Потом еще дня два долго приходил в себя. И не придумал ничего лучшего, чем снова позволить себе мечтать и надеяться. В эти дни Павел Степанович безмерно сочувствовал всем себе подобным, оказавшимся в такой же незавидной и нелепой ситуации. Всем заблудшим по вине «зеленого змия».
Он глубоко понимал, что не одинок в этой юдоли по братству пагубной страсти. И путем логических умопостроений пришел к выводу, что собратьям не достает Слова. Слова человека много знающего, понимающего, сострадающего и прочувствовавшего...
— Прошу,— широкий жест рукой, охватил всю строительную площадку — его испытательный полигон, его Голгофу и Синай.
Жест был радушным и открытым. Павел Степанович, как никто иной, понимал, что нельзя бросать в тяжкий и неблагодарный труд своего собрата по несчастью сразу же, без предварительной подготовки, как неумелого кутенка в воду.
А то, что перед ним возвышался его младший собрат, Павел Степанович был просто уверен. Павел Степанович знал цену напутственному слову и никогда не скупился на него.
— Прежде всего я хочу вас познакомить с нашим замечательным коллективом, в который вы временно вливаетесь.
Павел Степанович просто обрадовался нечаянно найденной и от того весьма удачной формулировке сложной ситуации, потому что происходила она в присутствии капитана милиции Суворова, наверняка, кое-что знавшего о слабости самого прораба.
Павел Степанович решли запомнить ее с тем, чтобы на досуге расширить и обобщить для дальнейших лекторско-воспитательных нужд.
— Э-э... На сколько вливается товарищ?
Уже с утра раздосадованный поведением подопечного Верзилы, капитан Суворов, по мысли Павла Степановича, ответил крайне бестактно в такой щекотливо-напряженной ситуации:
— На полную... На все — пятнадцать!..
— Ага... На полторы декады,
Павел Степанович иногда умел так виртуозно исправлять бестактность других!
— Это замечательно!
И дабы не дать капитану милиции каким-нибудь словом или, не приведи господь, действием усугубить свойственную всем милицейским профессиональную бесцеремонность, Павел Степанович коротко распрощался с сопровождающим лицом:
— Ну, всего хорошего. До свидания.
Капитан Суворов, отдав честь, повернулся через левое плечо и прошествовал к «воронку», гле ждали своего часа и развоза по нарядам оставшиеся подопечные.
Верзиле стройка не понравилась. Точнее, он ее вовсе и не замечал. Так, какой-то пейзаж с надоедливой мухой-прорабом.
К жизненным случайностям и собственным проблемам Верзила относился по-философски широко, как тому научила его жизнь и четыре года воинской службы на Черноморском флоте.
— С обедом не опаздывайте! — не забывая о самом важном, прогудел вслед уходящему милиционеру Верзила.
— Да-да! — Павел Степанович был солидарен с вновь вливающимся и, чтобы окружить новенького еще большей волной теплоты и внимания, сказал:
— Я уверен, что эти полторы декады пройдут у нас в атмосфере дружбы и полного взаимопонимания... Ну-с, так…
Конечно же, кроме того, что Павел Степанович был просто добрейшим человеком, он был еще и прорабом. Прорабом стройки, где всегда чего-то не хватало: стройматериалов, рабочих рук... А тут еще с утра выяснилось, что за ночь бесследно исчезло два комплекта сантехники, а сторожа черт-те чем, наверное, ночью занимались либо, как всегда, спали до зорьки...
«Куда бы его пристроить?» — размышлял Павел Степанович.
Верзила был невозмутим. Его назначенные пятнадцать суток все равно когда-то истекут, а пока пущай тикают:
«От забора и до обеда.»
Его нисколько не интересовал ни тот коллектив, в который он против своей воли был вливаем, ни этот болванчик в диковинной каске, очень по виду похожий на ту, какую Верзила видал в одной заграничной кинокартине.
Ему еще тогда подумалось:
«Из чего, собственно, сварганена эта штука?.. Вот бы такую!..»
Верзила, не страдая комплексом воспитанности, не удержался и постучал пальцем по шлему, имевшему место на голове у Павла Степановича.
Тот без тени неудовольствия дал пояснения:
— Пробка. Подарок из Африки...
Шлем действительно был африканского происхождения, привезен оттуда по случаю командировки в Египет бывшим сокурсником Павла Степановича, с которым прораб из Энска случайно встретился в столице во время своего отпуска.
Шлем так понравился Павлу Степановичу!
Он был таким реальным воплощением частички его заветной мечты, что Павел Степанович три дня выпрашивал его у бывшего сокурсника, когдатошнего товарища по кружку политического самообразования.
Шлем, наконец, был подарен.
Взамен на две поллитровки, распитых совместно в летнем кафе у фонтана на ВДНХ.
— Так... Прошу сюда!
Павел Степанович повел новенького по объекту, повсеместно перешагивая или перепрыгивая обязательные для всякой стройки горы какого-то сопутствующего хлама: растопыренную во все стороны света железную арматуру, разбросанные нехозяйской рукой трубы и ящики.
Павел Степанович ознакомил вновьприбывшего с самодельной душевой — гордостью его стройучастка, показал две смоловарки, усовершенствованные одним из умельцев под личным техническим руководством Павла Степановича.
— Силой своего воображения представьте себе, какой замечательный жилищный массив здесь будет создан!..
Поднимаясь по лестничному пролету новостройки, Павел Степанович воодушевлялся все более и более:,
— Только в нем одном будет установлено семьсот сорок газовых плит, каково, а? То есть, в семьсот сорок раз больше, чем было в нашем городе до одна тысяча девятьсот тринадцатого года!
Приемы статистического сравнения были у Павла Степановича отработаны до совершенства. Цифры лучше всего характеризовали размах социалистического быта, мощными корнями вцеплялись в память простой советской аудитории.
Они шли по ступеням лестничного пролета туда, где вершилось великое дело стройки — на последний, незавершенный пока, пятый этаж.
С высоты птичьего полета хорошо просматривались пейзажи новостройки — микрорайона Космонавтов. У Павла Степановича всякий раз просто дух захватывало от обозримых далей и перспектив...
Романтика! — констатировал Павел Степанович, чувствуя себя в родной стихии воскресного лектора. Только сейчас он мог представить взгляду внимающей аудитории не только графики и наглядные пособия, самостоятельно, с любовью вычерченные, а и воочию подтвердить сказанное:
— А если взять поэтажно весь объем работ, выполненных нашим СМУ за последний квартал...
Как и все прорабы большой страны, Павел Степанович предпочитал и умел произносить это слово с обязательным для профессии строителя ударением на первый слог.
— ...и поставить эти этажи один на другой, то мы получим здание в два раза выше, чем всемирно известная Эйфелева башня!
...Новенького это не увлекало. Ему было скучно. Ему было до лампочки. Его неразвитое с детства воображение никак не хотело просыпаться сейчас, в зрелом для мужчины возрасте, не желало бодрствовать под напором фактов, сравнений и цифр, которыми так и сыпал Павел Степанович...
...или втрое выше, чем знаменитый Нотр Дам де Пари.
«Это требует перевода»,— как-то параллельно подумалось Павлу Степановичу, и он более доступно пояснил:
— Что в переводе означает — Собор Парижской Богоматери.
Верзила встрепенулся. Что-то до боли знакомое и как будто даже родное прошелестело в воздухе. — Какой-какой матери?
Павел Степанович вроде даже как бы споткнулся. Знаете, как это бывает: идешь вроде ровной дорогой, ан нет, какой-то камешек возьми, да и попадись под ноги...
— Парижской... Богоматери... Прошу сюда,— только на какую-то минуту был выбит из седла Павел Степанович, но вот он снова впереди, на лихом коне цитат и устремленности.
Но...
* * *
Но, нечаянно глянув с незавершенного этажа вниз, Верзила увидел там нечто такое, что враз разбудило его от спячки, словно ветром сдуло вялость и апатию. На горизонте появилась цель! Правда, пока еще не совсем ясная, но какая же манящая и притягательная! Она забрезжила в тумане сонного отбывания пятнадцатисуточного срока!
