— Да как же не протестовать! Если представитель контроля дело знает, то еще терпимо, а если он вроде Карягина! Или взять Работникова в Госплане. От жизни оторван, сидит в кресле прочно, тяжело. Ну, явишься к нему на совещание. Шаблонщики подготовят речи, и вот стоит такой на трибуне, рот открывается, закрывается, как чемодан, а оттуда — звуки. Своих мыслей нет, все содрано, списано. Смотришь на него, а у тебя аж зудит все: на заводе принимают очередной объект. Будто слушаешь, а думаешь о блоке оборотного водоснабжения, об установке инертного газа. Освободили бы директоров от лишней толкотни. Главное-то у нас — новая техника!

— Давай, давай! — подзадорил Щелгунов. — Ты не обижайся, что мы тебе ничего не обещаем: мотаем на ус.

— С планированием постоянные неувязки. Спустили бы нам твердые годовые планы, а мы здесь решили бы, как их выполнять по месяцам. На местах-то виднее! И в планирующих организациях не потребовалось бы столько путаников, как сейчас.

— Вот, чем дальше в лес, тем больше дров! — с серьезнейшим видом одобрил Щелгунов. — Похоже, ты уже подготовил развернутое решение по вопросам единоначалия и планирования.

— Смеешься? Молчать я не обязывался! Ты меня будто ножом полоснул сообщением о новой карягинской вылазке. На что Карягин рассчитывает? Кто его поддерживает? Скажи, Денис, напрямик: откуда ветер дует? Мы — народ простой, исходим не из соображений субординации, а из пользы дела. Мнение «наверху» создано, что ли?

Щелгунов возмущенно повел широким плечом — не ответил.

— В молчанку играть нам нечего. Мнение научными авторитетами создается по-разному, и если оно неправильное, надо ясность внести: дутые авторитеты развенчиваются фактами и смелостью, конечно. А как же?.. Мы тут за выполнение планов болеем, за строительство, за рабочий коллектив. А за что болеет Работников или Карягин? Они только своими креслами дорожат, правом пользоваться особой столовой, персональной машиной, дачей, поэтому и боятся всего нового: при старом-то, по наезженной колее, спокойнее.

— Нельзя так горячиться. Долго ли до инфаркта! Остынь немножко, — посоветовал Щелгунов, который признавал правоту товарища, но, поскольку положение обязывало, проявлял выдержку.

— Не хочу я остывать! Каких только кличек мы не получили, отстаивая строительство этих заводов на Каме! А волокита с комбинированной установкой? Хотя всем известно, что повышение октанового числа бензина — прибыль колоссальная, именно то, что нужно, для создания материальной базы коммунизма. Почти самовольно, почти крадучись, — как раньше рабочие свои землянки ставили, — начали, под видом реконструкций, цех реформинга строить. Сколько выговоров нахватали, пока не утвердили нам задним числом сделанные затраты! Платиновый катализатор со слезами выколачивал…

— Такие чудеса творились самостийно, а жалуешься на финансовый контроль, на отсутствие единоначалия! — поддел Алексея на слове Щелгунов, с доброй усмешкой косясь на него из-под щетинистого навеса бровей. — Ты на заводе царь и бог! Велика беда, если поругают. Тебе не привыкать, зато потом хвалят… Кто за продукцию реформинга знак качества получил?

— Смеешься? Такая похвала — одна изжога. Вспомни, как нас одергивали, когда мы нефть искали. Ну, тогда понятно было — засилие старых спецов. А почему теперь такая борьба против нефтехимии, против пластмасс? Я считаю, тут нам надо стоять, как солдаты на Волге стояли.

— Все придет в свое время, Алеша, — примирительно улыбаясь, заговорил Щелгунов.

— Да не имеем мы права откладывать! Что может быть важнее?

— Общегосударственные соображения.

Груздев посмотрел почти с ненавистью, потом спохватился, грустно рассмеялся:

— А мы какие высказываем? Собственнические, что ли?

Шли к цехам Анны Воиновой. Груздев, все еще взвинченный, оживленно разговаривал с Барковым, а Сошкин, осматриваясь по сторонам, молча вдыхал милые его сердцу запахи нефти и газа, плывшие со стороны нефтеперерабатывающего. Щелгунов, твердо шагая, сосредоточенно перебирал в памяти груздевские жалобы. Во многом они совпадали с жалобами других директоров. Особенно погоня за валом, будь он проклят! Конечно, нужны коренные изменения: предприятия должны гнаться за качеством продукции, а не за слепым выполнением плановых цифр.

Навстречу уже спешили именинница Анна Воинова и Дронов, празднично подтянутые, заметно взволнованные предстоящим событием.

Все вместе прошлись по гигантским цехам синтез-спирта, осмотрели компрессоры, насосы, сепараторы и прочее хозяйство, потом направились на площадку к смежному, еще не достроенному цеху синтез-каучука, где собралась большая толпа. Среди массы людей солнечным зайчиком мелькнула голова Нади. Еще не видя девушку, Груздев ощутил тепло ее присутствия, точно дохнула она на него, спутав мысли.

— Да что с тобой, Алексей? — с неудовольствием и даже с досадой спросил Щелгунов. — Чего ты распустился? Если ставить вопрос, так уж во всесоюзном масштабе…

— Я и так во всесоюзном! — упрямо буркнул Груздев и, вдруг развеселясь, схватил в охапку длинного Дронова, сделав вид, будто хочет швырнуть его оземь.

Дронов вывернулся.

— Дал же бог силу не по разуму!

— Женить тебя надо, Алексей! — сказал Сошкин, добродушно улыбаясь и одобрительно посматривая на Воинову.

На ней желтый шерстяной свитер под коричневым жакетом, узкая юбка и остроносые, но удобные туфли. Статная, пышноволосая, она подошла к Груздеву, обдавая его запахом духов.

— Ну, как вам нравится мое производство?

Анна Воинова всегда говорила: «моя стройка», «мои кадры», однако ее уважали за большие знания и любовь к делу. Груздев тоже относился к ней с уважением, но словно не замечал ее благосклонности, чем огорчал не только Анну, но и Дроновых, да и всем хотелось поженить их. Алексей, конечно, понимал «ситуацию», но не виноват же он в том, что его сердце спокойно в присутствии этой красивой женщины!

— Начнем митинг? — спросила она.

— Раз хозяйка предлагает, начнем. — Щелгунов тоже внимательно оглядел Воинову, очень миловидную в своем праздничном оживлении. — Удивительно, как труд украшает женщину. Но и производство, созданное женщиной, тоже должно быть красиво.

— Обязательно, — убежденно ответила Воинова. — После института я стала нефтепереработчиком, а последние шесть лет на синтезе спирта, и убедилась, что это самое интересное дело.

— То-то вы радуетесь, и даже с гвоздикой в петлице! — сказал Сошкин, хорошо знавший нефтяницу-технолога и ее печатные труды.

— Это не гвоздика, а петуния! — Воинова бережно потрогала ладонью чуть вялые лепестки. — Михай преподнес. Мой сынище. Специально утром отпросился с работы. Как же! На синтез-каучук поступил монтажником и готовится в вечерний институт. К себе я его не взяла, чтобы не плодить семейственности, — смеясь, добавила она.

Когда Щелгунов вместе с другими поднялся на трибуну и посмотрел сверху на собравшихся, его так и опалил озноб волнения.

«Подумать только: начинается великий прогресс химии! Такой гигант строим! — воскликнул он мысленно. — Если бы сейчас стоял здесь Владимир Ильич Ленин!.. Он, знавший всю беспросветную нищету и темноту дореволюционной Татарии, тоже, наверно, волновался бы! Да, есть еще у нас безродные, Карягины и пучковы (хороший семьянин Щелгунов ненавидел Пучкова не меньше, чем рутинера Безродного), но мы будем бороться против них, Владимир Ильич!..»

— …предоставляется слово секретарю обкома товарищу Щелгунову, — объявил Дронов.

— Слово мое будет коротким, друзья! — начал Щелгунов, подойдя к барьеру. — Я работал здесь, когда на площадке закладывался первый камень. Помню бараки, где людей натискивалось, как сельдей в бочку. Черствые буханки хлеба приходилось рубить топором. По время было послевоенное, и никто не жаловался. Наоборот, народ радовался тому, что в Татарии обнаружено сказочное богатство: нефть и газ, гордился тем, что создается гигантское предприятие на берегу красавицы Камы, столько лет катившей свои воды по землям, на которых вымирали от нужды и всяких болезней башкиры и татары, чуваши и марийцы…