— Какому делу? — не понял я.
— Охране животных. Андестенд?
— Андестенд. А потом?
— А он мне ответ написал, что, мол, в штате пока мест нет, но вы приезжайте поучиться в летнюю школу при МЦОСП, может, потом чего и подвернется. Представляешь? Намекает!
— Представляю. Подвернулось?
— Нет, тогда не подвернулось. Закончил я школу и уехал в Эссекс. А через три месяца получаю письмо с Джерси. «Ага, — думаю, — подвернулось-таки!» И точно. Зовут работать.
— Здорово, — говорю. — И как работа?
— Хорошо, — ответил Крис и потер спину, в которую утыкался деревянный насест, — только клетки для меня маленькие.
Болтать мы болтали, но между делом и клетки убирали. И скоро дошли до конца фазанника. Осталась неубранной только последняя клетка. К тому времени уже было сложно сказать, какой цвет у находящихся в ней фазанов: солнце скрылось за гранитными стенками зоопарка, скатилось со скалистого берега острова и утонуло в проливе Ла-Манш.
— А как у вас там, в России? — спросил Крис. — Зоопарки есть?
— Зоопарки у нас в России есть, — ответил я. — Но не везде.
— Холодно, — догадался Крис, — не тот климат.
— Климат, конечно, у нас прохладный, — согласился я. — Но главная причина не в этом.
— А в чем?
— А в том, что у нас традиции другие. В нашей стране раньше в основном колхозы были приняты и заповедники. У нас знаете какой главный лозунг был?
— «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — вспомнил Крис.
— Нет, «берегите природу — мать нашу».
— Здорово.
— Хорошо, — согласился я. — Только сейчас его почти никто не придерживается.
— А вот это плохо. Правда, у нас еще хуже.
— Что такое?
— В Англии ни одного натурального леса не осталось. Все вырубили. Волков перетравили, медведей перестреляли. Потом за голову схватились, да поздно. Ни один крупный хищник не выжил. Теперь хотят их снова откуда-нибудь завезти. Вот у вас, к примеру, медведей не осталось?
— Осталось, — говорю. — Но я вообще-то на такие вопросы не могу отвечать.
— А кто может?
— Минприроды.
Тут мы как раз последнюю клетку доубирали.
— А время-то уже позднее, — заметил Крис.
— У вас тут рано темнеет, — отозвался я.
— А у вас позже? — удивился Крис.
— У нас в Мурманске один день полгода идет. А потом еще ночь столько же.
— О, май год! — сказал Крис.
— Ну, до свиданья, — попрощался я.
Возвращаясь домой, я думал, что при следующей встрече обязательно расскажу Крису, что в Москве самое красивое в мире метро и что самый великий писатель на свете Лев Толстой. А то вдруг не знает?
Когда я дошел до главных ворот, уже совсем ничего не было видно. В потемках я перепутал турникеты входа и выхода, и уткнулся в перекладины.
— Выход через соседний турникет, — сказала дежурная.
— Да вы не волнуйтесь, — ответил я. — Я под перекладину поднырну. Никто и не заметит.
— Вы из России, что ли? — догадалась кассирша.
— Да, — признался я.
— Тогда проходите.
Через пятнадцать минут я сел за свой стол и приступил к ужину.
— Никто не опоздал, — удивилась Олуэн, — надо же.
18 (1Наянго_(гл.18)
Наш ужин состоял из жареной цветной капусты в сметане и спагетти. Наянго смотрел на эту еду огромными глазами. Он протыкал кусок цветной капусты вилкой, подносил к глазам и долго над ним смеялся. Он никогда раньше не видел цветной капусты, тем более в сметане.
Спагетти удивило Наянго еще сильнее. Он намотал одно спагетти на вилку и стал поднимать вверх, ожидая, когда оно оторвется от тарелки. Но оно никак не отрывались. Тогда Наянго встал со стула, но хвост подлого спагетти продолжал лежать на тарелке.
Кумар следил за действиями Наянго из-за соседнего столика. Он понял, что новичок зашел в тупик, и решил его оттуда вывести.
— Ты думаешь там много спагетти, — сказал он, — а там на самом деле одно. Поэтому конца ему не будет.
Такая невероятная длина мучного изделия нанесла сильный удар по сознанию Наянго. Стоя с бесконечным спагетти на вилке, он понял, что в этом мире не все просто и понятно. Случаются и загадки. Разгадывая их, человечество движется вперед, открывает законы тяготения, выводит теории относительности.
— Как же его есть? — спросил Наянго, опуская спагетти в тарелку. — Оно же все в рот не влезет.
— Его откусывать надо, — объяснил Кумар.
— Риали? — удивился мой сосед. — О-о-о!
Он аккуратно откусил от спагетти сантиметров двадцать и принялся так осторожно жевать, будто опасался напороться на проволоку.
— Долго ты добирался? — спросил я Наянго.
Видно, мой сосед ждал этого вопроса.
Он опустил вилку, насмерть задушенную спагетти, и засмеялся.
— Знаешь, как долго летел! Над Африкой летел, над морем летел, над Европой летел. Во сколько летел!
— Путь не близкий, — согласился я.
— Сел в самолет вчера днем, прилетел сегодня утром. У-ух! — Глаза Наянго стали большими, как бильярдные шары. — Спал, ел, снова спал и еще раз кушал! Потом опять спал! А мы все летим, летим! А когда прилетели в аэропорт! Ох-ох-ох!
Наянго зацокал языком, но этого ему, видимо, было недостаточно. Он отпустил вилку и стал щелкать пальцами.
— Сколько в аэропорту народу! И все эти люди в конце концов оказываются в воздухе! Сколько народу в воздухе! Ах-ах-ах!
— Да, народу в небе немало, — снова согласился я.
Наянго закивал и вдруг стал пританцовывать.
— Народу много, а туалета в самолете всего два. Знаешь, какая очередь стояла? Во-о-от такая!
Наянго развел руки, словно разжимал пружинный эспандер.
— Да, — кивнул я, — в самолете это бывает.
Ханна выразительно прокашлялась, и Наянго снова взял вилку.
Он придвинул ко мне свою голову — так близко, что я смог различить каждый его волос, свернутый в черное кольцо.
— А еда-то здесь какая странная, — доверительно сообщил он и оглянулся. — Вкуса еды нет. Боюсь, от нее пучить будет!
Местная еда, действительно, имела странный вкус. Капуста пахла чем-то совсем на капусту не похожим, у спагетти и вовсе не было никакого привкуса. Хотя нет, оставалось какое-то резиновое послевкусие. Но сказать об этом было нельзя.
Я видел, с каким старанием Олуэн готовит. Как сыплет в капусту корицу, как красиво укладывает салат. Она в это время походила на Рембрандта, творящего свои лучшие картины. А если ее произведений кто-то не понимает, то это его проблемы. Вот я Малевича тоже не понимаю, а другие любят, говорят — гениально.
— Ешь-ешь, — сказал я Наянго. — Еда хорошая.
Смутившись, Наянго отодвинулся от меня и застенчиво поиграл вилкой.
— Смелее, — ободрил я.
Наянго вонзил вилку в отрезанный кусок спагетти и поднес ко рту. Но не удержался и, перед тем как съесть, все-таки тщательно его обнюхал.
— Никакого запаха! — сказал он страшным голосом и отправил кусок в рот.
Глаза его заморгали, помогая еде опуститься в желудок.
Когда тарелка Наянго опустела, он аккуратно сложил в нее столовый прибор и выжидающе посмотрел на меня. Я понял, что настало время рассказать о себе.
— Вот из ё нэйм? — спросил Наянго.
— Стас. Это имя. А фамилия Востоков. Истмен. Андестенд?
Наянго кивнул. Потом зачем-то поменял местами нож и вилку, лежащие в тарелке.
Я молчал, понимая, что сейчас мы перейдем к самой интересной теме.
— Веар ю фром? Откуда ты прилетел?
— Фром Раша. Из России.
— Из России! — Наянго подпрыгнул так, будто я сказал: «С Альдеберана».
Он вскочил со стула и сплясал танец шамана. При этом, как и положено шаману, он ухал, трясся всем телом, закатывал глаза. Казалось, он сейчас начнет прорицать.
Однако Наянго быстро успокоился и сел на стул.
— Из России! Там же очень холодно!
Говорить, что я из такой России, где не холодно, и вообще, из Узбекистана, я не стал. Вряд ли Наянго слышал о таком крае.
Скорее всего, его знания простираются не дальше Алжира. Нет, конечно, он знает США, Россию и, может быть, далекую страну Китай. В наше время, охваченное газетами и радио, об этих гигантах трудно не услышать. А вот другие государства ему вряд ли были известны. Да и зачем они ему нужны? Знать нужно только то, что в жизни пригодится. Зачем же Наянго — Узбекистан или, скажем, Люксембург?
