Танечка, не умевшая долго сердиться, на ходу поцеловала мужа и, подвернув рукава ватника, сдвинув на затылок шапку-ушанку, стала мыть насквозь промерзший картофель.

Она отлично все понимала, поэтому низкий гладенький лоб ее перечеркнула морщинка почти материнской заботы. Много разной дичи водилось и в башкирской лесостепи, но здешним робинзонам некогда было заниматься охотой. Однако они уже привыкли довольствоваться малым, и добрые глаза Танечки, скорее зеленые, чем голубые, опять заблестели молодой жизнерадостностью, что очень шло к ее круглому лицу с курносым носом и улыбчивыми ямочками на щеках.

Танечка работала лаборанткой на буровых: проверяла удельный вес и вязкость глинистого раствора, отбирала образцы пород и всегда была весела, как весенняя птица. За Семена Тризну она вышла замуж, едва закончив семилетку. Немало сил приложил он, чтобы молоденькая жена поступила в нефтяной техникум. Танечка любила вспоминать, как ревностно и даже сурово следил он за ее успехами в учебе. С юных лет Семен помешался на нефти и, получив диплом грозненского института, сразу отправился на поиски в Башкирию, которую многие ученые-нефтяники считали бесплодной.

Слыл он и прирожденным механиком и в свободное время вечно что-нибудь мастерил в углу общежития, где стоял верстак с тисками и сверлильным станочком. Тут же высились на железных подставках небольшие станки — токарный и фрезерный. Танечке и ее подругам по общежитию поневоле приходилось мириться с этим неудобством, потому что весь ремонт инженеры производили сами. Лишь строгальный станок, предмет особой их гордости, и походный горн были вынесены в сарай.

— Все-таки хорошо мы тут сработались! — сказал Семен, звякая на верстаке какими-то деталями.

— Сработались хорошо, но будет ли толк? Когда брызнула нефть в Уртазах, шуму-то было-о! Колхозники в честь такого события красный обоз с хлебом отправили, резервуары построили. Помнишь, Сеня, как мы петушились тогда? А долгожданное месторождение поплескало чуть-чуть — и иссякло.

— Ничего не поделаешь: разведка требует жертв и большого упорства! Но чем упорнее мы стремимся открыть нефть, тем хитрее она от нас ускользает. Если опять потерпим неудачу на буровой, зашумят еще злопыхатели. Дескать, говорили мы, что лучше затратить деньги на разведку южных районов. И начнут трепать нервы дорогому Ивану Наумовичу! Мы все должны преодолеть. И преодолеем! Но иногда просто тошно становится… Вот сегодня снова предстоит разговор с Безродным. По-моему, эти комиссии, кроме вреда, ничего не приносят. Они только тем и хороши, что выявляют наших врагов и сторонников.

— В самом деле?

— Конечно. Противники Губкина так и рвутся поставить крест на Урало-Волжской платформе, и напролом лезут, и тихой сапой действуют. — Семен стер с лица муку, которой Танечка мазнула его мимоходом, и снова ссутулился над станком.

Он был некрасивый, но симпатичный — это признавали все, а Танечке казалось, что он, плечистый, светловолосый, со своим носом уточкой и толстыми губами, куда интереснее и начальника буровой конторы красавца Алеши Груздева, и инженера Димы Дронова.

Отщипывая кусочки темного теста и бросая их в кипящую подсоленную воду, Танечка представила себе Дронова, сухощавого, порывистого в движениях, с острым кадыком на шее. Нос у него, если смотреть в профиль, большой, а глянешь спереди — полоска, подчеркнутая другой полоской прямо прорезанного рта.

«Хоть и высокий Дима, а никакого впечатления не производит и в работе пока еще не проявил себя по-настоящему», — подумала Танечка. «Скорее бы найти хорошее месторождение, а то сживут нас со света! Конечно, неспроста притащился сюда академик Безродный».

У Ивана Наумовича Сошкина, директора нефтяного научно-исследовательского института, как и у шефа его, академика Ивана Михайловича Губкина, было много противников. В Московском геологическом комитете существовали самые различные теории о происхождении нефти. Отсюда возникали и разные мнения о дом, где и как искать ее? Борьба этих мнений с годами не ослабевала, а все больше ожесточалась.

Устав от заседаний и споров, порой нужных, принципиальных, а часто и вздорных, Сошкин отдыхал душой, выезжая на периферию. То его видели на совещании в Баку, то он принимал экзамены в Грозном, то колесил по Сибири и Поволжью, проверяя работу буровых контор и полевых экспедиций.

В последние два года он уделял особое внимание Башкирии, ездил на притоки Камы и Белой, в холмистые лесостепи под Стерлитамаком. Влюбленный в эти прекрасные края, пока еще скупо вознаградившие поиски нефтяников, Сошкин верил в то, что здесь, в отложениях древних морей, хранятся богатейшие запасы нефти.

Фонтаны, забившие под деревней Уртазы, подтвердили его правоту, но быстро иссякли, и это окрылило противников Урало-Волжской платформы. Одним из таких ярых противников был академик Олег Сергеевич Безродный, который утверждал, что наличие месторождений нефти возможно только в предгорьях больших хребтов, что нефть Башкирии и Поволжья — жалкие остатки запасов, уничтоженных геологическими переворотами. Он защитил докторскую диссертацию на эту тему и, когда кто-нибудь осмеливался доказывать обратное, прилагал все усилия, используя связи в Академии наук и Госплане Союза, чтобы свести на нет неугодные ему работы.

Заметив интерес Сошкина к районам Башкирии, он тоже стал наведываться сюда, возглавляя выездные комиссии «на высоком уровне» и вынося споры и столкновения из академических стен в полевые станы разведчиков.

Новый его приезд в башкирские степи, конечно, не предвещал добра местным энтузиастам.

Из тесного барака-конторы бурения Олег Сергеевич вышел, чувствуя себя победителем. Он был еще не стар; бодрый шаг, широкая прямая спина, густоволосый под каракулевой шапкой затылок — все говорило о нерастраченном здоровье, недаром академик уделял особое внимание своему отдыху, прогулкам с целью «провентилировать легкие» и режиму питания. С удовольствием вдохнув еще раз чистейший воздух степи, чуть отдающий запахом древесного дымка и свежестью предвесенних заморозков, он потянулся к двери землянки-общежития, но в эту минуту кто-то, шагавший следом, коснулся рукава его добротной шубы.

Безродный обернулся… Перед ним стоял коренастый, среднего роста парень в полушубке и растоптанных пимах, с котомкой за плечами. На широком лице его, слегка тронутом оспой, горел бурый от загара румянец, прямо смотрели из-под тяжелых век большие глаза.

— Что скажешь? — спросил академик, равнодушно оглядев пришельца.

— Слушай, товарищ. — Ярулла доверчиво придвинулся поближе. — Где тут промысла-то? Наниматься на работу хочу, понимаешь.

— А ты сам-то понимаешь, о чем спрашиваешь?

— Нефть, говорят, ударила. Керосин добывать будут.

— Добывают, только не здесь. Хочешь на нефтепромысле работать, а даже представления о нем не имеешь. Так-то вот, Керосин Керосинович! — Безродный рассмеялся. — Вчерашний день ищешь!

— Зачем смех? — обиделся, даже испугался Ярулла. — Я сюда поездом, машиной ехал, пешком шел. Работать мне надо.

— Но где же здесь, в голой степи, ты найдешь работу? Может быть, в колхоз наймешься? Говорят, артельщики снегозадержание собираются делать…

— Зачем задержание? Почему так шутишь? Плохая твоя шутка, понимаешь! — Ярулла пристальнее всмотрелся в холодное, с пушистыми усиками лицо Безродного. — Ты кто будешь-то?

— Я из академии, доктор наук, — снисходя к наивной и страстной заинтересованности парня, пояснил Безродный, но, еще не остыв после недавнего спора, добавил: — Больше ста пятидесяти лет интересуют ученых здешние районы. Искали. Бурили, да нет тут нефти.

— Как нет? Говорят, фонтан до неба ударил!

Безродный с прорвавшимся злорадным пренебрежением пожал плечом.

— Раззвонили! Брызнуло — и уже нет ничего. Скоро начнем ликвидацию, надо свертывать все работы.

Отрезал и скрылся в землянке, а Ярулла словно окаменел, уставившись в захлопнутую дверь. Зря, оказывается, пришел! Куда же теперь податься! Мысль о позорном возвращении в Большой Урман до боли обожгла его.