— Это, Витенька, такой витамин.

— Сам ты витамин!

Поднялся азартный спор, что в жизни важнее — талант или усидчивость. Люба, наблюдая за ребятами, в какой-то момент тоже почувствовала себя девятиклассницей. Но страх от того, что вот-вот появится Наталья, мучил ее.

Купленный мужем торт вызвал всеобщий восторг, вторая бутылка шампанского так и осталась нераскупоренной. В глубине души Люба надеялась, что за дочкой ухаживает именно «киношный» мальчик. Но в действительности было по-иному, влюбленным в дочку оказался цыганистый…

Люба разрывалась надвое между гостиной и кухней. Наталья несколько раз порывалась идти поздравлять Веру, и каждый раз Люба с трудом удерживала ее:

— Наташа, поезжай, пожалуйста, домой! Очень прошу…

— Ты почему меня гонишь? Твой Димка не прогнал бы. Он бы мне и вина налил… Ты сама-то хоть видела ли его?

— Кого? — у Любы захолонуло внутри.

— Кого, кого, она еще притворяется.

— Никого я не видела! — вспыхнула Люба. — Его много лет нет даже в Москве. Чего ты несешь?

— Да я сама его видела! В Елоховском. Борода, как у попа. Я и подумала, что он теперь поп… — Наталья засмеялась, закашлялась. — На Бауманской кричу: «Дима, Дима, ты чего такую бороду отр…»

— Замолчи! Ради бога, не говори ничего при детях..

— А что дети? Им тоже надо знать про отца. Вон Верочка уж скоро невеста…

Вера как назло зашла зачем-то на кухню, и Наталья полезла к ней с поцелуями.

— Вера, пожалуйста, уйди… — Люба с трудом сдерживала в себе истерический крик. — Уйди, посмотри в окно, что делает Ромка…

Но и Ромка уже пришел со двора и глазел на всю эту сцену.

— Ах ты, мой медведушка… — опять запела Наталья, пытаясь присесть и обнять Ромку. — А что? Мой и есть! Кабы не я… Да кабы не я, его бы и на свете-то не было! Миленький. Помнишь, Любушка, ты уж поехала на аборт… А я тебя и отговорила, в больницу-то не пустила.

Вера стояла на кухне и слушала, стояла и слушала.

Люба почувствовала, как ноги ее стали какими-то толстыми, ватными, кухонный шкаф и холодильник вдруг поменялись местами и поплыли в глазах.

— Любовь Викторовна, вам что-нибудь помочь? — ребята нагрянули в кухню всей гурьбой.

Наталью как ветром сдуло.

— Ничего не надо… — очнулась Люба. — Идите, пейте чай… Идите…

Головокружение не проходило, но сердце билось ровнее. Люба попыталась осмыслить происходящее, у нее ничего не вышло.

Сколько времени?

Позвонил муж, спросил, как закончилось чаепитие, сказал, что едет домой.

В квартире было тихо, видимо, все ребята уехали.

Она сидела на кухне с закрытыми глазами. Пыталась не думать, от всего отключиться. Но она чувствовала близость беды.

Открыв глаза, Люба замерла в новой тревоге и в новом страхе. Вера снова стояла посреди кухни и глядела на мать. Губы дочери заметно подрагивали, глаза, обычно синие, были почему-то темными.

Люба встала:

— Что с тобой?

Вера молчала. Прикусывая губы, она пристально смотрела на мать.

— Что случилось? Тебя обидели?

Вера молчала. Люба нежно взяла дочь за руку:

— Почему ты молчишь? Что с тобой?

— Ничего! — Вера вырвала руку. И в этом ее «ничего» выплеснулось столько всего: и горя, и удивления, и неверия в справедливость, и разочарования… Люба враз, инстинктивно, но очень ясно почувствовала, что дочь не забыла и никогда не забудет родного отца. Осознание этого понимания вызвало в Любе новый страх и новое, еще не знакомое ей чувство. Она испытала обиду на дочь. Но Люба не могла принять эту обиду и немедленно переадресовала ее сначала на жену Зуева, потом и на самого Медведева, который, по словам Натальи, опять в Москве.

Вера глядела куда-то в одну точку, отрешенная необычная. У Любы все напряглось и сжалось внутри…

— Мама, это правда? — тихо произнесла дочь. — Правда, что ты не хотела родить Ромочку?

— Что за чушь? Что ты говоришь, Вера?

— Нет, это правда! — и лишенное жалости, обезображенное гримасой лицо дочери побелело. — Ты не хотела, чтобы он родился, ты… Он… он только случайно жив остался, наш Ромочка… Это ведь правда:

— Опомнись, дочка… Это неправда…

— Нет, правда! Я вижу! Ты не хотела…

— Сейчас же замолчи! Почему ты слушаешь пьяниц? Почему веришь всяким гадостям? Я твоя мать… мать…

— Она говорит, что спасла его! Ромочки не было бы сейчас, если б… — кричала Вера. — Ты ведь хотела аборт? Разве не правда?

— Прекрати!

— Если б…

Люба не выдержала и сильно ударила дочь по щеке. Вера с четверть минуты удивленно глядела на мать, повернулась и с рыданиями выбежала из кухни. Ромка тоже заплакал. Люба опомнилась от его негромкого плача и заметалась по кухне: «Ромочка, я сейчас… Сейчас… Куда, в какую комнату она убежала? Ты не плачь, я поищу ее».

Ромка плакал все горше и безутешней…

Когда Бриш приехал домой, все трое сидели по разным комнатам.

— Что у вас тут случилось? — Михаил Георгиевич, держа за руку плачущую Веру, открыл дверь в спальню. — Люба!

Люба лежала на кровати ничком, то и дело удушливо вздрагивала.

— Поговори с матерью, — сказал он Вере.

— Не буду я ни с кем говорить! — крикнула Вера в слезах и вырвала руку.

— Нельзя так, Вера… Ты не права. Иди и сейчас же мирись с матерью! — он отпустил ее, обращаясь к мальчику: — Ромка, а ты почему ревешь? Ты же мужчина, так? Так.

Он быстро, как ему казалось, навел порядок в семье и не услышал легкий щелчок дверного замка.

День завершился кошмаром, но еще кошмарней началась ночь — чуть ли не первая бессонная ночь в Любиной жизни. (У нее не было бессонных ночей, если не считать тех самых, роддомовских.) Люба ходила по квартире как тронутая. То и дело порывалась она бежать, искала сумочку, хватала ключи, но муж опять усаживал ее в это жуткое, ставшее ненавистным кресло.

— Где она может быть?

— Никуда не надо ходить, — рассуждал Михаил Георгиевич, вышагивая по своей большой комнате. — Она вернется сама. Что ты беспокоишься? В этом возрасте…

Но Любу не могли успокоить его шаги. Ее бесило это спокойное размеренное вышагивание. Он чувствовал это и переставал шагать. Иногда он даже пытался шутить.

— Роман, тэбэсхэдэвтэкэмнэт? — передразнил он дяденьку, который делал забор. — Я и забыл, что привез тебе крымской черешни…

Уже несколько раз муж привозил черешню, ягоды становились с каждым днем дешевле, и Любе хотелось узнать, сколько черешня стоит сегодня. Это любопытство не заглушалось болью, нанесенною словами дочери, тревогой за нее и раздражением, вызванным спокойствием мужа. Но оно, это желание узнать сегодняшнюю стоимость черешни, было таким неуместным… Оно злило ее еще больше. Любе казалось, что во всем виноват муж. Почему он не вернул девочку с автобусной остановки, почему ничего не делает, почему…

— Позвони еще раз! Хотя бы в школу!

Михаил Георгиевич покорно вставал и шел к телефону, а ей вновь казалось, что ему не хочется никуда ни звонить, ни ехать.

Час проходил за часом. Вера не возвращалась. Куда бы они ни звонили, везде отвечали, что Веру не видели, и везде обещали, что сразу позвонят, если она появится. Не отвечала только школа. «Может, Вера уехала на дачу? — думала Люба. — Надо позвонить соседям…»

И Михаил Георгиевич начинал звонить дачным соседям. Затем долго ждали, когда позвонят соседи, но Веры в Пахре не было. Люба не решалась просить мужа звонить в милицию, он же заранее знал, что она думает:

— Ну, а что тебе даст милиция? Милиция… Я подозреваю, что звонить надо совсем по другому поводу. По другому проводу.

«Даже в такие минуты он не может без своих каламбуров, — думала Люба. — По какому другому?»

— Что ты имеешь в виду? — вскочила она с надеждой.

— По-моему, эта мерзавка сказала Вере еще кое-что. Ты знаешь, где обитает Медведев?

— Нет, — смутилась Люба. Вернее, она сразу стала спокойной и переменилась. — То есть, я слышала…