«Сейчас главное — закончить до морозов предварительные работы, — озабоченно думает молодой директор, только что осмотревший глубокие котлованы, пробитые в вечной мерзлоте рядом с главным корпусом (сооружение фундаментов шло ускоренными темпами). — Надо предложить плотникам делать срубы заблаговременно, а собрать их на месте недолго. Машины установим зимой. Еще одну пару валков — лучше бы, конечно, коническую дробилку, — еще одну шаровую мельницу…»

В смежном отделении работает машина, состоящая из десятков ячеек, где вскипает пеной жидкая пульпа: одна часть измельченной руды и около двадцати частей воды. К пульпе добавляются маслянистые вещества. Лопасти, насаженные в виде маленьких пропеллеров на вертикальный вал флотационной машины, нагнетают в пульпу воздух, который, соприкасаясь с маслом, образует пузырьки, поднимающие на поверхность минералы с золотом. Вращающиеся гребни сбрасывают пену через порог машины в наклонные лоточки. По этим лоткам пена самотеком идет в сгуститель, где отстаивается. Потом она извлекается в виде плотного концентрата, сушится и отправляется в плавку. Не чистое золото, а концентрат золотой руды — продукция флотационной фабрики.

Лаборантка, румянощекая, синеглазая, с пышно взбитой прической, подходит к Таврову со своими записями. В лаборатории ежедневно делается контрольный анализ. В концентрате должно быть определенное содержание золота, без примеси мышьяка, меди и сурьмы, мешающих плавке. Тавров внимательно просматривает цифры. Не по-женски четкий почерк У лаборантки. Краем глаза Тавров отмечает красивую форму ее беленькой руки. Хорошая дивчина и свободная, но не привлекает, не интересует. Он проводил взглядом уходившую девушку, и точно наяву предстала перед ним Ольга, смуглая, светловолосая, в легком платье, с открытыми до плеч руками. У него ощутимо заболело, заныло сердце: только она одна была нужна ему!

— Содержание в концентрате опять снизилось, — говорит он главному мастеру, но взгляд его еще полон нежности. — Не пришлось бы нам иметь разговор в райкоме с Платоном Артемовичем! Я уже проследил всю технологию. Попробуем изменить порядок процесса обогащения руды: сократим число ячеек на вторичной, очистной флотации, а на первичной увеличим. Кроме того, на шаровые мельницы материал поступает крупноватый, там ускорим число оборотов.

— Вы куда сейчас? — спросил Логунов, с которым доктор встретился, выйдя из больницы.

Иван Иванович вспомнил, что Ольга у Пряхиных, что рабочий день давно уже кончился и ему предстоит провести час-другой в одиночестве за письменным столом; вспомнил, и лицо его выразило затаенную печаль.

— Домой, — ответил он, — работать.

— Работать вы умеете, но вам надо еще научиться отдыхать. Я вижу: вы почти никогда не отдыхаете. Это нехорошо.

— В городки-то играю…

— А зимой?

— Зимой на охоту хожу.

— Да ведь это редко. Правда? А вам надо организовать себе такой отдых, чтобы жена в нем тоже участвовала.

— Жена сама найдет… — заговорил Иван Иванович с горькой иронией, но устыдился возможности плоско пошутить и замолчал.

— Зачем оставлять ее в одиночестве и в нерабочее время? — с мягкой задушевностью в голосе, но настойчиво сказал Логунов. — Часы досуга женатым людям надо проводить вместе.

— А неженатым?

— О них и говорить не приходится: каждый в свободную минуту стремится к своей избраннице.

— Я другое слышал: жена и муж должны развлекаться отдельно, чтобы не надоедать друг другу, — намеренно сухо возразил Иван Иванович, замыкаясь от попытки Логунова вызвать его на откровенность.

— Чем же вы собираетесь развлекаться сегодня?

— Я уже сказал: буду работать. Приду домой и попробую сделать кое-какие обобщения на основе полученного опыта.

— Готовите докторскую диссертацию?

— Нет. То еще впереди. Для серьезной научной работы статистический метод, какой только и возможен в здешних условиях, тоже приемлем, но для него нужно огромное количество случаев. Иначе выводы не будут достоверны. При оценке клинического наблюдения и попытке использовать его для теории получаются разногласия, у меня, допустим, десять одинаковых случаев, и я делаю свои выводы, у вас двадцать случаев, и выводы будут другие. Поэтому я мечтаю о докторантуре в Москве, где клиническое наблюдение ведется параллельно с лабораторно-научным экспериментом, до чего нам здесь, на Каменушке, как до той вон звездочки!

— Ну, а после докторантуры чем займетесь? Лекции станете читать в университете?

— Возможно. Но меня больше волнует мысль о научной работе в клинике. Когда человек защищает кандидатскую диссертацию, он должен доказать свое умение поставить и разрешить отдельный вопрос. Докторская диссертация ставит, возможно, этот же вопрос, но глубже, шире, превращая его в целую проблему. Получив звание доктора наук, я должен стать знатоком и специалистом в решении своей проблемы, должен искать наилучший путь ее разрешения. Вы понимаете? Возьмите любую отрасль медицины… В каждой стране есть десятки, сотни профессоров. Читают лекции, лечат сами. Что ж, прекрасно. Лечат и лечат. Но вот появляется один и делает переворот в данной области. Например, наш советский ученый Владимир Петрович Филатов… Он исцеляет слепых, делая пересадку свежей прозрачной роговицы вместо помутневшей над глазным хрусталиком.

— Я слышал!

— Для нас, медиков, он большой авторитет, — с гордостью продолжал Иван Иванович. — Вы представляете, какой это человек?! Он прошел путь труднейших исканий, пока нашел способ сохранять материал для пересадки. А усовершенствование техники самой операции? Ведь на это дело надо было затратить по меньшей мере полжизни!

— Наверное, все настоящие ученые — одержимые люди? Вы тоже хотите целиком посвятить себя нейрохирургии?

— Хотел бы! Но я должен овладеть многими высотами, и мне еще много надо поработать, чтобы внести свое…

— Но почему вас потянуло туда? Ведь вы уже замечательно работаете в хирургии!

— Новая область, большие перспективы в разработке научных вопросов. И практически очень важная. Вот, например, операции на периферической нервной системе, на симпатической. Ими еще мало занимались, а в будущей войне это страшно понадобится. Жестокая будет война, как вы думаете?

— Конечно, — задумчиво сказал Логунов. — Уж если они между собой так схватились — передавали, что вчера немцы сбили в воздушных боях сто сорок семь английских самолетов, — то когда они повернут на нас, бой будет не на жизнь, а на смерть. А ваша нейрохирургия, должно быть, совсем молодая наука?

— У нас ею занимаются около пятнадцати лет. Очень даже молодая…

— Кто она, эта молодая? — раздался в полутьме девичий голос.

— Мы с Платоном Артемовичем рассуждаем о нейрохирургии. — Иван Иванович взглянул на подошедшую Варвару, ласково улыбнулся ей.

— Варя подумала: речь идет о девушках? — пошутил Логунов.

— Ничего я не подумала, — сказала Варвара, прерывисто вздохнув, как после быстрого бега. — Просто иду с заседания бюро и слышу — вы разговариваете, — пояснила она. — Меня сегодня приглашали танцевать, но я отказалась, все некогда.

— Куда тебя приглашали?

— Звала Пава Романовна…

— Отчего же не идешь сейчас? Там бал в самом разгаре, — опять с горечью сказал Иван Иванович.

— Просто так… Хотя нет, не просто. Нам приходится встречаться в клубе, она много помогает по клубной работе, но я ее не люблю: все делает для собственного развлечения. «Дитя тайги!» — передразнила Варвара, волнуясь. — А я не хочу, чтобы на меня смотрели, как на чудо: «Ах, девушка-якутка читает Флобера!» Весь якутский народ способен на это чудо. Разве мы виноваты, что жили раньше в таких жестоких условиях? — спросила Варвара, останавливаясь посреди улицы. — Вы знаете, Иван Иванович, за что вас любят наши курсанты и больные?.. — Она стиснула сплетенные пальцы рук и пылко сказала, глядя вверх на высокого доктора: — За то, что вы делаете все не ради себя и даже не ради науки, как вам, наверно, кажется, а для людей, не различая того, узкие у них глаза или круглые.