Иван Иванович очнулся, увидел столб дыма, поднимавшегося перед ним, и засмеялся, ловя ускользнувшую руку жены.

— Вот так настряпал! — говорила она, подхватывая сковородку и быстро унося ее куда-то.

— Зачем же ты примус погасила? — Иван Иванович раскрыл окно и совсем другим, теплым взглядом окинул спавший под звездами поселок.

— Сейчас я все устрою, — глухо ответила Ольга из другой комнаты. — Переоденусь и все устрою. Пусть только дым выйдет.

«Хорошо, что мне не пришлось сразу смотреть на него и говорить с ним! — думала она, лежа в постели. — Надо еще продумать, как мне сказать… Подготовить его надо».

Теперь, когда она лежала в темноте рядом с мужем, но не прикасаясь к нему, звездное небо словно придвинулось к самому ее изголовью, и ощущение любви и нежности к Таврову, слитое с представлением этой светящейся синевы, полностью овладело ею.

Иван Иванович, сонно вздохнув, положил на нее руку, обнял ее. Ольга замерла, но муж продолжал спокойно спать, а иногда он смеется и ругается во сне. Ему не хватает дня…

Она взяла эту покорную сейчас руку, тихонько отвела в сторону и снова почувствовала жалость к мужу и страх перед значительностью того, что возникло между нею и Тавровым, но ощущение счастья боролось с жалостью и страхом, оно звучало в ней, как песня. И все наконец разрешилось тихими, тяжелыми слезами, хотя Ольга понимала, что решать придется иначе.

Она не спала до утра, то радуясь, то холодея от боязни перед тем, что ожидало ее. Сомнения в своей правоте, в силе и цельности чувства Таврова мучили ее. И опасения за человека, который доверчиво грел ее своим дыханием, тоже сжимали сердце. Чем он особенно провинился? Разве он так уж плохо относился к ней? Но именно эта готовность оправдать показывала Ольге, как далека она теперь от него: когда она обижалась, сердилась, негодовала, то делала это любя, желая перенести на себя побольше его человеческой теплоты. А теперь она в ней не нуждалась. Не нуждалась и в нем самом и, отходя, может быть, для собственного спокойствия, хотела ему только хорошего.

«Пусть я слабое существо и эгоистка, а он в тысячу раз лучше меня, — думала она, — тем более я не имею права оставаться с ним, полюбив другого».

И все уже кажется ясным, пока новые мысли и чувства не потрясают ее. Как он отнесется к ее сообщению? Что будет при его встрече с Тавровым? Холодный пот проступает на лбу Ольги, воротник ночной Рубашки давит шею, пуховая подушка горячит. Неудобно. Неуютно.

Женщина переворачивается с боку на бок, подкладывает ладонь под щеку, потом обе ладони, взбивает подушку. Ей уже досадно становится, что муж спит и она не может сразу начать разговор.

Бьет четыре часа.

Снова оживает недавнее: дождь шелестит за стеной, ночь, воет сирена, и где-то бродит Тавров… А сейчас он здесь. Вскочить бы с постели, перебежать через мост, мимо темных тополей и спящих домов… Наверно, он также не спит. Может быть, ходит из угла в угол по тихой комнате или ушел в горы, на фабрику. Что, если он стоит тут, под окнами?! Ольга уже готова встать, чтобы выглянуть в окно… «Ах, глупая!» — говорит она себе и проводит ладонями по пылающему лицу.

Почему она не поцеловала его на дорожке, где воздух насыщен запахами увядающих трав и листьев? Среди кустов и деревьев сереют кое-где плетни крохотных огородиков, оттуда тянет шафраном и вялым укропом. И звезды там над купами тополей…

Бьет пять часов, шесть… Молодой сентябрь не торопится с рассветом. Однако небо уже мутнеет. Золото звезд осыпается и, падая, звенит вокруг. Или это бьют часы?..

Когда Ольга проснулась, Иван Иванович уже ушел на работу; она встала, старательно оделась, привела в порядок комнату, но странно было заниматься будничными, обычными мелочами, когда вся жизнь стронулась с места. Потом так же обычно она пила на кухне кофе со сливками, который продавался здесь в консервных банках. От ярко-красной спирали электрической плитки струился легкий жар, тепло шло и от чашки с кофе, которую Ольга держала в обеих ладонях.

Небо за окном обещало дождь; ветер, вдруг поднявшийся, нес пыль, молодая женщина рассеянно смотрела сквозь закрытые наглухо створки на серое небо, на красную гвоздику, увядшую в горшке на подоконнике, и думала о Таврове, о своем незаконченном очерке и предстоящем тяжком разговоре с мужем.

«Я прежде закончу работу, а потом буду разговаривать с ним, — решила она. — Если разволнуюсь, то ничего не сделаю».

С этой мыслью Ольга достала тетрадку с пометками Таврова на полях, несколько листов чистой бумаги и направилась к письменному столу.

Когда в квартире зазвенел телефон, не о времени вспомнила она сразу, а о необходимости откровенного объяснения с мужем, нехотя взяла трубку, но едва поднесла к уху, точно живой водой омылось преображенное лицо, губы раскрылись в улыбке, и несвойственный ей, но всем идущий румянец окрасил щеки.

— Да, говорите! — сказала она по-особенному зазвучавшим голосом. — Да, я вас слушаю!

Человек на другом конце провода мог воспринимать ее слова по-иному: — «Да, я вас люблю! Да, я о вас думаю!»

Тавров так и переводил их и оттого радостно, по-видимому, улыбаясь, сообщил совсем нерадостную весть:

— У нас сегодня было заседание… Получена телеграмма — вызов из треста. Нет, нет! Меня не отзывают совсем! — крикнул он, словно почувствовал испуганное движение Ольги. — Нас человек шесть срочно вызывают в Укамчан на совещание по программе четвертого квартала. Это из всех приисковых управлений. Сейчас уже выезжаем. — На этих словах Тавров осекся. — Дней на пять.

— Выезжаете? — Ольга растерялась, будто было сказано — не дней, а лет на пять.

— Я уже на пороге. — Он снова безотчетно обрадовался печали, прозвучавшей в ее голосе. — Машина ждет.

— Ждет… — Она все еще собиралась с мыслями.

— Ольга!.. — позвал Тавров и умолк: приисковые телефонистки любили подслушивать разговоры.

— Да, — отозвалась влюбленная женщина, чутко улавливая его колебание. — Я ни в чем не раскаиваюсь. Все так же, как вчера!

Когда она положила трубку, мысль о том, что его не будет ни сегодня, ни завтра, подавила ее. Она нуждалась сейчас в поддержке, а он уезжал почти на неделю. Ей захотелось побежать на квартиру Таврова — можно еще застать его! Но он сказал: «Машина ждет». Разве мог он так сказать, если бы имелась хоть маленькая возможность увидеться перед отъездом? Значит, собрались, говорили, говорили и прямо с заседания перекочевали в машины. Лицо Ольги немножко просветлело, но сердце ныло не переставая. Только теперь она по-настоящему поняла, какое большое место занял постепенно Тавров в ее жизни. Еще недавно чувства ее двоились, теперь он притянул ее целиком со всеми помыслами. Дальше она должна была идти с ним вместе. Но для этого надо было порвать прежнюю связь с человеком, который по-своему тоже крепко любил ее.

«Не могу я обманывать ни его, ни свои чувства!» — подумала Ольга.

Возле дома, а потом на крыльце послышались знакомые твердые шаги, и точно ветром сдуло Ольгины бумаги и тетрадки с письменного стола.

Иван Иванович нашел ее уже в спальне: она доставала из шкафчика туфли. С минуту он задержался в дверях, пытливо всматриваясь в склоненное лицо жены. Ее сдержанность задела его вчера, и вот опять ни ласки, ни привета. Туфли срочно понадобились…

— Почему ты не позвонила мне сегодня?

— Я не спрашиваю, почему ты мне не позвонил, — ответила она холодно.

— Был очень занят.

Ольга промолчала. Она уважала работу мужа, но ведь и сама не бездельничала. Однако ее дела для него не интересны, он требует внимания только к себе.

— Нагулялась! — сказал он с горечью, не дождавшись ответа.

Ольга, закончив возню с туфлями, стремительно выпрямилась, охваченная каким-то дерзким отчаянием:

— Да, нагулялась!

Ее наступательный тон и вид тяжело подействовали на Ивана Ивановича: его явно вызывали на ссору, а он, заметив это, отступил, угнетенный почти открытой враждебностью жены.