– У тебя есть спички?

Спички… спички…

– Мальчик?

О чем он меня спрашивает?..

Спички… Спички! Да, они у меня есть. Заходя вечером домой, я прячу их в подвале, а утром, выходя из дома, забираю. Иначе как прикажете разводить костер, чтобы жарить яйца, украденные из курятника, который стоит у дома баптистов Мироновых, или расплавлять свинцовые решетки автомобильных аккумуляторов?

Я сунул руку в карман, вынул коробок и протянул в сторону старика. Он долго водил рукой перед собой, чтобы на него наткнуться. В конце концов мне это надоело, и я тряхнул коробком. Спички глухо прошуршали, и он тут же их нашел.

– Если это лесопилка, значит, здесь есть лес? Здесь нельзя чиркать спичкой.

Я удивился. Как лес может быть в лесопилке? Лес – он растет в лесу.

– Здесь нет леса.

– Но все равно давай выйдем, – предложил старик и цепко схватил меня за руку.

«Как ловко вцепился», – подумал я, с головы до пяток наполняясь холодком.

Мы вышли на солнце, и он тут же принялся обстукивать землю вокруг себя.

– Покажи, где старик мог бы сесть. Я устал и больно ударил колено.

Это была приятная новость. Бегал я хорошо. Я потянул его к ржавому насосу и остановился рядом. Постучав по нему, старик сел, но руки моей не выпустил. Даже сидя, он был выше меня.

– Обещаешь, что доведешь старика до дома?

– А где ваш дом? – спросил я.

– Сейчас – у дороги.

– Обещаю.

Он отпустил мою руку и принялся выковыривать спичку из коробка.

– А почему сейчас? – спросил я, потерев одно колено о другое. – В вашем доме ремонт, и вы все выехали, чтобы не мешать строителям?

– У цыгана дом там, где он остановился, – чмокая губами, чтобы раскурить трубку, сообщил мне слепец.

– Как это?

Конечно, самым непонятным было, кто и зачем убил Олежку и Толика. Но и дед тоже выражался странно.

– Твой отец говорит, что у цыган нет родины, поэтому они бродят по стране как собаки. Он чуть-чуть прав, твой отец. Цыган ходит по земле. Но он не собака. И родина у него есть. – Старик постучал себя по впалой груди. – Вот здесь.

– Вы знаете моего отца? – Я был сильно удивлен.

– Нет, – подумав, ответил старик и посмотрел вверх, на солнце, не щурясь.

– Тогда откуда вам известно, что он говорит? – Мое удивление сменилось досадой.

– Так говорят почти все, кого мы встречаем. Чем твой отец хуже их?

Он меня запутал.

– Мой отец так не говорил.

– Значит, твой отец хороший человек, – заключил старик и качнул головой. – Цыган заблудился. А что здесь делал мальчик?

– Я искал доску.

– Зачем мальчику доска?

– Мы с Сашкой вырежем на ней ножиками «Олежка» и прибьем к березе.

Старик вынул изо рта трубку и дважды моргнул.

– Зачем мальчики это будут делать?

– Чтобы был памятник Олежке.

– Он умер? – Старик покачал головой и забормотал что-то на мешанине из русского и еще какого-то неизвестного мне языка. – Когда родители умирают – боль детям, когда дети болеют – боль родителям, когда дети умирают – родители уходят вместе с ними…

– Олежка не болел, – напрягшись, произнес я. – Его убили.

Я так внимательно наблюдал за реакцией старика, что у меня заболели глаза, но все равно ничего подозрительного не обнаружил. Слепой цыган снял шляпу, бросил под ноги, наступил на нее и топнул. Ветер шевелил его бороду и длинные волосы. Мне начинало казаться, что они живут сами по себе и остаются со стариком только потому, что привыкли к нему.

– У нас тоже умер мальчик, – тихо сказал он. – Но его не убили, он сам лишил себя жизни. Случайно. – Потерев шею черной узловатой ладонью, он вдруг заговорил решительно: – Не нужно писать на доске и прибивать к березе. Вообще ничего не надо. Вы его матери горя добавите. Память вот здесь. – Он завел ладонь за отворот засаленного пиджака и вдавил ее в левую половину груди.

– Вы меня отпустите? – неожиданно для себя спросил я.

Старик снова вынул изо рта трубку и посмотрел почти туда, где находилась моя голова.

– Почему ты так говоришь?

– Я боюсь, – признался я.

– Меня?

– Да.

Он подумал и протянул мне спички.

– Иди.

Я взял спички, медленно обогнул старика, потом прибавил шагу и вскоре вышел за ограду лесопилки. Вбежав на пригорок, я остановился и оглянулся. Слепой цыган сидел на насосе.

Он просил проводить его до табора. Но Олежку, наверное, тоже кто-то о чем-то просил. Усевшись и гоняя во рту былинку, я решил ждать. Сверху двор лесопилки был как на ладони. Когда солнце уже порядком нагрело мне голову, я спустился туда.

– Зачем вернулся? – спросил цыган, не оборачиваясь.

– Я обещал проводить вас до дома.

Старик поднялся и по очереди потряс затекшими ногами.

– Цыган ребенка не ударит. А ты говоришь – убил.

– Не говорил, – неуверенно произнес я, думая, кто больше соврал сейчас, он или я. – Я даже… так не думал.

– Все так думают. Значит, и ты.

– Я так не думаю, – ответил я, теперь уже будучи уверенным в том, что главный лжец здесь все-таки не он.

Я так думал. Конечно же! Потому что все так думали. Наверное, и отец, и даже мама. Просто они не говорили об этом слух. А другие люди не молчали. Эти разговоры заставляли меня считать, что именно цыгане убили и Олежку, и Толика.

«А кто еще?» – спросил я себя и тут же вспомнил, что все разговоры горожан в магазинах заканчивались именно этим вопросом.

Мы странно выглядели на дороге, ведущей к табору. Длиннющий, выше моего отца, старик и маленький, словно из матрешки вынутый мальчик. Он держался за мою руку, а я шел чуть впереди. Когда до табора оставалось совсем чуть-чуть, я отпустил его ладонь. Не хотелось мне приближаться к табору. То же чувство я испытывал, когда видел стадо коров.

– Дорога ровная. Тридцать… нет, двадцать шагов, и вы дойдете. – Я втянул носом воздух, в котором витал запах жареного мяса, и тут же понял, что голоден.

– Как зовут мальчика? – спросил старик.

– Артур.

– Артур хочет есть?

– Нет.

– Тогда пусть Артур приходит скоро и принесет черемуховый сук. Дед Пеша сделает ему лук.

– Пеша? – уточнил я.

– Да, деда зовут Пеша. – Он покачал головой и взялся за палку обеими руками. – «Пеша» по-цыгански значит «маленький».

– Маленький?..

– Но сук должен быть черемуховый, – предупредил старик. – Хороший лук можно сделать только из черемухи.

Дотянувшись, он потрепал мои волосы, развернулся и захромал по дороге. Насчет колена старик не врал.

Несмотря на то что мы с Галкой всю жизнь провели в одном подъезде, разговаривать нам было не о чем. «Привет» – вот и вся беседа. Просто у нас не было ничего общего: ни пола, ни интересов, ни забот. Но от родителей, точнее из их случайных разговоров, я знал, что Галка не благодаря, а вопреки воспитанию училась очень хорошо. Она знала много такого, о чем я и Сашка, считающие себя неплохими знатоками жизни, даже не догадывались. Племена майя и манерность дворцовых дам – как это все умещалось в головке с вечно взъерошенными, словно ершиком взбитыми волосами?

Мы случайно встретились в парке. Я шел с черемуховым суком, срезанным для изготовления лука. Лучшего материала для этого, как известно, не найти. А она стояла с какой-то смешной веткой в руке перед ощетинившимся котом. Я не сразу понял, в чем тут дело. Галка явно нуждалась в помощи, но никогда бы ее не попросила. Хотя озверевший кот – это разве повод для тревоги?

И тут я все понял. За спиной Галки, укрытое травой, прямо на земле – удивительно, как еще никто на него не наступил, – стояло гнездышко. А в нем – шесть грязно-бурых крошечных яиц. Если бы не кошка, то есть не Галка, я съел бы их сам. Нет ничего вкуснее перепелиных яиц, пожаренных на костре в вымытой консервной банке.

– Перепелиные, – сообщил я.

– Мне плевать, чьи они, – был ответ. – Я их ему не отдам.

Кашлянув для приличия, я перетянул кота по спине заготовкой для лука. Подскочив от неожиданности метра на полтора, завопив и заставив завизжать Галку, он с шумом скрылся в зарослях.