Грузь… Евгений. Что-то неуловимое, но знакомое было в этой фамилии. Слегка напрягая память, Иванов без труда припомнил Ленинградский вокзал, встречу Медведева и стычку с носильщиками. Вспомнилось это всегдашнее: «С праздничком вас!» Кстати, сегодня тоже какой-то День. Какой? То ли химика, то ли мелиоратора…
У ворот уже начинались другие похороны, в отличие от предыдущих, весьма многолюдные. Автобус с Валей и племянницами еще не уехал.
Медведев ждал Иванова у церковной паперти, хмуро жевал длинный и тонкий стебель полевого пырея:
— Как ты думаешь, есть разница между умершим и живущим? Я имею в виду духовную сущность, а не физическую. «Не стало такого-то», — говорится в некрологе. Но что значит «не стало»? Пишут: «ушел из жизни». А куда? Только отвечай своими словами! Без всяких там субстанций…
— Разницы нет, — ответил Иванов неуверенно. — Во всяком случае, мне хочется, чтобы не было.
— Мало ли чего хочется, — усмехнулся Медведев.
Иванов сказал, что случайно наткнулся на могилу Жени Грузя.
— Да, да. Я знаю. — Медведев вскочил. — Ну так что? Поедешь или пойдем потолкуем?
— Нет уж, давай потолкуем! — горько улыбнулся Иванов.
— Я тоже так думаю. Хочешь, познакомлю с моими строителями?
— Ты что, командир?
— О, еще какой! — Медведев почесал бороду. — Бригада у меня будь спокоен.
— А что вы строите?
— Монтируем сушилку. Директор совхоза ухитряется строить хозяйственным способом. Финансистов обманывает почем зря, но строит. Ругают, а после хвалят. Идем, идем! Или ты на поминки едешь?
— Да нет, туда-то я совсем не хочу, — сказал Иванов.
— Не пьешь? Совсем? Да, я забыл, что ты нарколог. Что, интересная специальность? Зуева мне ужасно жалко. «И какой же русский не любит быстрой езды!» Очень неосторожную фразу кинул Николай Васильевич Гоголь! Она дорого нам обходится. Ты не согласен? Правильно, мы прямо-таки привыкли всегда на кого-нибудь ссылаться. Даже на князя Владимира: «Веселие на Руси» и тэдэ. Не говорил же князь такой ерунды! Он сказал не так и совсем по другому поводу. Ты согласен?
Медведев так и сыпал вопросами. Иванов не успевал отвечать. В деревне, похожей больше на дачный поселок, они остановились у небольшого, но очень опрятного домика, с садиком и какими-то ветхими сараюшками.
— Вот здесь и жил Женя Грузь, — сказал Медведев. — Мы, мерзавцы, так и не дали ему квартиру…
Медведев открыл калитку и провел гостя к уютной чистой сарайке, запрятанной в зеленых ветках берез и черемух:
— Не приглашаю тебя в комнату, потому что там хуже. Садись. Отдыхай. Можешь прилечь, если хочешь. Я сейчас.
И Медведев исчез в доме.
К Иванову вновь возвращалось представление о забытой медведевской стремительности, о его уме и энергии.
Сарайка с земляным полом была дощатой, обитой разорванными картонными ящиками. Железная кровать, застеленная байковым одеялом, занимала третью часть всей площади. Небольшой столик и два табурета занимали еще одну треть. Окна совсем не было. Зато на столе в углу имелась довольно сильная настольная лампа. Иванов выглянул было наружу, но приближавшийся Медведев не дал ему разглядеть садик и задворки дома:
— Знаешь, нам все равно никто не поверит, что мы не пили. Поэтому я и притащил бутылку муската. Открыть?
— Как хочешь. — Иванов пожал плечами. — Ты не пробовал устроиться на работу в городе? Как-то не очень прилично: кандидат наук строит сушилки. Все-таки эпоха НТР и прочее.
— НТР? Голубчик, все это чушь собачья! Придумали на потребу тому, кто придумывал. А знаешь, что Федор Иванович Тютчев сказал об ученых? Он говорит, что все они похожи на туземцев, которые жадно бросаются на вещи, выброшенные на берег после кораблекрушения. Как в воду глядел…
— Ты отрицаешь научно-техническую революцию? — удивился Иванов.
— Куда ни ступи — везде одни революции. В Иране — социальная, в Швеции — сексуальная. В Италии… Мальчики из красных бригад требуют миллионные выкупы за похищенных. Отрезают заложникам уши и посылают родственникам. Тоже ведь революционеры, черт побери! Нет, я не революционер.
— Кто же ты? Либерал?
— Я консерватор. Отъявленный ретроград. И, представь себе, даже немножко этим горжусь.
Иванов вздохнул:
— Я тоже не прочь бы стать ретроградом. Но меня тут же попрут с работы.
Медведев засмеялся:
— А, теперь понял, почему я сушилки строю?
— Но это ж не по-хозяйски!
— Что? Оставлять корабельные вещи на берегу?
— Да нет! Не по-хозяйски, когда кандидаты наук строят сушилки.
— Согласен, — Медведев ловко и быстро резал хлеб, колбасу и редис, ополаскивал стаканы и наливал в них ряженку из большой стеклянной посудины. — Я знаю, что это преступно. Но что делать? Женя Грузь получал меньше двухсот рублей в месяц. А директор совхоза платит моим ребятам оё-ёй! Лично меня в ареопаг не берут. У меня нет прописки. Да и не в этом, собственно, дело…
— В чем же еще?
— А в том, что едва ли не все наши НИИ… Как бы тебе сказать? Работают сами по себе. Помнишь Твардовского: «Это вроде как машина „скорой помощи“ идет, сама режет, сама давит, сама помощь подает». Ты видел эту башню? «Институт по перераспределению стока…» Боже ты мой, «перераспределение стока»! Какое перераспределение? В природе все давно и надежно распределено. Да они просто гонят деньгу, эти злодеи! — Медведев, смеясь, прихлопнул залетевшего комара. — Очередная кормушка…
Ряженка действительно была холодной и вкусной. Иванов вспомнил, что не обедал, не стесняясь, навалился на редиску и колбасу. Некоторое время они ели молча. Медведев с веселым видом говорил о грустных вещах:
— Как ты думаешь, чем объяснить массовое самоубийство китов? По-моему, киты протестуют. Они не хотят жить в отравленных водах. А мы — перераспределение стока…
По-видимому, у него давно не было добросовестных слушателей. Он торопился:
— Останавливать надо не только гонку вооружений, но и гонку промышленности. Техника агрессивна сама по себе. Покоряя космос, мы опустошаем землю. Технический прогресс завораживает обывателя. Все эти теле-, само-, авто- порождают соблазны чудовищных социальных экспериментов. Насилие над природой выходит из-под нравственного контроля. А человек — часть природы! Следовательно, мы сами готовим себе ловушку? Самоистощение и самоуничтожение… Иными словами: самоубийство. А ведь началось-то все с обычного самохода и самолета, каково, а? — Медведев вскинул бородатую голову. — Безграничное доверие ко всему отчужденно-искусственному. К водопроводной воде, например, к газетной строке. А к лесному ручью и к устному слову — никакого доверия!
— Не у всех, — заметил нарколог.
— Я говорю о завороженном обывателе. Вся Европа и Северная Америка механизированы и автоматизированы так, что дальше некуда. Быт отлажен, как немецкий хронометр. А что станет с этим бытом, когда мы выкачаем из земли остатки нефти и газа? Ты представляешь? Да они все загнутся от холода! Моя хозяйка топит дровами…
— Ты хочешь, чтобы все топили дровами? — ехидно спросил Иванов.
Медведев, разочарованный слушателем, положил вилку:
— Кстати, крестьянская изба, братец, всегда спасала Россию. И если мы погибнем, то отнюдь не от «першингов»… Крестьянская изба — это все равно что зуевская подводная лодка, она всегда в автономном плавании. Одна она и способна на длительное самообеспеченное существование. Причем, заметь, не только во время войны. Потому так яростно и уничтожаются во всем мире крестьянские хижины! Извини, я уже читаю тебе лекцию…
— Насколько я понял, ты перестал быть урбанистом.
— Это потому, что мне жалко Москву. Достаточно одной чумной бактерии, чтобы ополовинить Москву! Человечество идет к самоубийству через свои мегаполисы… Такая концентрация не позволяет создать даже простую систему безопасности, не говоря уже о двойной или тройной. Нет, братец, бункеры не помогут.
…От Москвы разговор перекинулся на провинцию и вновь на политику и торговлю. Но Медведев не пожелал говорить об экономике:
