Инженер резко повернулся и пошел обратно к своей фабрике, однако на полдороге еще раз передумал и свернул в сторону, к скалам, где летом уговорил Ольгу пойти на рудник. Вот камень, на котором она сидела тогда, уронив на колени руки, опустив задумчиво-сосредоточенный взгляд.

Тавров тоже присел на этот камень, потрогал его, он был сырой и холодный. Тавров вспомнил теплоту рук Ольги, ночную прогулку с ней. Воспоминание превращалось в пытку, но если бы можно было повторить тот вечер! Если бы!

Звук шагов и знакомые женские голоса вывели его из тяжелого оцепенения. Мысль о возможности желанной встречи обожгла: он уже отвык радоваться за эти бесконечно тянувшиеся две недели, поднялся и, сдерживаясь, чтобы не кинуться вперед, сделал несколько шагов. Из-за скал показались Варвара, Елена Денисовна и две санитарки. Тавров еще искал взглядом, еще ждал…

— Пойдемте с нами за брусникой! — крикнула Варвара, улыбаясь ему из-под старенького полушалка.

На ней, как и на других женщинах, была надета стеганая куртка-телогрейка, шаровары, сапожки, за плечами в рюкзаке ведерная банка. Но даже в таком неказистом наряде девушка привлекала внимание своей яркой миловидностью.

— Пойдемте! — позвала и Елена Денисовна. — Здесь хоть недалеко, да без мужчин страшно: вдруг медведь вывернется!

— Медведи сейчас сытые, жирные и думают лишь о том, где бы залечь на зиму. — Варвара махнула рукой Таврову. — Пошли, Борис Андреевич. Мы покажем вам такой богатый ягодник, какого вы сроду не видели. Наберем брусники, а потом разведем костер и будем печь картошку. Я умею разжигать огонь в любую погоду. Подумайте, как славно: печеная картошка у костра!

Снова быстро прошумел холодный дождь; облака точно кипели, перемещаясь в вышине, а на земле зябко вздрагивали кустики каменной березы, роняя капли воды и крохотные желтые листья на глянцевитый брусничник, покрытый тяжелыми кистями красневших повсюду ягод.

Тавров собирал в миску мокрые ягоды и ссыпал их то в банку Варвары, то к Елене Денисовне. Обе они жили в том же доме, где жила Ольга, дружили и каждый день встречались с нею, поэтому и для него было в них что-то свое, близкое. Руки его озябли, а лица женщин стали сизыми. Тавров вдруг понял, что пришел сюда в надежде услышать от них хоть какие-нибудь вести об Ольге, болтушка Пава Романовна не смогла сказать ему ничего вразумительного. У него защемило сердце, когда он представил жалкость своего положения, не хватает еще того, чтобы подслушивать под окнами! Нервным движением Тавров сжал кулаки, и сок раздавленных ягод брызнул на его кожаное пальто, блестевшее от недавнего дождя…

— Хватит! — Варвара выпрямилась улыбаясь.

Банка ее, полная с верхом, стояла в приспущенном рюкзаке, словно накрытая красным платком. Остальные женщины еще бродили по косогору, кланяясь в пояс спелой, крупной бруснике.

— Давайте скорее собирать дрова! — И Варвара первая побежала к давно обгорелым и высохшим кустам стланика, согнутого серыми дугами.

В руках ее появился якутский нож-кинжал. Вынув из мешка сухие палочки, она быстро оперила их застругами, подожгла, обложила пучками мелких, как солома, хворостинок, потом набросала более толстые ветки — и через несколько минут огонь жарко запылал.

Вы здоровы? — спросила Варвара, кидая Таврову картофелины, которые тот зарывал под горячие угли. — В последнее время вы ходите такой мрачный!.. У вас не болит сломанная нога в дурную погоду? — Она подтащила и сунула в огонь еще несколько больших ветвей и, щурясь от дыма, пытливо взглянула на директора фабрики.

Тот молчал, играя палкой-клюшкой, постукивал ею по сушняку, охваченному пламенем, и следил, как взлетали и сразу чернели в полете золотые искры.

— Нет, у меня другое, Варенька. Скажи, если бы ты полюбила и тебя полюбили и вышла бы какая-то жестокая заминка, по своей непонятности жестокая… — быстро поправился Тавров, вспомнив, что страдательным лицом являлся совсем не он.

Варвара смотрела сочувственно и выжидающе, его дальнейшее молчание она истолковала как боязнь проговориться. Если бы ее полюбили!..

— Я не допустила бы неясности. Если двое полюбят друг друга, их жизни складываются в одну. Значит, все интересы общие…

— А если есть еще третий? — тихо сказал Тавров, подталкиваемый потребностью поделиться с нею хоть частицей своих терзаний.

— Третий? — Варвара настороженно взглянула на него, нахмурив темные брови; но она подумала не о том, кто же третий у Таврова, а о собственном отношении к Ивану Ивановичу и Ольге.

Что, если бы Аржанов полюбил ее? Но такое предположение показалось ей просто немыслимым: ведь там семья… жена, которой доктор очень предан. Варвара ничего не могла посоветовать Таврову.

Но он уже не мог молчать.

— Ты понимаешь, тот, третий, — лишний между нами. Она любит меня, а не его. Сама сказала… А потом…

— Потом? — Варвара все еще не могла догадаться, о ком идет речь.

— Нет, ты скажи: имеем мы право любить и стремиться к совместной жизни, если она замужем?

Девушка покраснела, но в глаза Таврову посмотрела прямо.

— Мне кажется… Нам очень много дала Советская власть, однако не дала права обманывать. Да и не нужно обманывать. Если бы мой муж разлюбил меня ради другой… — лицо Варвары выразило искреннее страдание, словно то, о чем она говорила, произошло на самом деле, — мне было бы тяжело, очень! Я сделала бы все, чтобы он снова полюбил меня, но если нет, то я сказала бы ему: иди к ней, я не хочу тебе плохого. — Варвара задумалась, потом добавила: — Трудно угадывать, как получится. Наверно, в каждой семье по-разному, ведь характеры у людей неодинаковые. Но мы все стремимся к хорошему…

— А картошка-то сгорела! — огорчилась Елена Денисовна, выгребая из золы обугленные клубни. — Эх вы-ы, повара-философы!

Ольга равнодушно прислушалась к разговору на крыльце и шагам Ивана Ивановича, хотя он входил не один, а с Хижняком. Уже поздний вечер, на улице осенняя темь и слякоть. Мужчины пришли с собрания. Что ж, пусть посидят, может быть, выпьют по рюмке вина…

Но тут раздались еще шаги и голос, который точно ножом резанул сердце Ольги. Да, это, несомненно, голос Таврова, только подавленный, глухой, бесцветный… Похоже, говорил тяжело больной человек. Вот он спросил о ней.

— Ей нездоровится, — ответил Иван Иванович. — Пожалуйста, располагайтесь по-домашнему. Денис Антонович, хозяйничай. Сейчас я узнаю, что Ольга Павловна. Ты не спишь, Оленька? — тихо окликнул он, подходя к дивану и бережно притрагиваясь ладонью к ее лбу. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — ответила она, не открывая глаз.

— Может быть, ты выйдешь, посидишь с нами немножко? Там Борис Андреевич и Денис Антонович. Мы купили тебе фруктов и бутылку «Саами». Ты, кажется, любила это вино…

Ольга хотела отказаться, но не смогла выговорить ни слова.

Иван Иванович все еще стоял возле нее.

— Хорошо. Я приду.

«А каково Борису? Почему у него так изменился голос?» — подумала она, стараясь представить то, что пережил он за это время.

Теперь она уже не могла не встать, переоделась, посмотрела на себя в зеркало и похолодела от страха: бледное, даже серое лицо, щеки ввалились, под глазами синева, от носа к углам рта и между бровей прорезались скорбные морщины. Губы женщины задрожали: как постарела! И, все не отрывая взгляда от этого чужого, подурневшего лица, Ольга прислушалась к беседе в другой комнате. О чем говорил Тавров, она не разобрала, хотя голос его звучал оживленнее: он ждал ее выхода. Ну что же, пусть посмотрит на нее, безобразную. Может быть, это вылечит его. Ольга решительно двинулась к двери, но у порога опять замедлила: как она встретится с ним при муже?..

С трудом преодолев минутную слабость, толкнула дверь и, почти падая, хватаясь за косяк, шагнула в ту комнату.

Иван Иванович укладывал на блюдо медово-желтую дыню и яблоки, Хижняк, увлеченный разговором, нарезал ветчину. Оба они не сразу обернулись к неслышно вошедшей Ольге, а Тавров, который, не зная, куда себя деть, рассматривал безделушку из слоновой кости, взятую им с этажерки, — точно застыл на месте. Когда Ольга подходила к нему, он стоял все в той же позе, но руки его дрожали так, что только слепой не заметил бы его волнения. Увидев любимого в беспомощном положении, Ольга вдруг обрела твердость: почти непринужденно заговорила с мужем, пошутила с Хижняком и сама начала хозяйничать, отвлекая на себя их внимание. Когда стол был уже накрыт и рюмки наполнены вином, она опять на минуту потеряла равновесие: Тавров глядел на нее, забыв о всяких условностях. Как предупредить, убедить его, что дальше так нельзя?