шлема или плоскость щита, тускло поблескивает ветровое стекло или небрежно брошенное крыло машины. Разбросанные там и сям рули, колеса, подножки и прочие детали и узлы автомобиля кажутся поломанными и искореженными в жестокой схватке. А в самом центре этой скорбно-величественной картины, на легкой чарпаи мирно похрапывает ночной сторож.

В лунную ночь я не могу отделаться от ощущения, что передо мною раскинулся лагерь Чингисхана: все спят крепким сном, над спящим станом, бодрствуя, витает лишь ужас и призрак смерти… Ужас тех, кому довелось свести знакомство с мечами бесстрашных воинов грозного полководца… И еще я вижу в лунную ночь хозяина мастерской — сопя, расхаживает он по спящему стану, гроза и повелитель запуганных ребятишек…

Однажды я случайно узнал, что паренька, которому больше всех достается от хозяина, зовут Рахимом. Вот как это случилось.

Рано утром — я еще не успел умыться — с заднего двора донеслись глухие звуки ударов и громкий детский плач. Я выглянул в окно.

Спасаясь от преследования, один из мальчиков ловко лавировал меж кузовами грузовиков и легковых машин, а хозяин, размахивая веревкой, старался его поймать. Со стороны могло показаться, что взрослый и ребенок играют в кошки-мышки.

— Стой!.. Стой, тебе говорю! — рычал взрослый. — Полезай наверх, поймаю — пощады не жди!

Неизвестно, куда «наверх» загоняли паренька. Может, это связано с какой-то опасностью, которой хозяин не хотел подвергать себя? Да нет, наверное, что-то другое: я уже заметил, что паренек был не из робкого десятка.

Потом вдруг вижу: парнишка с ловкостью обезьяны взбирается на грузовик, стоящий в нескольких шагах от моей квартиры, а разъяренный хозяин, стоя внизу, подгоняет его, грозно размахивая обрывком веревки:

— Лезь, щенок!.. Лезь выше!.. Выше, тебе говорю!

А когда мальчик, с трудом переводя дыхание, уселся на крыше кабины, хозяин спокойно проговорил:

— Теперь можешь отдыхать целые сутки. Снимать тебя буду завтра, в это же время… И ни куска лепешки тебе, ни глотка воды… Питайся свежим воздухом…

Только теперь до меня дошло, что «наверх» мальчишку загнали в наказание за какую-то провинность. И хотя крыша грузовика была футов[34] на пять ниже окон моей квартиры, парнишка вскарабкался туда за три секунды. Оказавшись в безопасности, он огляделся. На лице его, перепачканном сажей и пылью, четко выделялись грязные полосы от слез.

Из города я возвращался поздно вечером. Пройдя в ванную комнату, чтобы сполоснуть лицо, я увидел в окно того самого мальчика.

Уткнувшись лицом в колени, он горько плакал, повторяя прерывающимся от слез голосом;

— Ну, можно… я спущусь… я больше никогда… не буду оговариваться…

— Нет, нет, сынок, ты посиди, отдохни на досуге, устал, бедняжка, — выразительно помахивая концом веревки, издевательски-ласково отвечал ему снизу хозяин.

Неужели парнишка так и просидел на крыше кабины с самого утра? А ведь полдня лил дождь!

— Это предел жестокости! — возмущенно сказала жена, когда мы садились пить чай. — Сегодня же поговорю со всеми соседями по кварталу. Так продолжаться не может!

Она помолчала. Потом заговорила снова:

— Это же настоящий палач! Сначала мальчик плакал от побоев, а теперь этот садист целый день продержал его под открытым небом! Нет, это не человек, это какой-то зверь в человеческом облике. Сам уже не раз успел заправиться, а мальчишке даже по нужде не разрешил сойти вниз… Слышишь, опять плачет. — И она с возмущением принялась пересказывать мне обо всех событиях прошедшего дня.

— Конечно, он зверь, — поддержал я ее, — Жаль парнишку: с самого утра голодный.

— Дожидайся от этого ракшаса, накормит он, как же! Я уж не стерпела взяла кусок лепешки, завернула в газету и потихоньку бросила ему, а он смотрит на нее голодными глазами и не притрагивается. «Что ж ты, спрашиваю, не ешь?» — «Хозяин, говорит, опять поколотит», — «А откуда он догадается? — говорю. — Снизу-то совсем не видно, чем ты там занимаешься». Ну, кое-как уговорила — поел.

Положил кусок рядом, отщипнет немножко и незаметно в рот… А вот как напоить его — ума не приложу. Целый день просит хоть глоток горло промочить, да ведь это вода, ее в газету не завернешь, — И жена уже спокойнее рассказала мне обо всем, что узнала за сегодняшний день: — Зовут его Рахим Бахш. Живет с родителями. В семье, кроме него, еще две сестры. Отец работаем где-то на фабрике… Я с самого полудня стояла у окна, все расспрашивала.

Через несколько дней, когда с подоконника сдуло ветром мою новую рубаху — она упала прямо посреди гаража, — мне поневоле пришлось спуститься в мастерскую. Хозяина к счастью, не оказалось: поехал осматривать чью-то попавшую в аварию машину. Рахим, сидя прямо на земле, очищал ржавчину с какой-то зубчатой детали.

— Ну как, Рахим, хорошо тебе отдохнулось в тот день на крыше грузовика? — в шутку спросил я.

Его перепачканное маслом лицо расплылось в улыбке.

Не выпуская из рук грязную паклю, он тыльной стороной ладони отбросил волосы и, не говоря ни слова, кивнул.

— Он у нас сорвиголова! — вмешался стоявший неподалеку паренек. — Ему все нипочем! Никого не боится. Даже хозяина. Бывает, даже покрикивает на него. «Эй ты, кричит, любезный, подай-ка вон ту деталь!» За это ему и достается больше всех.

— Ну, а если бы тогда всю ночь пришлось сидеть на крыше? — спросил я.

— Ну и что, всю ночь? — ответил он со смехом. — На крыше еще как спится! На свежем воздухе, под звездами!

— Ишь расхвастался! — покачал головой самый маленький из мальчишек. Можно подумать — ему все нипочем! А как же бхут?

— Какой еще бхут? — удивленно спросил я.

Швырнув на землю промасленную ветошь, Рахим ухватил паренька за шиворот и, подтянув его вплотную к себе, наигранно-добродушно сказал:

— Смотри-ка, разговорился! А что мне бхут?

— О каком еще бхуте вы говорите? — с любопытством переспросил я. В глубине души я решил, что бхутом они называют меж собой своего хозяина.

— О каком бхуте? О самом обыкновенном, — усмехнулся мальчишка. — Рахим боится бхутов… Да, да, господин, сюда по ночам являются бхуты. Не верите — спросите у сторожа. Самого-то бхута не видно, только бубенчики на ногах звенят да изредка плач доносится.

— Может, раньше здесь было кладбище? — высказал я предположение.

— Нет, кладбища здесь не было, а был пруд, — понизив голос, заговорил Рахим. — Много людей потонуло в том пруду. Потому, видно, и повадились бхуты летать сюда. — Вот и вчера явился один, весь в белом, и стал тормошить сторожа. «Я, говорит, ужин принес тебе. Ступай поешь», А знаешь, что стало бы со сторожем, если б он хоть крошку в рот положил?..

— А ты сам видел бхута? — перебил я Рахима.

— Конечно! Своими глазами… Задержался я вчера допоздна: работа срочная была. Закончил — на дворе глухая полночь. Домой идти поздно. Вот и решил я заночевать здесь. Уснул. Вдруг среди ночи просыпаюсь, гляжу — большой грузовик трогается с места, а в кабине никого нет. У меня сердце в пятки от страха. Как же, думаю, так? Ведь только вчера сняли с него мотор и коробку передач, один остов остался. А тут вдруг, слышу, мотор заработал. Потом грузовик то вперед тронется, то назад сдаст, вперед-назад, точно буксует… Гляжу я — глазам не верю.

Оттянув грязными пальцами нижние веки, Рахим живо изобразил, как он в ту ночь наблюдал за грузовиком.

— Вдруг вижу — из кабины выходит какой-то человек, с головы до ног весь в белом. На меня даже икота напала от страха…

— Вот интересно! А нам можно поглядеть?

— Да осыпь меня золотом, ни за что больше не останусь тут на ночь, — замахал руками Рахим и снова принялся за отложенную работу, всем своим видом показывая, что тратить время на всякие пустяки он не намерен.

Я забрал свою рубаху и двинулся было к выходу, но напоследок решил все же задать еще один вопрос:

— Ну, ночью — это понятно, а вот как днем? Хозяина-то не боишься?