Когда они обсохли на солнце и снова оделись, на горизонте потемнело, и Эльрик сказал:

— Мы промокнем опять, еще до того, как успеем вернуться в Имррир. Как бы быстро мы ни ехали, шторм все равно догонит.

— Может, лучше остаться в пещере? — Она прижалась к нему своим мягким телом.

— Нет. Я должен вскоре вернуться, так как в Имррире остались снадобья, которые я должен принять, если хочу, чтобы мое тело опять стало сильным. Через час-другой я начну слабеть. Ты ведь видела меня слабым раньше, Каймориль?

— Да, я видела тебя слабым, Эльрик, — в глазах ее было сочувствие. — Пойдем, нам надо найти лошадей, — она погладила его по лицу.

К тому времени, как ни подошли к лошадям, небо стало серым, а черная туча висела и клубилась совсем недалеко на востоке. Они услышали первые раскаты грома и увидели первую вспышку молнии. Море заволновалось, как бы взбудораженное волнением неба. Лошади храпели и рыли копытами песок, тоже желая как можно скорее вернуться домой. Когда они взбирались на коней, начали падать первые капли дождя. Затем они мчались в Имррир, а вокруг них сверкали молнии, гром грохотал, как разъяренный гигант, как какой-нибудь старый повелитель Хаоса, пытающийся пробраться на измерение Земли. Каймориль взглянула на бледное лицо Эльрика, на мгновение осветившееся вспышкой молнии, и почувствовала, как ее с ног до головы пробрала холодная дрожь, и дрожь эта не имела никакого отношения ни к дождю, ни к ветру, потому что в эту секунду ей показалось, что нежный ученый, которого она любила, превратился благодаря духам стихий в бешено скачущего демона, чудовище, которое не имело отношения ни к чему человеческому.

И внезапно к Каймориль пришло знание. Это было именно знание, а не чувство того, что их утренняя прогулка была последней спокойной минутой, которую они никогда не испытают в дальнейшем. Этот шторм был знаком самих богов — предупреждение о том, что придут более серьезные шторма.

Она опять посмотрела на любимого. Он смеялся, повернув лицо к небу так, что на него падал дождь, а вода, плескаясь, стекала в его рот. Это был спокойный искренний смех счастливого ребенка. Каймориль тоже пыталась засмеяться, чтобы доставить ему удовольствие, но ей пришлось отвернуться. Она все еще плакала, когда показался Имррир, черным гротесковым силуэтом на фоне яркого, светлого, еще не пришедшего в себя западного горизонта.

Солдаты увидели их, когда они приближались к небольшим восточным воротам города.

— Наконец-то они нашли нас, но чуть-чуть поздновато, а, Каймориль? — Улыбнулся Эльрик.

Она, все еще поглощенная чувством обреченности, кивнула головой и попыталась улыбнуться в ответ. Он принял ее выражение лица просто за разочарование по поводу расставания, не больше, и крикнул:

— Эй, люди! Скоро мы подсохнем?

Но капитан быстро подъехал ближе, прокричав:

— Милорд император, ваше присутствие необходимо в Моншанжикской башне, куда отвели двух шпионов.

— Шпионов?

— Да, милорд, — лицо солдата было бледным. Вода потоками стекала с его шлема на тонкую форму. Он с трудом справился с лошадью, которая так и норовила сойти с дороги в лужи в тех местах, где дорога осталась непочиненной. — Их поймали в лабиринте сегодня утром. Судя по одежде — южные варвары. Мы ничего не сделали с ними, специально ожидая вас.

— Тогда вперед, капитан. Давайте посмотрим на двух дураков, которые осмелились войти в морской лабиринт Мельнибонэ.

Башня Моншанжика была названа так в честь волшебника-архитектора, который создал морской лабиринт несколько тысяч лет тому назад. Достичь огромной гавани Имррира можно было только через него, и его секрет тщательно охранялся, потому что это было единственно надежным средством против неожиданного вторжения. Лоцманам приходилось проходить специальную подготовку, чтобы проводить корабли. Сквозь него вело пять различных маршрутов, и каждый лоцман знал лишь один из пяти. В наружной стороне скалы было пять входов. Здесь корабли Молодых Королевств ожидали появления лоцмана. Прежде чем ворота в один из входов поднимались, всем на корабле завязывали глаза и посылали в трюм, кроме рулевого и начальника гребцов, на головы которых надевали глухие стальные шлемы, так что они ничего не видели и исполняли только команды лоцмана, причем весьма сложные. А если корабль Молодого Королевства не выполнит одного из этих приказов и разобьется о стены, что ж, мельнибонийцы не будут убиваться по этому поводу, и если кто-то останется в живых, то станет рабом. Все, кто хотел торговать с Городом Мечты, сознавал весь риск такой торговли. Но многие купцы приплывали каждый месяц, чтобы пройти опасности лабиринта и обменять свои жалкие товары на роскошь и богатство мельнибонийцев.

Башня Моншанжика стояла прямо перед гаванью, неподалеку от широкого причала, уходившего далеко в лагуну. Она была цвета морской воды, неприглядной по Имррирским стандартам, хотя это было красивое высокое здание с широкими окнами, из которых можно было видеть всю гавань. В ней совершались все торговые сделки, а в ее подвалах содержались пленники, которые нарушили хоть одно из мириад правил, существующих в гавани. Оставив Каймориль и приказав охране сопровождать ее во дворец, Эльрик вошел в башню. Проезжая мимо ворот, он расшвырял лошадью довольно много купцов, ожидающих разрешения начать торговлю, потому что весь двор и первый этаж были забиты матросами, купцами и мельнибонийскими служащими, занятыми всевозможными торговыми операциями, хотя сами сделки происходили в другом месте. Эхо тысяч голосов, бормочущих о товарах, о ценах, спорящих и торгующихся, медленно затихло, когда Эльрик с охраной надменно проехал сквозь широкую темную арку дальнего входа зала. От арки шел вниз уклон, извивающийся глубоко под землей.

Вниз процокали копыта лошадей, мимо рабов, слуг и служанок, которые торопливо уступали дорогу, низко кланяясь при виде императора. Огромные факелы освещали туннель, дымящие и шипящие, отбрасывающие искаженные тени на стены из обсидиана. Воздух был промозглый и сырой, так как вода плескалась у наружных стен под набережными Имррира. Но Эльрик все ехал вниз, а уклон уходил все глубже в гладкой скале. А затем навстречу поднялась волна жара, впереди показался колеблющийся свет, усиливающийся по мере того, как они въезжали в зал, полный дыма, волн страха и ужаса. С низкого потолка свисали цепи, а с восьми этих цепей свисали четыре человека, подвешенные за ноги. Одежда с них была сорвана, и тем не менее они казались не голыми, потому что кровь из множества мелких ран, маленьких, но болезненных надрезов, сделанных художником в этом виде искусства, который стоял рядом со скальпелем, глядя на свою работу, покрывала все тело. Сам мастер был высок и очень худ, почти скелет, в белых, запятнанных кровью одеждах. У него были тонкие губы, глаза, как щелочки, худые пальцы, редеющие волосы. Скальпель, который он держал, был тоже тонок, с почти невидимым лезвием, которое изредка сверкало при свете огня, разведенного в яме на другой стороне комнаты. Этого мастера все называли доктор Шутка, и его искусство заключалось в том, что он исполнял, а не создавал ничего нового (хотя тут он мог поспорить и даже переубедить собеседника): это было искусство узнавать секреты у тех, кто их имел. Когда Эльрик вошел, он молниеносно повернулся, держа скальпель между тонким большим и еще более тонким безымянным пальцем правой руки. Он стоял напряженно, в ожидании, почти как танцор, а затем поклонился в пояс.

— Мой император!

Голос его был тонок. Он со свистом вылетал из тоненького горла, как бы стараясь проскочить как можно скорее, и иногда казалось, что слов вообще не было слышно, настолько быстро он говорил.

— Доктор, это те самые южане, которых поймали сегодня утром?

— Да, милорд.

Еще один поясной поклон.

— Чтобы доставить вам удовольствие.

Эльрик холодно рассматривал пленников. Он не чувствовал к ним никакой жалости. Они были шпионами. Здесь они очутились только благодаря себе. Они прекрасно знали, что с ними случится, если они попадутся. Но один из них был мальчиком, а другой — женщиной, как казалось, потому что они так извивались на цепях, что трудно было это определить с первого взгляда. На них было даже стыдно смотреть. Затем женщина щелкнула остатками своих выбитых зубов на Эльрика и прошипела: