«Ну, спроси меня. Я все тебе скажу!» — выражало неузнаваемо чужое лицо Ольги.

«Не могу. Неправда, ведь ты любишь меня! — взмолился растерянный голос в душе Аржанова. — Я не хочу думать иначе. Верю: никого и ничего постороннего нет между нами».

Взаимное напряжение ослабело.

— Что ты все злишься, Оля! — вырвалось у Ивана Ивановича с мягким укором.

— Я?.. Нет, я совсем не злюсь!..

Прошло три дня. Пять дней прошло… За это время Ольга закончила очерк и сама перепечатала его на машинке по всем правилам: на одной стороне листа, с большими полями слева для редакторских заметок. Когда она приготовила пакет для центральной газеты и уже собралась отнести его на почту, то с минуту стояла, глядя на свое послание, словно не веря собственным глазам. Опубликуют или нет — еще вопрос. Но вот она написала. Здесь результат большой вдохновенной работы! Это уже было счастьем!

И вдруг жена хирурга затосковала, перестала выходить из дому, сразу как-то опустилась. Миновало время командировки Таврова, он вернулся… Ольга узнала об этом от Елены Денисовны, обеспокоенной ее странным состоянием и искренне заботившейся о ней. Неделя прошла после памятной вечеринки у Павы Романовны, другая началась… Звонил телефон… Ольга не подходила к нему, только руки ее слегка суетились, когда она вслушивалась в его дребезжание. Неприбранная, с потухшим взглядом, она то ходила из комнаты в комнату, то сидела в углу дивана, зябко кутаясь в теплый халат. И погода заскучала по-осеннему. Зарядили дожди. Помутнели плакавшие с утра До ночи оконные стекла.

— Что с тобой, Оленька? — спрашивал доктор, тоже совсем помрачневший.

— Ничего. Просто так, — твердила в ответ Ольга.

Однажды Иван Иванович привел невропатолога, но Ольга наотрез отказалась от врачебного осмотра.

— Просто хандра. Пройдет и без лечения, — сказала она, с враждебным видом поглядывая на невропатолога, а заодно и на мужа.

— Я пропишу вам все-таки успокаивающие капельки, — дружелюбно говорил Валерьян Валентинович, словно не замечая угрюмого недоверия Ольги, так несвойственного ей раньше. — Хороши утренние обтирания водой комнатной температуры. Гулять надо побольше…

— Да, холодные обтирания до пояса, почаще бывать на свежем воздухе, и всю хандру как рукой снимет, — повторил он перед уходом.

— Не нужно мне никаких капелек! — сказала Ольга, рассматривая свои похудевшие руки.

Колечко, которое она рассеянно вертела, легко соскользнуло с ее пальца и, звякнув, покатилось под диван. Ольга не шевельнулась, чтобы поднять его; слезы хлынули по ее осунувшемуся лицу.

— Мне ничего не нужно, — прошептала она.

Ивана Ивановича неожиданно осенила догадка:

«Неудача на литературном фронте». Почти обрадованный этой мыслью, доктор подсел к жене, обнял ее:

— Поделись со мной, что тебя мучает. Ведь я твой самый преданный друг! Опять тебя литераторы оттолкнули?

Ольга потрясла головой, мягко, но настойчиво высвободилась из рук мужа.

— Не спрашивай меня ни о чем, — тихо сказала она. — Дай мне самой войти в норму.

Прошло еще несколько дней. Ольга по-прежнему отсиживалась дома. Однажды она вынула из стола свои записные книжки, последние заметки, сделанные на ходу. Лицо ее оживилось, когда она просмотрела их. Здесь было много еще не использованного, нужного и свежего для газеты. Можно поработать, сидя в четырех стенах. И Ольга начала писать… На этот раз она действовала, словно ювелир, кропотливо, любовно подбирая каждое слово, взвешивая каждую фразу и мысль. Она не спешила: за целый день сделала маленький набросок в несколько десятков строк, но работа заняла и увлекла ее.

Иногда в тишине квартиры раздавались телефонные звонки. Ольга, не вставая с места, вслушивалась, когда они звучали особенно долго, подходила к аппарату, но трубки не снимала. Лицо ее в такие минуты точно каменело.

Пава Романовна, зайдя к Аржановым, была поражена строгим, почти суровым выражением приятельницы.

— Клянусь честью, это никуда не годится! — воскликнула она. — Я сейчас поневоле прикована к дому: уже трудно ходить по здешним буграм. А вы почему запропали? Даже по телефону к вам не пробьешься! На кого вы стали похожи?! Не женщина, а какой-то аскет несчастный. Что вы напустили на себя? Хандра в наше время совсем не модна: мы жизнеутверждающее поколение!

Когда вертушка попыталась заговорить о Таврове, Ольга осадила ее.

— Я вас прошу не упоминать о нем, — потребовала она так резко и холодно, что Пава Романовна сразу осеклась и умолкла, подумав: «Действительно ненормальные люди!»

— А как вы теперь… довольны? — Ольга, пытливо оглядела отяжелевшую фигуру Павы Романовны.

— Я? Чему же мне особенно радоваться? Просто смирилась со своим положением, и все! Пусть будет еще один ребенок. Нам он не помешает. Только бы поскорее разделаться, а то уже некрасиво… Правда, дисгармония получается! — Пава Романовна неторопливо поднялась с места и, повертываясь перед зеркалом, сказала задумчиво. — Похожа на кенгуру. Точно! А что еще дальше будет!

— Но дети заполняют вашу жизнь? Привязывают вас к мужу? — нерешительно, сделав над собой явное усилие, спросила Ольга.

— Привязывают? Да, конечно, все-таки семья… — сумев придать своему хорошенькому лицу выражение значительности, однако неопределенно сказала Пава Романовна, сбитая с толку серьезностью Ольги, но тотчас, спохватившись, рассмеялась. — Приходят же в голову душеспасительные мысли! Конечно, дети — надежный якорь. При всех условиях они связывают, а насчет признательности мужу за их появление… Да что вы меня спрашиваете? — возмутилась она, подозревая ловушку. — У вас ведь был ребенок!

— Да, у меня был…

— Если вы тогда больше любили Ивана Ивановича, значит, вам надо опять родить.

Ольга почувствовала облегчение, выпроводив веселую говорунью, собрала и спрятала свои бумаги, взяла книгу и легла на диван в спальне, накрывшись мягким клетчатым одеялом… Этот плед принадлежал покойной матери. Когда она болела, то сидела в кресле, накинув его на колени. Маленькая Ольга любила прикладываться щекой к его ярким клеткам, в то время как легкая родная рука нежно перебирала ее пушистые волосы. У матери часто рождались дети, и она умерла от родов…

Книга, так и не раскрытая, съехала на пол. Ольга вздрогнула от шума, но не подняла ее: читать сейчас не могла. Вспомнился последний вечер, проведенный с Тавровым, дорожка, слабо белевшая под светом звезд. Молодая женщина упорно возвращалась мыслями к любимому человеку, и, хотя твердо решила, что не должна теперь встречаться с ним, сердце ее тосковало и болело не переставая. Ей хотелось умереть, но надо было жить. Пусть она не забудет Таврова, пусть никогда не вернется ее первоначальное чувство к мужу…

— Не все на свете счастливые! Я буду жить для работы и для ребенка…

Тавров вышел из здания фабрики и остановился на дороге, ведущей с пригорка вниз. Пасмурный день навис над окрестностью. Серые тучи, беловатые по взвихренным краям, беспорядочно двигались в вышине. Изредка, точно прорывался, падал дождь, сек желтую траву, шумел по камням и так же неожиданно переставал.

Подойдя к прииску, Тавров окинул взглядом потемневшие дома, грязные дымки над мокрыми крышами и представил унылую тишину своей квартиры… Нет, невозможно сейчас быть в одиночестве в четырех стенах, так можно дойти до полного отчаяния.

Он не понимал поведения Ольги, а послать ей письмо не осмеливался. На телефонные звонки она не отвечала. Иногда ему хотелось без предупреждения пойти к ней и потребовать объяснения, но сильное чувство сдерживало его, и он покорно томился в неизвестности, боясь подорвать репутацию Ольги. Поздними вечерами он проходил мимо ее окон, высматривал хотя бы тень на занавеске, но странно пустой казалась половина дома, где она жила с Иваном Ивановичем. Теперь Тавров испытывал неприязнь к Аржанову: тот имел возможность постоянно видеть ее, быть с нею… Вот выходной день, и они дома… вместе…