И вдруг Макс Дрексель увидел, как он подошел, к старухе и, вытащив из-за пазухи смятую лепешку, улыбаясь, протянул ее мальчику.

— Ты сегодня, наверно, не ел.

Чертов румын! Кусок бутерброда застрял у Макса в горле, когда мальчик боязливо протянул за лепешкой худенькую ручонку.

«Мы ели и пили, и нам в голову даже не пришло, как голоден этот ребенок, который смотрел на нас, не смея шевельнуться», — подумал тогда Макс и так почему-то рассердился на румына, что выгнал его на улицу.

Уже потом Макс додумался, отчего ему стало так досадно: он сам не смог бы ничего дать ребенку, боясь насмешек своих солдат, а румынский пехотинец, наверно, трусливый в бою, не побоялся их. Вырвавшись за дверями из крепких рук Макса, он насмешливо улыбнулся и ушел, ежась, но весело насвистывая под проливным осенним дождем.

Вообще Макс Дрексель думал слишком много для солдата. Но что поделаешь, когда в котелке бурлит?!

Совсем иначе чувствовал себя Курт Хассе.

Когда дивизию сняли с Воронежского направления и спешно отправили под Сталинград, Курт заявил: — Довольно тянуть канитель! Теперь мы сбросим русских в Волгу. Мы им покажем!

За год до этого один из приятелей Курта попрекнул его тем, что его отец, Арно Хассе, начальник лагеря, выполняет роль палача. Самолюбие Курта было уязвлено, и он донес на приятеля. Он понимал, что государством нельзя управлять без насилия, но все-таки не жандарм, мастер застенка, а бравый прусский офицер являлся его идеалом. Курт Хассе хотел служить империи — она льстила ему тем, что причисляла его, некрасивого и тщедушного, к избранной расе. День, когда он надел военный мундир, и не простой, а форму СС с серебряными галунами и эмблемой смерти на рукаве и фуражке, был самым торжественным днем его жизни.

И таким же счастливым показался ему день, когда его отца назначили командиром дивизии, отправлявшейся на Восточный фронт. Теперь этой дивизии суждено было закончить бой под стенами Сталинграда. Узнав об этом, Курт Хассе стал говорить, что русские умеют воевать, что они самый сильный противник, с каким встретилась Германия на полях сражений. Он очень опасался опоздать к завершающей победной битве. Фюрер не жалел сил для захвата города на Волге. Те, кто осуществлял его предначертания, конечно, будут награждены. Хотя Курт был еще молод и зелен, но аппетит к жизни у него уже развился. Кусок русской земли не меньше трехсот гектаров пришелся бы как раз по его зубастой пасти.

Вид разбитого города не поразил молодого фашиста.

— Чистая работа! Но мы им еще не то устроим! — сказал он в штабе дивизии, презрительно кривя тонкие губы. — Римляне распахали место, где стоял непослушный Карфаген… Мы перепашем всю Россию и поделим ее земли между нашими героями.

— Браво, Курт! — воскликнул старый Хассе, выглядевший великолепно в мрачном блеске своего мундира.

— Браво, Хассе-младший! — сказали офицеры, находившиеся в богато обставленном блиндаже бывшего начальника лагеря смерти, а теперь генерала дивизии.

Им нравился Курт. Он не захотел остаться на Дону, в полевой жандармерии у бывшего сослуживца отца по лагерю. Уже после первых сражений в заводском районе командир роты Аппель Хорст представил его к награде.

Аппель Хорст отличился под Воронежем. Партизаны убили там пятерых гитлеровцев. Чтобы отучить русских от таких выходок, послали роту Хорста. Его молодцы немедленно окружили село… Хорст сам расстрелял из пулемета полный сарай жителей. Потом в одной избе сожгли живьем только детей, потом только взрослых, кажется, родителей этих детей. Аппель Хорст полагал, что у него есть твердая воля.

— Я закалил себя еще в лагере, — говорил он. — Я там лично расстреливал заключенных.

Некоторым однополчанам Хорст казался добродушным. На самом деле он был туп. Его голубоватые глазки тоже не оживились при виде сталинградских развалин. Не все ли равно где воевать! Шнапс есть. Жратвы много. Находились и женщины. Мысли о других благах жизни туго проникали в низколобую голову офицера Хорста, покрытую целой копной курчавых, жестких волос. Солдаты и офицеры в его роте были на подбор, да и весь полк, которым командовал Эрих Блогель, рослый румянощекий красавец, был составлен «орешек к орешку».

— Мы вместе выполняли волю фюрера в лагере смерти, — сказал в кругу приближенных Арно Хассе. — Потом мы передали наши обязанности на родине женщинам и инвалидам войны. Патриоты выполнят свое дело. А мы должны выполнить волю вождя здесь, в колоссальном лагере, каким станет Россия после падения Сталинграда.

Автоматчики роты Хорста первыми вступили на «Красный Октябрь». Перебежчик, бывший служащий завода, провел их на заводскую территорию по неглубокой балке, мимо сгоревших домиков Русской деревни. Неожиданным броском они сняли боевое охранение и, следуя за своим проводником по темным туннелям, пробрались в цех блюминга и смежный с ним литейный.

— Ого! Здорово тут поработала наша авиация! — с гордостью промолвил Курт Хассе, осматриваясь по сторонам.

Целые пролеты лежали на земле вместе с конструкциями гигантских мостовых кранов. Помятые листы кровельной жести гремели под ногами, хрустело стекло… Стены, сложенные из кирпича, между железобетонными колоннами тоже обрушились, и в широченные проемы виднелись другие, такие же разбитые цехи, груды искореженных металлических ферм, горы кирпичного щебня.

— Дали им тут жару! Что ты скажешь, Макс?

Макс Дрексель пожал широкими плечами и ничего не ответил.

— Нет, ты смотри, какая мощная сила наша авиация! — не унимался молодой фашист.

Дрексель окинул взглядом мертвые прокатные станы и громады грузных станков, на которых лежали обрушенные перекрытия.

— Все-таки жалко, что пришлось разрушить завод. Сколько тут вложено труда.

— Труда-а? — передразнил Курт Хассе. — Разве вы, крестьяне, способны понять величие уничтожения?.. Мы заставим русских восстановить все это… Нет, мы их заставим построить для нас такие же заводы на другом месте.

— Тише! — окликнул солдат Аппель Хорст. — Вы сюда не на экскурсию пришли! Слушать мою команду! — Он поговорил с перебежчиком, который изъяснялся по-немецки совершенно свободно. — Вот задача. Мы теперь в тылу у русских. Эти цехи примыкают к мартеновскому. Мы двинемся туда и постараемся его захватить. — Хорст положил руку на плечо перебежчика, — он из немцев, живших в Поволжье. Долго работал здесь, знает все подземные ходы и приведет нам подкрепление.

К вечеру фашисты бросили на участок между заводами около пятидесяти танков. В тесных закоулках среди развалин танки теряли маневренность. Здесь же, где рабочие поселки были сровнены с землей, а деревья садов скошены осколками бомб и снарядов, они атаковали свободно.

Бойцы морской пехоты, среди которых находился и Семен Нечаев, сидели в окопах у северо-западного угла завода. Стреляя из бронебоек, они подожгли восемь танков. Тогда противник направил в бой новые части, и они при поддержке минометов смяли левый фланг моряков.

— Сколько же их там, проклятых! — ругнулся Семен Нечаев.

В это время взрыв мины вывел из строя его пулемет. Слегка оглушенный, Семен, сразу ощутив неладное, заглянул в прорезь щитка. Нелепо задранное дуло пулемета смотрело куда-то в сторону. Это походило на дурной сон.

Семен огорченно крякнул, отшатнулся и вдруг заметил погнутую железку на низком столбике и надпись на ней: «Рвать цветы воспрещ…» Остальная часть надписи вывернулась наизнанку.

Что тут было — заводской скверик или детский сад, — но было что-то очень нужное для красоты и полноты жизни. Доставая гранаты, приседая на крепко поставленных ногах, Семен вспомнил, что в самом деле тут находился детский сад. С неделю назад еще стояли остатки маленьких скамеек, а возле груды кирпичного щебня валялись погнутая ванна, разбитая посуда и крохотный красный детский башмачок. Кто-то из братвы подобрал его, понянчил на сильной ладони — вот, мол, какой человечище топал здесь без всякой опаски! — и поставил в нишу под бруствером, как заветный талисман. Этот крохотный башмачок с облупленным носком взволновал влюбленного матроса Нечаева, пожалуй, не меньше, чем вид разрушенного завода: ведь у него с Линой Ланковой могли бы быть дети! Надпись, чудом сохранившаяся в уничтоженном саду, тоже звала к отмщению.