В сохранившихся главах намечены мотивы и темы, характерные для литературы «натуральной школы»: поиски молодым человеком из провинции «места» в Петербурге («нет ваканции»), судьба литератора-разночинца, связанная с нею тема литературно-журнальной борьбы, развенчание эпигонского романтизма, тема народа.
Первая из названных тем была очень распространенной в прозе начала 1840-х гг.; ей посвящены рассказы «Искатель места» (1843) Е. П. Гребенки, «Сто рублей» (1845) Я. П. Буткова, «Повесть о бедном Климе» Некрасова и др.
Тема становления литератора-разночинца проходит через всю рукопись. В незавершенном романе, распадающемся на несколько сюжетных линий, явно ощутимо стремление автора именно этой темой скрепить сюжет, объединить различные планы повествования. «Исповедью раннего разночинца» назвал незаконченный роман Некрасова В. Е. Евгеньев-Максимов (см.: Некрасов. Тростников, с. 11–28). Под этим углом зрения роман интерпретировался и другими литературоведами.[17]
Некрасов делает попытку художественно запечатлеть новый общественный тип разночинца, во многом противоположный традиционному для прозы 1840-х гг. герою — маленькому человеку (Акакию Акакиевичу Башмачкину, Макару Девушкину). Всё происходящее с Тростниковым от первой до последней части романа отнюдь не воспринимается в трагическом ключе. Отсутствуют драматические интонации в сценах хождений героя по петербургским передним, в картинах скитаний по «петербургским углам». Мотив случайного обогащения Тихона (тема денег) ни в коей мере не изменяет иронической фельетонной манеры повествования, отчетливо звучащей и в части третьей рукописи, в которой герой, разорившись, вновь оказывается на дне. Примечательно, что, обращаясь к шаблонным ситуациям в раскрытии судьбы Тростникова (поиски «казенного места», петербургские злоключения и т. д.), Некрасов полностью избегает элементов дидактизма, присущих нравоописательной повести.
Созданный писателем герой в известной мере отличается также и от традиционного персонажа авантюрно-приключенческого романа, и от романтического мечтателя и страдальца.
В начале рукописи (часть первая, глава II) Тихон Тростников говорит о себе: «…я не сделался <…>безотчетным мечтателем <…>. Я не сделался пламенным идеалистом <…> я всегда был более человек положительный, нежели мечтатель» (с. 60–61). Некрасовская характеристика переплетается с автохарактеристикой героя и в главе I части второй: «Я не принадлежал к числу людей, удовлетворяющихся положительными житейскими целями. <…> Всеми помыслами души стремился я к литературной славе,» (с. 152–153). В части третьей рукописи характерна авторская оценка героя, созвучная приведенным выше; «Не считаю я моего героя человеком необыкновенным…» (с. 247).
В сознательной установке на обыкновенность героя (которая подчеркнута и простонародным именем Тихон), выдержанной на протяжении почти всей рукописи, ощущается ориентация молодого Некрасова на традицию Гоголя, защищавшего «обыкновенное» как предмет изображения,
Некрасов проводит своего героя по пути жизненных и интеллектуальных исканий (стремление стать студентом, мечта о литературной славе), выделяя при этом его способность применяться к любым житейским обстоятельствам, живучесть, в отличие от традиционных мечтателей, романтических героев, заранее обреченных на гибель. В этом полная противоположность Тихона Тростникова некрасовскому бедному Климу. В конце романа Тихон Тростников оказывается в той же ситуации, что и герой «Повести о бедном Климе» (тяжело больного, его изгоняют на улицу). Но это сходство дано в романе в пародийном ключе. Неслучайно в качестве эпиграфов к главе II Некрасов использует иронические строки из стихотворения Тургенева «Человек, каких много» и автоцитату из «Повести о бедном Климе», после которых следуют прозаические рассуждения героя о луке: «Фи, ты ешь лук!» (с. 244).[18]
Герой Некрасова нетрадиционен. Своеобразие судьбы Троетни-кова состоит главным образом в том, что автор приводит его к «писательству», к литературной «карьере».[19]
Тема литературно-журнальной борьбы раскрывается наиболее полно и законченно в части второй, озаглавленной «Похождения русского Жилблаза». Примечательно, что само название Некрасов использовал явно в пародийных целях, так как именно эта част* но своему содержанию лишена каких-либо жанровых признаков авантюрно-приключенческого романа. В сфере внимания Некрасова противоборствующие идейные лагери русской журналистике 1840-х гг., в существе которых писатель хорошо ориентировался. Содержание глав III, V («Почтеннейший»), VI части второй, посвященных событиям литературной, театральной жизни 1840-х гг., отражает борьбу Белинского с журнальными органами официальной народности, полемику между западниками и славянофилами о судьбах России, о роли и назначении передовой литературы. В остро памфлетной характеристике петербургской и московской журналистики («Журналистика русская представляла странное и горестное зрелище» — с. 156), за которой угадывались «Библиотека для чтения» О. И. Сенковского, «Сын отечества» Н. А. Полевого, «Москвитянин» М. П. Погодина и С. П. Шевырева, «Северная пчела» Ф. В. Булгарина и Н. И. Греча, проявилась сатирическая направленность дарования Некрасова. В романе дана оценка «состояния литературы и журналистики русской» с позиций передового современника. Позднее Некрасов повторит эту характеристику в поэме «Белинский» (см. об. этом: Евгеньев-Максимов, т. V с. 368–372).
Лагерю «литературных барышников» в главе III «Похождение русского Жилблаза» противопоставлен журнал, «в котором участвовали люди, недовольные настоящим порядком вещей и стремившиеся к идеалу какой-то другой более истинной и плодотворной литературы» (с. 159), — «Отечественные записки»; в них сотрудничай Белинский и сам Некрасов.
Факт основательного знакомства Некрасова в начале 1840-х гг. с литературно-критической деятельностью Белинского не вызывает сомнений. Рукопись части второй романа изобилует многочисленными вкраплениями, реминисценциями из текстов статей критика, демократа. Обращаясь к литературно-критическим суждениям Белинского и системе его литературно-эстетических воззрений, молодой писатель использует все наиболее близкое и созвучное своим; представлениям о назначении передовой литературы.
Многие параллели в романе Некрасова с важнейшими тезисами статей Белинского отмечались К. И. Чуковским (см.: Некрасов, Тростников, с. 37); В. Е. Евгеньевым-Максимовым (Евгеньев-Максимов, т. I, с. 370); А. Н. Лурье (ПСС, т. VI, с. 547–548). Перечень таких совпадений можно продолжить. Например, оценка журналистики, данная Некрасовым в главе III «Похождений русского Жилблаза», соответствует мыслям Белинского в его «Литературных и журнальных заметках» 1843 г. Изложение критического отзыва журнала («Но всех более огорчила и оскорбила меня критика журнала, в котором участвовали люди, недовольные настоящим порядком вещей…» — с. 159) представляет собой в известной мере контаминацию выдержек из статей «Русская литература в 1840 году» и «Стихотворения Лермонтова» (см. ниже, с. 741). Оценка Некрасовым «старой литературы» (с. 122) совпадает с мнением Белинского о Державине, Сумарокове, Петрове, Хераскове, высказанным в его рецензии на полное собрание сочинений А. Марлинского (1840): «Эти люди пользовались удивлением, восторгом и поклонением от своих современников и, хотя недолго, даже и потомства» (Белинский, т. IV, с. 27). Суждения в рукописи романа о Вольтере и Руссо (с. 123) аналогичны высказываниям Белинского о французских просветителях (см. ниже, с. 734). В главе VI части второй ошиканный автор «Бобровой шапки» произносит по адресу «издателя газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа»: «Жанен! Жанен! <…> Вам всё бы острить» (с. 182). В статье Белинского «Литературный разговор, подслушанный в книжной лавке» содержатся такое же ироническое сравнение Сенковского с Жаненом: «В иных местах хоть и вздор, но зато какое во всем остроумие <…> Жанен! Решительный Жанен!» (Белинский, т. VI, с. 352). Выпад Некрасова против славянофильских убеждений Шевырева, автора статьи «Взгляд русского на образование Европы» (М, 1841, № 1) и критического разбора «Полной русской хрестоматии…», составленной А. Галаховым (М, 1843, № 6), полностью совпадает с критикой славянофильства во многих работах Белинского (см. об этом ниже, с. 739–740).
