Сосущая тошнота не исчезала ни после умывания, ни на улице. Воздух все еще был несвежим, хотя полоса, пахнущая арбузом, эта озонная воздушная волна, уже катилась со стороны Лосиного острова.

Иванов почувствовал облегчение, когда шагнул в эту полосу. Его решение, принятое только что, еще более укрепилось: «Никогда, никогда, ни одного глотка! Тут совершенно все ясно. Без экспериментов…»

Как печальны свибловские дома в третьем часу ночи! А веселее ли в эту пору и похожий на пчелиные соты Теплый Стан или какой-нибудь бесконечный бульвар с хорошим названием — Сиреневый? Даже вокзалы, эти лимфатические узлы города, одиноки и задумчивы в такую тихую пору.

Этот стихотворный шедевр остался на память от ночной болтовни во вчерашней компании. Спирт, разбавленный клюквенным морсом, нейтрализовался в крови так медленно, что первый таксист с подозрением посмотрел на Иванова. И укатил, ничего не сказав. Второй оказался сговорчивее. «Не купить ли у Славки машину? — подумал Иванов. — Отдаст подешевле. У него три дня до отъезда». Иванов устыдился собственной меркантильности.

Самое занятное — это ни с того ни с сего «Над тобою солнце светит!» Он попытался вытравить навязчивое звучание космическим луком. Но бездарная нелепая песенка звучала даже сквозь недоуменные и тревожные размышления. В чем дело? Почему Зуев позвонил так поздно? что случилось?

Щедрый после похмелья, Иванов не стал дожидаться таксистской сдачи. Лифт действовал безотказно, только уж слишком шумно. Даже не нужно было звонить в двери, Зуев шел открывать. Он был в спортивном костюме и выглядел вполне нормально. Он заметил блеснувшую в глазах Иванова злость и хлопнул его по спине:

— Не злись, старина! Сейчас я покажу тебе кое-что…

В квартире гремел вальс к пушкинской повести «Метель». В комнате, где был проигрыватель, стоял стол с бутылками, а на диване босиком, вернее, в одних носках, по-турецки сидел пьяный Медведев. Галстук болтался на его мощной шее, как веревка на колхозном быке.

Иванов не верил своим глазам. Горечь и странная неосознанная обида захлестнули его. Медведев, который всегда с таким сарказмом, с такой чуть ли не ненавистью относился к выпивкам, был пьян, и поэтому Иванов не верил своим глазам.

— Зуев, когда ты вырубишь эту сентиментальщину? — Медведев обернулся к Иванову: — А, старичок, это я поднял тебя с постели! Извини, но ты должен выпить на брудершафт с капитан-лейтенантом Зуевым! Зуев, где ты? Он снова жарит яичницу. У него ничего не нашлось, кроме омлета, каберне и Свиридова. А я требую кровавый бифштекс! Вагнера и «Сибирскую»! С русской тройкой! На худой конец одну «Белую лошадь»…

Иванов молчал. Откуда знает Медведев про «Белую лошадь»?

— А ты поезжай к Мишке, — сказал, вернувшись с бутылкой рислинга, Зуев. — Только один он может прокатить на этой лошадке.

— Бриш? Знаешь… — но Медведев недоговорил, всем корпусом повернулся в сторону Иванова. — Александр Николаевич! Саша… Вы, конечно, удивлены. Зуев, нальешь ли ты нам? Этого самого каберне. Мы выпьем с Ивановым! На брудершафт, и не менее…

— Слушай, Димка, не пора ли тебе швартоваться? — Зуев налил в бокалы и обернулся к Иванову: — Он третью ночь не ночует дома.

Иванов продолжал молча глядеть в одну точку. Он был готов к любой неприятной новости, но только не к этой. Медведев в таком виде не вмещался в его сознание. Казалось, что рвались самые крепкие связи, трещали самые надежные опоры всего окружающего. Иванов оглядел комнату: было ясно, что Наталья, жена Зуева, тоже дома не ночевала.

— Где же он ночует? — спросил наконец Иванов, беря стакан.

— Черт их разберет! — Зуев выругался. — Жена плачет, звонит через каждые два часа. Дочь не спит. Просят связаться с милицией. На работе его нет, на даче тоже.

— Как так? — встряхнулся и помрачнел Медведев. — Разве она не знает, что я у тебя?

— Здрасьте! — Зуев отхлебнул из бокала. — А кто, по-вашему, приказал: «Ни одна живая душа не должна знать, где я». Я, конечно, намекнул Зинаиде Витальевне..

— Браво, Зуев! Теперь мы дернем с Ивановым каберне! Что? Рислинг? Что такое рислинг? О, твои соседи снова стучат. Зуев, а какие стенки у твоей субмарины? Там-то у тебя никто не стучит?

— Еще как стучат.

Медведев захохотал:

— А ты? Ну и что тогда ты?

— А я сплю. Продолжаю спать, хоть бы что.

…Иванов резко опрокинул в рот то, что налил ему Зуев. В стакане оказался коньяк. Иванов отломил квадратик от размякшей шоколадной плитки. Было уже утро. За окнами давно растаяла августовская московская мгла.

Иванов, теряя ощущение реальности, с пятого на десятое слушал разговор, все еще не желая или не умея пристроиться к их продолжающемуся диалогу. «Они говорили, наверное, всю ночь, у них традиции. А что он? Он помолчит. Кто бы мог ожидать? Медведев… Умница. Тот самый, что предсказывает события…» И вдруг Иванову захотелось узнать, вернее проверить, точно ли он их предсказывает:

— Дмитрий Андреевич, как вы думаете…

— Зуев? Налить! Он со мною на «вы».

— Как вы думаете, — продолжал Иванов, — что с вами будет, если вы будете пить? Что будет с вашей женой?

Медведев вскочил:

— Старик, у меня… — он заходил по комнате. — У меня, кажется, нет больше жены… Во всяком случае, той жены, какая была. Жена была, но всего лишь в моем воображении. А почему ты сам не женишься?

Иванов ответил не сразу:

— Каждой дурочке хочется Великой Любви. Каждая только и мечтает не меньше как об испепеляющей страсти. А я заурядный лекарь! На африканского мавра никак не тяну.

— Я тоже! — засмеялся Медведев. — Капитан-лейтенант Зуев, а вы?

— Я не согласен с вами… — сказал Зуев. — Конечно, куда ни сунься — везде одна сплошная любовь. Вернее, говорильня. В кино, в книгах… Все толкуют о любви, даже пенсионеры. По радио только и слышно: любовь, любовь… Действительно, кто только не мечтает, кто не болтает об этой самой любви? Да ты не мечтай, черт побери, а люби! Не обязательно по Шекспиру…

— Верно, Зуев, все верно, — Медведев трезвел.

— А что остается, как не мечтать? Если он или она ни на что более не способны? Если у него или у нее духовная импотенция? Ничего не может, шабаш! Только говорить и мечтать. Но все равно, я не согласен с вами…

Раздался телефонный звонок. Медведев сделал Зуеву знак: «Меня здесь нет!» Зуев подошел к телефону, снял трубку, послушал, сказал несколько непонятных коротких фраз и вернулся к приятелям:

— Дима, твоей персоной интересуется Бриш. Я сказал ему, что ты у тещи на даче. Согласись, не очень-то хорошо врать. Да еще друзьям.

Медведев, думая о чем-то своем, снова глотнул рислингу:

— Переживет. Как вы считаете, почему Николая первого называют реакционером?

— Ну, как… — Иванову вдруг захотелось вспомнить, что же было вчера. — Повесил пятерых декабристов. И тэдэ и тэпэ.

— Ошибаешься, братец, главным образом не поэтому.

— А почему? — Зуев зевал, еле перемогая себя.

— Потому, что он сжег первое издание Библии. Он не признавал пятикнижия…

Зуев ушел, вымыл лицо и принес бутылку водки — вероятно, последнее, что имелось в его запасах.

— Это самоубийство, — проснулся Иванов, — пить водку после сухого и коньяка — это самоубийство.

— А может, убийство? — опять как-то необычно задумчиво произнес Медведев. — Впрочем, убийство и самоубийство — это одно и то же.

— Ну нет уж! — Иванов попытался встать. — Совершенно разные вещи.