— И по кому бы ты стал стрелять, а, Дейви? — Бен Френч откидывается на спинку стула. Он почти так же пьян, как и его друг.

— Какая разница? Это имеет значение? Да хоть по оленям в Ричмонд-Парке!

— Им бы это очень не понравилось, — говорит Мэри Газали.

Хотя мне так и не удалось, писал Маммери, отблагодарить Черного капитана как следует, я все же смог помочь ему, когда он попал в беду в 1977 году на карнавале в Ноттинг-Хилле. Помню, в первое утро праздника, едва проснувшись и выглянув в окно, я увидел, что и справа, и слева улица перегорожена полицией. Повсюду стояли молоденькие неловкие копы. Бен Френч как раз в это время подъехал к моему дому. Я увидел, как его «форд» остановился у заграждения, а инспектор в капюшоне машет ему, запрещая проезд. Быстро натянув штаны, я помчался вниз по лестнице.

— Это моя машина, офицер! — закричал я на бегу. — Он пригнал ее мне.

Инспектор, похожий на банковского служащего, призванного в ряды СС, повернулся в мою сторону.

— Очень сожалею, сэр. Мы сами не знаем точно, что происходит. — Он окинул улицу подозрительным взглядом. — Нам сказали, что ожидаются беспорядки, но мы не знаем, с какой стороны.

Мне показалось, что он видит во мне потенциального союзника, и понял, что он считает всех черных врагами, а белых — друзьями. Никогда прежде мне не доводилось оказаться в такой близи от такого скопления взвинченных полицейских. Когда Бена пропустили и он припарковал машину, я сказал ему:

— Сегодня будет жарко. Что-то не хочется тут оставаться.

— Вот черт, — буркнул он. — Вечно дурные новости.

Бен только что вернулся из США, где у него было свое дело: что-то связанное с телекоммуникациями. В свое время, служа в Королевских ВВС, он получил специальность инженера связи, но поскольку он был еще и поэтом, то теперь у него появился вдобавок собственный книжный магазин в Брайтоне. Мы виделись не чаще чем раз в два или три года. В то время, о котором я рассказываю, у него был вполне консервативный внешний вид — короткие волосы и мешковатый костюм, уже лет пять тому назад вышедший из моды. Это было связано с тем, что в Вайоминге, где он жил, не слишком жаловали длинноволосых. У него было загорелое лицо и куда более здоровый вид, чем у меня.

Мы сели в кухне у окна и стали пить кофе, посматривая вниз на полицейских, толкавшихся на одном месте в искреннем замешательстве. В них не чувствовалось особой злости, но это были парни, согнанные из пригородов и не имевшие никакого опыта обращения с толпой. Каждый из них считал, что в любую минуту может пасть жертвой африканского копья. На самом деле все сколько-нибудь серьезные проблемы на Ноттинг-Хиллском карнавале возникали как раз из-за таких нервных полицейских, притом что местная полиция сама была настроена откровенно расистски. Районные советы пытались запретить карнавал с тех пор, как он превратился в вест-индский фестиваль Марди-гра, привлекавший народ со всего Лондона. Этот карнавал оказался в ряду самых веселых зрелищ, которые знавал Лондон со времен народных гуляний в честь окончания войны. Вводя в город сотни дополнительных полицейских подразделений, местные власти уведомляли «налогоплательщиков» (эвфемизм, означающий респектабельных белых горожан), что сделали все возможное, дабы запретить карнавал, однако не преуспели в этом, так что, если начнутся беспорядки, их обвинить будет не в чем. Очевидно, они надеялись, что произойдет нечто столь ужасное, что позволит им в следующий раз наложить запрет на проведение карнавала. Я не желал быть избитым из-за их политических манипуляций. Бен охотно согласился отвезти меня в Хивер, куда мы мальчишками гоняли на великах, чтобы пообедать в тамошнем кабачке и предаться сентиментальным воспоминаниям о старых добрых временах. Был чудесный день, и над Хиверским замком сверкало солнце. Ни один настоящий средневековый замок, включая Виндзор, никогда не выглядел так прекрасно. Этот день казался нам замечательным, легким, великолепным, похожим на дни нашего детства.

Вечером мы вернулись в город, и обстановка показалась нам совершенно спокойной. По Ладброук-Гроув слонялись прохожие, боковые улочки все еще были перегорожены, а Портобелло-роуд была заполонена подвыпившими людьми, посидевшими в окрестных пабах, но все они, казалось, пребывали в веселом состоянии духа, и я решил, что просто перестраховался. Когда Бен уехал домой, я позвонил своей подруге Мэри Газали и спросил, не хочет ли она побывать на карнавале. Получив положительный ответ, я договорился с ней встретиться утром и отправился в постель, укачиваемый отдаленными ритмами рэгги.

В два часа ночи меня разбудило громкое, нарастающее жужжание: казалось, что на нас надвигается целая туча ос. Потом послышались вой полицейских сирен, гул вертолетов над головой, громкие голоса. Словно на улицах Ноттинг-Хилла разразилась война. Я встал и осторожно выглянул в окно на Колвилль-Сквер. Я увидел, что полицейские, снабженные щитами, дубинками и специальными шлемами, теснят сбившихся в группы людей. Потом жужжание переросло в рычание, послышались звук разбитого стекла, скрежет металла о металл, яростные, гневные голоса. Мимо моего окна пробежал молодой чернокожий парень с разбитым в кровь лицом; за ним гналось не менее десяти полицейских. Это все навело меня на мысль о том, что власти сами инициировали столкновения и я являюсь свидетелем полицейской провокации.

Ночью я и боялся выйти из дому, и не мог заснуть, слушая крики. Утром пробрался к газетному киоску на Элджин-Кресент. Несколько магазинов были заколочены досками, хотя только один из них, кажется, был по-настоящему разгромлен. Несколько человек — белых, черных и индийцев, — по всей видимости, хозяев этих магазинов, стояли и обсуждали ночные события. Я купил газету. На первой странице были помещены фотографии «восставших», вступивших в столкновение с полицией. По стандартной версии газеты, полицейские защищались от охваченной тупой яростью враждебной толпы. Я узнал, что цветные швыряли бутылки и перевернули несколько автомобилей, но в комментариях не было никаких подробностей того, с чего именно начались столкновения. На вид окрестные улицы были пустынны и тихи, но повсюду валились осколки битого стекла и мусор. Двое торговцев откровенно смеялись над сообщениями о массовом бунте и зазывали всех желающих в свои лавки. Я прочел также предупреждения членов Кенсингтонского Совета о том, что скоро начнется кровавая баня, и заверения полиции в том, что она сумеет взять под контроль толпу, уже ранившую несколько офицеров.

Я прошел вверх по Портобелло-роуд до Талбот-роуд, а оттуда до улицы Всех Святых. Сейчас в этом районе царит атмосфера настоящего гетто, но десять лет назад не было и следа молодых чернокожих хлыщей, посвистывающих вслед женщинам и предлагающих наркотики, играющих мускулами и грозно взирающих на всех белых. Тогда у меня еще были друзья, которых я мог навестить в кафе «Мангроув», бывшем неофициальной штаб-квартирой организаторов карнавала. Это было единственное в районе заведение, где могли встречаться люди любого цвета кожи. Двое малознакомых мне людей сказали, что обескуражены тем, что произошло ночью, и рассказали, как полицейские внезапно начали всех обыскивать под предлогом поиска наркотиков, арестовывать «за ношение оружия», накидываться с дубинками на участников самых обычных праздничных церемоний.

За этим неизбежно следовали яростные протесты, завязались драки.

— А потом копы просто чокнулись, парень, — сказал мне мой друг Флойд, — и начали бить всех подряд. Без разбору. Женщин, детей… А если ты спрашивал, что вы делаете, на тебя самого тут же сыпались удары. Безумие, правда?

Если бы неофициальные вожди чернокожих не удержали молодежь от мщения, все могло бы обернуться куда хуже. Я срочно отправился домой и позвонил Мэри, но она уже выехала ко мне. К тому времени, как она приехала, началось карнавальное шествие, но все, кроме компании французских и итальянских мальчишек, явившихся сюда в надежде на развлечение, чувствовали тревогу, вызванную событиями предыдущей ночи.