Разговор шел общий и оживленный благодаря голоску и губке маленькой княгини. Она оживилась совершенно. Она встретила князя Василия с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо-веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие-то давно установившиеся шуточки и веселые, и отчасти не всем известные забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Василием. Князь Василий охотно поддался этому тону. Маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. Мадемуазель Бурьен тоже разделила эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
— Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, — говорила маленькая княгиня, разумеется, по-французски, князю Василию, — это не так, как на наших вечерах у Анет, где вы всегда убежите. Помните эту милую Анет?!
— А, да вы мне не подите говорить про политику, как Анет!
— А наш чайный столик?
— О да!
— Отчего вы никогда не бывали у Анет? — спросила маленькая княгиня у Анатоля. — О! Я знаю, знаю, — сказала она, подмигнув, — ваш браг Ипполит мне рассказывал про ваши дела. О! — Она погрозила ему пальцем. — Еще в Елисейских полях ваши проказы знаю!
— А он, Ипполит, тебе не говорил? — сказал князь Василий, обращаясь к сыну и хватая за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва поспел удержать ее, — а он тебе не говорил, как он иссыхал по милой княгине и как она выгоняла его из дома?
— Ах! Это перл женщин, княжна! — обратился он к княжне.
И они стали вспоминать князя Андрея, и когда еще он был ребенком у Курагиных.
Со своей стороны мадемуазель Бурьен не упустила случая при слове «Елисейские поля» вступить в общий разговор воспоминаний.
— Ах, Елисейские поля, — сказала она. — А ограда в Тюильри, князь, — обратилась она с грустью воспоминаний к Анатолю.
Увидав хорошенькую Бурьен, он успокоился насчет того, что будет весело. «А, и тебе хочется? — подумал он, оглядывая ее. — Что же, недурна. Пускай она ее с собой возьмет, когда выйдет замуж, — подумал он про княжну. — Девочка недурна».
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмуро обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынишка? Князь Василий болтунишка пустой, ну, а сынок теперешний франтик должен быть». Это все ничего; но сердило его то, что приезд поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, и вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос в том, решится ли он когда-либо для того, чтобы княжна Марья могла испытать счастье семейной жизни, расстаться с нею и отдать ее мужу. Этот вопрос лежал в самой глубине сознания старого князя, и он никогда его себе прямо не решался ставить, зная вперед, что он ответил бы, как всегда, по справедливости, а справедливость противоречила не чувству, а всей возможности жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреичу, несмотря на то, что, живя с ней, он ее мучил всеми зависящими от него средствами, жизнь без нее была немыслима для старого князя. Он не ставил себе главного вопроса, но бездна рассуждений, относившихся к нему, не выходили у него из головы. «И к чему ей выходить замуж? Наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем, лучше теперь, кажется, трудно найти, а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет за нее? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство, так не на радость, и разве не живут так…» Но князь Василий привез прямо сына, прямо высказал свое желание. Имя, положение в свете было приличное, и вопрос должен был быть поставлен. «Что ж, я непрочь, — говорил сам себе князь (но сердце падало у него в груди при одной мысли о разлуке с дочерью), — но пусть он будет стоить ее. Вот это-то мы и посмотрим».
— Это-то мы и посмотрим, — проговорил он вслух, и с этими словами, повертывая крышку табакерки, вышел в гостиную. — Это-то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Бурьен, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Бурьен и Анатоля, и одиночество своей княжны с этой прической. «Убралась как дура! — подумал он, злобно взглянув на дочь. — Стыда нет! А он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василию.
— Ну, здравствуй, мой друг, очень рад тебя видеть.
— Для мила дружка семь верст не околица, — говорил князь Василий, как всегда, фамильярный и с князем Николаем Андреевичем. — Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреич оглядел Анатоля.
— Толст, толст! — сказал он. — А то молодец бы был, ну, поди поцелуй меня, — и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом смешное. Когда он сказал «толст, толст», Анатоль засмеялся.
Князь Николай Андреич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василия и стал расспрашивать о политических делах, новостях. Он слушал с вниманием, с удовольствием рассказ князя Василия, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
— Так уж из Потсдама пишут? — повторил он последние слова князя Василия и вдруг, встав, подошел к дочери.
— Это ты для гостей так причесалась? А? — сказал он. — Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по-новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
— Это я, отец, виновата, — сказала маленькая княгиня.
— Вам полная воля-с, — сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, — а ей уродовать себя нечего, — и так дурна.
И опять сел на место, как будто не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
— Напротив, эта прическа очень идет княжне, — сказал Анатоль, у которого были правило и привычка пользоваться всяким случаем, чтоб говорить приятное женщинам. Княжна радостно покраснела. Она была благодарна отцу за вызванное им слово от Анатоля.
— Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? — отец обратился к Анатолю. — Поди сюда, поговорим, познакомимся. — В голосе Николая Андреича была ласковость, но княжна Марья и мадемуазель Бурьен знали, что ласковость эта заключала что-нибудь нехорошее. Действительно, князю нужно было проэкзаменовать Анатоля и постараться выказать его перед дочерью в самом невыгодном свете.
«Вот когда начинается потеха», — подумал Анатоль и с насмешливо-веселой улыбкой подсел к старому князю.
— Ну, вот что, вы много путешествовали, мой милый, за границей воспитывались не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил, скажите мне, вы теперь служите?
— В конной гвардии. — Анатоль едва удерживался от смеху.
— Что ж, вы во фронте?
— Да, я до сих пор во фронте.
— Что же вы за границу с полком не пошли?
— Так, не пришлось, князь.
— А моему сыну пришлось. Все, небось, о Париже сожалеешь? Ведь ты их там воспитывал, князь Василий? А?
— Как не сожалеть, князь, — Анатоль фыркнул от смеха.
— Ну, в мое время я из Парижа в Лысые Горы просился. Да нынче все другое. Ну, пойдем ко мне. — Он взял князя Василия под руку и повел в кабинет.
В кабинете князь Василий с своей небрежностью сумел завести разговор о деле.
— Что ж ты думаешь, — сердито сказал старый князь, — что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! — проговорил он сердито, хотя никто не воображал ничего. — Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Я завтра при тебе спрошу у нее, хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. — Князь фыркнул. — Пускай выходит, мне все равно, — закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощанье с сыном.
— Я вам прямо скажу, — сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрости перед проницательностью собеседника. — Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной. Это так.
