«Ничего, теперь можете за меня не бояться», — выражал ее отчужденный и все равно тревожащий взгляд. И по-новому, по-женски заколотые волосы над тонкой шеей, и движение руки, которым она опустила блокнот в карман спецовки, — все говорило: «Я молода, хороша, а горе пройдет».

«Надя! — мысленно обратился к ней Груздев. — Неужели они говорят правду, и ты уже переметнулась к Юре? Но что значит „переметнулась“? — оборвал он себя и, стремясь забыться, потянулся к рюмке. — Почему, когда желанная женщина оказывает внимание нам лично, мы никогда не обвиняем ее в легкомыслии?»

— Давай еще по одной, — предложил Тризна, и коньячная бутылка сделала новые поклоны.

— Сеня, завтра рабочий день, — предупредила Танечка, доставая из кармана кокетливого передника горсть орешков.

— Завтра мы будем на высоте, дорогая женушка: дела пошли хорошо. Откачка нефти опять без перебоев. Почти все, что нужно для строительства водозаборов, мы выпросили. За разработку метода внутриконтурного заводнения наших нефтяников выдвинули на Ленинскую премию. Среди них и Дина Ивановна.

— Молодец Дина — какой чести удостоилась! — Вылетевшее недавно у Тризны обидное словечко «обескрылела» снова царапнуло Танечку, и слезы навернулись у нее на глаза. — Все правда! Скатилась я под откос и только тем утешаю себя, что детей воспитала, уют создаю. Ничего я не создаю, — призналась она с откровенностью захмелевшего человека, — и никого не воспитывала: все шло самотеком. Пожертвовала для семьи работой, положением в обществе, и в награду — дочь мне вчера сказала: «Ничего ты не понимаешь, а везде суешься. Сидела бы да помалкивала». Вот как! Я ее денег совсем не трачу на хозяйство. Если попрошу, так только на обстановку, ведь для нее пойдет! Какое право она имеет грубить мне! — И Танечка заплакала, сразу став старой и некрасивой.

— А ты говоришь: молодежь! — потеряв нить разговора, с укором бросил Семен Груздеву.

Груздев промолчал и уже сам налил себе коньяку.

Потом он шел по пустынным улицам, прополосканным проливным дождем. Было удивительно тихо, свежо, даже холодно, повсюду в мелких впадинах на асфальте стояли лужи, отражая свет фонарей и мерцающие зарева факелов.

Одинокий человек шагал неведомо куда, отмеривая километры. На окраине домики, сараи, суматошный крик петухов. Ночь не отставала от Груздева, окутывала его мраком, пока он не очутился в роще, где рядом с мощными березами вздымались штабеля бревен и топорщились кусты мокрого подлеска, обдававшие его с ног до головы тяжелыми брызгами.

— Надя-а! — громко позвал Груздев, и ему, точно заблудившемуся ребенку, захотелось плакать. — На-дю-ша-а! — крикнул он громче и, уже не в силах замолчать, шел и кричал: — Надя! Надя-а!

— Черти тебя тут носят! — вдруг гаркнул ему кто-то из темноты громовым голосом. — Чего орешь, дубина ты стоеросовая? Держал бы за подол свою Надю, а то нализался и колобродишь, людям спать не даешь.

Вернувшись в Камск, Алексей Груздев все вспоминал об этом окрике и багровел от стыда и досады. Столько наговорил за столом у Тризны об эстетике, а потом напился, ходил по поселкам и орал…

Он пил редко и понемногу; тем более ему противно было, что он дошел до такого умопомрачения. Ни одна живая душа не догадывалась о его любви к дочери Дроновых, а он выкрикивал ее имя на всю округу. Хорошо еще, что темная ночь скрыла эти «подвиги» от людей. Вдруг услышала бы его Дина Ивановна, или увидел Ахмадша, или, страшно подумать, сама Надя…

Дина Ивановна сидела в культбудке бригады Яруллы Низамова. Эту точку дали ему за пределами Исмагиловской площади. Пластовое давление здесь было почти нормальным, но все равно при проходке начались неприятности.

— Как быстро шло бы бурение, если бы не обвалистые глины! — озабоченно говорил Ярулла, заметно осунувшийся и постаревший за последнее время.

И то ли из-за трудовых неудач стеснялся он смотреть в лицо Дроновой, то ли заботы о сыне замучили, или чувство вины перед старыми друзьями давало о себе знать, но только все отводил он взгляд куда-то в сторону.

А она? Материнская гордость не позволяла ей заговорить с ним о детях, тем более что она не знала о вмешательстве Яруллы в их отношения. Если Ахмадша и Наденька сами так крепко не поладили, то как могут родители примирить их? Теперь, когда Дина Ивановна не меньше Семена и Танечки Тризны обнадежила себя возможностью выдать Надю за Юрия, такое примирение было нежелательно.

Рабочие, свободные от вахты, сидели вокруг главного геолога и мастера: их очень волновала судьба новой скважины. Удастся добурить ее на воде — великое дело для всего бурового треста. Срыв — позорная неудача, а бригада дорожила своей рабочей славой больше, чем иная невестка добрым именем.

— Придется, старик, сыну поклониться, позвал бы ты сюда Ахмадшу, — дружески посоветовал Илья Климов, заглянувший мимоходом в бригаду узнать, как идут дела. — Вчера мы с ним разговаривали… Не зря ты учил его: свою работу тянет и о твоей думает.

— Мы с ним уже толковали. Родительская амбиция, понимаешь, ни при чем, когда общее дело решается.

— Что Ахмадша?.. — поинтересовалась Дина Ивановна и покраснела. Нет, не могла она спокойно говорить о человеке, из-за которого в семье чуть не произошло самое страшное несчастье!

— Он предлагает делать порционный цементаж нижних обвалистых слоев. Цемента пойдет немного, не канительно, а риску в проходке не будет.

— Это, пожалуй, верно! — одобрила Дронова.

— Хорошо, давайте возьмем Ахмадшу в консультанты, — сказал Ярулла, обращаясь к рабочим бригады, — пусть молодой инженер покажет, на что он способен.

— Ведь это опять целый переворот в бурении совершится! — сказал Климов Дине Ивановне, садясь в ее машину.

Дронова промолчала: ей самой не пришла мысль о порционном цементаже ствола скважины потому, что у нее других забот было предостаточно. Пусть уж здесь геологи бурового треста шевелят мозгами. Сейчас она думала: «Почему Надя — наша гордая, чистая девочка — не может поделиться со мной своими переживаниями? Значит, стыдится их! Значит, еще страдает, тоскует по нем!»

И такая обида и ревнивая досада охватила Дину Ивановну, что даже ненависть к Ахмадше зашевелилась в ее сердце.

Мощные железобетонные корпуса водозаборной станции серели на берегу речки среди тополей и поломанных дубов.

— Почти закончили… Но от «почти» до освоения ох как далеко! — Дина Ивановна высунулась из окна машины, влюбленным взглядом окинула строительство.

Зимой, когда вода подо льдом чистая, часть ее для закачки в нефтяное месторождение берут прямо из реки, а вот придет весенний паводок, зашумят талые воды, качая в мутных потоках голубое небо с белыми облаками, и главному геологу одни заботы. Только новые водозаборы помогут справиться с тревожным отставанием работы нагнетательных скважин.

Климов тоже смотрел на постройки с восхищением.

— Мы, работники цеха капитального ремонта скважин, знаем, что значит закачка грязной воды! Как только нет приемистости, сразу меня в оборот берут: гони бригаду для гидроразрыва! Спасибо геологам да геофизикам: следят за жизнью пласта. Законно вас на премию выдвинули.

— Будет вам — может, еще и не дадут, а разговоров!..

Дина Ивановна, конечно, была бы рада такой чести, но боялась поверить этому.

Вместе с Климовым они прошли в колоссальное здание, где уже был выведен ряд отсеков-фильтров с днищами, закрытыми сплошными настилами из труб.

— На эти водозаборы люди будут из-за границы ездить: смотреть, учиться, — сказал Климов.

А Дина добавила мысленно с горечью:

«Уж если к нам приезжают позаимствовать технический опыт, то в семейных отношениях мы подавно обязаны быть образцом».

Надя со старшим оператором установки загружала аппарат жидким катализатором. Трудная и опасная работа! Стоит чуточку зазеваться, и из трубки, которой соединяются контейнеры с аппаратом, вырвется огонь, а ожоги от этого взрывчатого вещества не заживают долго. Можно натворить и большие беды… Привычно сосредоточась, Надя осторожно и ловко соединяла схему контейнеров и баллона с инертным газом, с помощью которого передавливался катализатор.