— Вы святого выведете из терпения, — сказала она благодушно. — У меня устали ноги на этих ходулях. Все-таки я в интересном положении… Да и какой толк мне застревать в щели между березовой рощей и гостиной Кит Китыча? Чего ради я торчала бы там еще?

Когда Иван Иванович вошел в операционную, больная уже лежала на столе на правом боку, ярко освещенная высокой стоячей лампой-рефлектором.

Заслышав шаги и голос хирурга, она насторожилась. Все ее существо, потрясенное неожиданным несчастьем, напряглось в томительном ожидании. Юная женщина без колебаний подписала согласие на операцию. Что ж, раз иного выхода нет!.. Доверие к хирургу было большое, но Маруся опасалась за свою беременность. Она очень хотела иметь ребенка и уже любила его. Умиленно прислушиваясь к каждому его шевелению, будущая мать представляла, как ее дитя укладывается поудобнее, толкаясь то локотком, то ножкой… Лежа на операционном столе, она продолжала свою непрерывную беседу с ним, неслышную для посторонних, просила вести себя спокойнее, боясь сейчас сильных его движений. Они оба должны потерпеть…

Ассистент Сергутов уже заканчивал анестезию: уплотненная припухлость после уколов новокаина вздулась вдоль позвоночника. Иван Иванович на минуту остановился за плечом Сергутова, сверил еще раз взглядом линию, намеченную для разреза с рентгеновскими снимками, приколотыми на оконную раму.

Черные глаза и румяные щеки Варвары, оттененные белизной маски, закрывавшей всю нижнюю часть лица, промелькнули над стерильной простыней, распяленной в ее руках.

— Гексонал понадобится, имейте в виду, — напомнил Иван Иванович.

— Я уже приготовила, — кратко ответила Варвара, накидывая простыню так, чтоб окно в ней легло на операционное поле.

Елена Денисовна, хлопотавшая по ту сторону стола, на лету подхватила свой край, прикрепила его зажимами к платформочке над изголовьем больной. Никита измерял давление крови.

Все были на местах, все в порядке, а тревога нет-нет да и холодила Ивана Ивановича, пока он заканчивал обычный туалет хирурга. Он хорошо представлял, какую ответственность брал на себя, но не это беспокоило его сейчас, а общее состояние больной и желание избежать возможных осложнений.

— Трясет, — тихо сказала Маруся, чутко прислушиваясь к тому, что происходило около нее, и к прикосновениям врачей, и к слабым теперь движениям ребенка, которые она ощущала как будто под самым сердцем. Может быть, ей правда удалось уговорить его… И без того становилось страшно.

— Дайте ей адреналин, — сказал Иван Иванович, отвечая на взгляд акушерки. — Не волнуйтесь, голубушка, — добавил он, обращаясь к больной. — Мы все вам сделаем быстренько и аккуратно.

Он сел на винтовой стульчик и принял от Варвары нож-скальпель и тупой широкий крючок. Сергутов тоже приготовился с крючком в одной руке и металлической трубочкой электроотсоса в другой. Ток включал Никита Бурцев, в качестве сестры следивший за общим состоянием больной. Хирургическая сестра — Никита!.. Он даже не решался иногда моргнуть во время операции, но действовал с необычайной чуткостью и быстротой. Варвара ревновала немножко, когда в ее выходные дни инструмент Ивану Ивановичу подавал Никита.

Прямой разрез вдоль припухлости над позвоночником. Края разреза сразу раздвигаются крючками.

— Ток! — коротко бросает Иван Иванович.

— У нашей Маруси Петровны необычно развитые вены, — негромко говорил он Сергутову, осторожно работая скальпелем. — Смотрите, какие тут разветвления. Венозная сеть сильно расширена. Значит, имеется сосудистая опухоль — гемангиома. Поэтому и кость на пораженном участке позвоночника будет усиленно кровоточива.

К операционному столу подходят невропатолог с вымытыми на всякий случай руками и глазник Иван Нефедович, оба тоже в масках. Присутствие глазника не обязательно, но он яро заинтересованный болельщик. Нахмурив белесые брови на широком, добром, немного обрюзгшем лице, он следит, как хирург делает в глубине раны мелкие разрезы иглой электроножа, останавливая кровотечение током; как накладывает расширители и, придерживая большим крючком, отслаивает лопаточкой ткани влево и вправо от позвоночника. Теперь уже видна обнажаемая кость.

Маруся стонет:

— Больно.

Иван Иванович отрывисто Варваре:

— Новокаин! — И мягким голосом Марусе: — Сейчас не будет больно. Вы нам сразу говорите, когда становится неприятно. Терпеть не надо. Это сто лет назад, когда не было анестезии, пациентов привязывали к столу и резали по живому мясу. Тогда терпеть приходилось поневоле, зато и хирургов боялись, как палачей. — Так, неторопливо рассуждая, Иван Иванович успевает принять от Варвары шприц и сделать два укола справа и слева от позвоночника.

— Сто лет назад за такую операцию и не взялись бы, — уточняет невропатолог.

— Двадцать лет назад не взялись бы, — бурчит сосредоточенный Иван Иванович, продолжая осторожно, словно ювелир, и в то же время быстро и точно заниматься своим делом.

Снова разрез электроножом. По ту сторону стола происходит маленькая суетня: больную тошнит. Елена Денисовна хотя внешне и спокойна, но вся напряженно собрана: в любую минуту могут начаться роды. А операция идет своим чередом.

— Воск! Ножницы! Ток!

У Мартемьянова большая семья: дочь Маруся, четыре сына-подростка и добрая, большеглазая, большерукая жена, жадная на работу и на веселье.

— Бодайбинка! — с гордостью говаривал о ней Мартемьянов. — Приискательница коренная.

Он тоже родился и вырос в Бодайбо и участвовал в Ленских событиях, хотя ему в то время было только четырнадцать лет да три года, нарочно приписанные, чтобы протащить его на подземные работы: очень молодых, как и пожилых, там принимали неохотно. Широкоплечий, сильный, он легко сходил за семнадцатилетнего, но после расстрела забастовщиков, когда выволок из общей свалки убитого отца-забойщика, отревелся в полную меру четырнадцати мальчишеских лет, тогда сразу повзрослел и душой. С тех пор запала в его грудь неугасающая ненависть к врагам рабочего люда. Поэтому и в партию он вступил с самого начала своей несостоявшейся юности.

Маруся росла общей любимицей в семье, но это не избаловало ее; она была девушка с твердым характером: окончив семилетку, уехала на учебу в Приморск, вернулась оттуда с дипломом экономиста, уже замужней, беременной женщиной, но радость свидания омрачилась ее болезнью.

— Надо было приключиться такой беде! — говорил в райкоме Логунову опечаленный Мартемьянов на другой день после операции. — Опухоль! Да еще в позвоночнике, в спинном мозгу! Жена прямо извелась за эти дни, так и ходит за акушеркой. Я уж ее пристыдил, хотя язык не поворачивался попрекнуть: вижу, почернела с горя. Конечно, женщине, да еще рожавшей, трудно представить, как пройдут роды сразу после операции. Швы и прочее… — На лице Мартемьянова промелькнула болезненная гримаса, но он досказал, явно крепясь: — Раз операция прошла удачно и стерпела Маруся под ножом, значит, теперь обойдется. Иван Иванович, он свое дело знает.

В четверг Маруся стонала от резких болей в области операционной раны, в пятницу стало полегче, и общее состояние заметно улучшилось. Особенно обрадовались все, когда парализованные ноги больной начали двигаться. Даже Гусев не мог скрыть несколько смущенного удовлетворения, глядя, как шевелились ее ступни и потеплевшие пальцы. Разгибание ног сразу стало почти нормальным, сгибала их Маруся хуже, но оспаривать результаты операции не приходилось.

— Посмотрим, как пойдет дело дальше, — сказал Гусев.

— Теперь рожать будет.

— Побаиваетесь? — Гусев всмотрелся в невеселое лицо главного хирурга.

— Конечно, не так все просто, но раз Мария Петровна хочет иметь ребенка, быть по сему! Брюшные мышцы у нее теперь могут сокращаться.

— От души желаю благополучного исхода. А все-таки лучше было бы сделать кесарево сечение.

В субботу, на третий день после операции, у Маруси начались родовые схватки. В четыре часа утра Елена Денисовна, не отходившая от больной и тут же ночевавшая, записала в историю болезни: «Схватки средней силы, через десять — пятнадцать минут».